Рассказ Ресми-эфендия, оттоманского министра иностранных дел, о семилетней борьбе Турции с Россией.

Военная история 2-й половины 18 века

Wargame Vault

Рассказ Ресми-эфендия о семилетней борьбе Турции с Россией.

ПЕРЕВОД С ТУРЕЦКОГО

СОК ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОГО В СУЩНОСТИ,
Начале и важнейших событиях войны, происходившей между Высокою Портою и Россией от 1182 во 1190 год гнджры (1769—1776).

VI

Третий год визирства Мухсин-заде-Мухаммад-Паши. События 1188 (1774) года.

Мухсин-заде спокойно провел зиму в Шумле, в ожидании весны. Когда уже собрался он выступать в местечка в поле, пришло в главную квартиру из Стамбула известие о вступлении на престол султана Абдул-Хамид-Хана, последовавшем в восьмой день зиль-каде истекшего года гиджры (26 января 1774), и свет принял совсем другой вид. Наконец-то по милости Бога милосердого, дела наши примут, казалось, более благоприятный оборот! В самом деле, каждую неделю стали приезжать к нам посланцы от маршала. “Уполномоченных и посредников у нас нет”, писал он к визирю: “извольте отправиться в Русчук, а я пойду в Юрьево, и мы сами потолкуем о мире; между тем пусть обе стороны сидят спокойно.” Уже все было готово к открытию переговоров, как вдруг Мухсин-заде получил из Стамбула бумаги, в которых ему писали: “Не слушайте этих речей! Надо непременно поколотить гяура на славу! Без этого нельзя!” В то же самое время пронеслись слухи, что в московской земле появился мятежник, что неприятель слаб, что он совокупляет свои отряды, и ищет предлогов удалиться головы тотчас сказали “Ну так теперь мы сделаем с ним то же самое что он с нами делывал: ударим в него тремя флангами и сметем товарища с лица земли!.... славу да честь приобретем!.... службу Высокому Порогу сослужим!... Надо только принять умные меры. Надо собрать вновь огромное войско и большое количество военных снарядов, да построить мост на Дунае под Силистрией. Как скоро все будет готово, назначенные войска выступят из Хаджи-оглу-базара, под предводительством сераскира, завернут по пути под Хорсову, и взяв эту крепость без малейшего труда, пойдут к Силистрии: оттуда вдруг устремимся мы в Валахию и Молдавию, на самое гнездо неприятеля, припугнем его, и победоносно заключим с врагом вечную любовь и дружбу.” Таков был план действий, принятый в главной квартире и одобренный в Стамбуле, и для исполнения его прислали нам легкой артиллерии и всяких разных снарядов.

Но картальское дело ясно доказывало, что для нас вовсе не годится переходить за Дунай. Не говоря уже об опасностях от встречи с неприятелем, каждому было известно, что нас ждет за Дунаем: кое-как проедем три перехода; на четвертом наши ратники бросят все снаряды и разойдутся во все стороны. Но кто мог оказать сопротивление столь мудро обдуманному плану? На все возражения нам отвечали: “Пустяки! Чего бояться за снаряды? Что худого может сделаться с ними? Без благородной решимости, без этакой отважной экспедиции, мир у нас никогда не состоится: каким другим средством принудим мы неприятеля отказаться от своих тягостных условий?”

Около трех месяцев занимались мы устройством нашей отважной экспедиции. Могли ли эти приготовления оставаться неизвестными неприятелю? Он узнал обо всем, и сказал: “А вот я вам покажу, как делаются удары тремя флангами!” Наступил май. Травы и посевы достигли полного возрасту. В это время неприятель привел все свои силы в движение, и одним флангом осадил Русчук, другим стеснил Силистрию, а третий послал прямо на Хаджи-оглу-базар, - об чем никто у нас не знал и не ведал! - на встречу войскам, которые должны были выступить против него из этого места. Самому визирю выступать с ними, конечно не приходилось: двинься он с места, весь устроенный им порядок продовольствия перепутается, и—армия пропала! Это он знал как нельзя лучше, и потому, вместо себя дал выступающим войскам, в предводители, сераскира. Выбор пал на янычарского агу, полного, бунчужного, пашу, по имени Егин-Мухаммеда. Ему вверена была вся пехота. Начальником над всею конницею и путеводителем в благую сторону успехов сделали голову дьяков Дивана, реис-эфенди, министра иностранных дел, словом, того же самого Абдур-реззака, которого видели мы с Апрышкуфом в Бухаресте. Мухсин-заде украсил его пышным титулом баш-бога, то есть, “главного воеводы” и дьяк над дьяками выступил из Шумлы с грозным великолепием и блестящею военною свитоюБаш-бог, собственно значит главный господин или начальник.. В двое суток пришли они в Козлуджу. Между тем у села Ушенли, по одну сторону Хаджи-оглу-базара, показались передовые отряды неприятеля. Но они тотчас же ушли. По расчету наших полководцев, это ясно доказывала малочисленность гяура: он очевидно хлопочет о Хорсове и о нашем мосту под Силистрией. И, следовательно, они воображали, что гяур будет стоять здесь. Решено очистить дорогу от неприятеля, появившегося в Ушенли, и с этою целью отряжен вперед с частью войск, дву-бунчужный паша, Узун-Абдаллах.

Но неприятель всегда этак притворяется малочисленным и слабым, что народ мусульманский завлекает на засады. Он расположился лагерем в лесу, и стоял там смирно, пехота Узун-Абдаллах-Паши, пройдя три часа пути лесом, совершенно утомилась. Москвитянин вывел из лагеря часть своих войск на показ. Наши завязали бой. Они уже жестоко страдали от зноя и безводья, как вдруг, в лесу, загремели пушки неприятельского лагеря. Они обратились в бегство. Те от огня, другие от жажды, пали на месте мучениками за веру. Прочие, в расстройстве, опрокинулись на лагерь сераскира в Козлуджи. Воины отважной экспедиции, увидев людей раненных и расстроенных, тотчас зашевелились, но, когда полководцы захотели вести их вперед, негодяи, обрадованные предлогом к побегу, начали расходиться вправо и влево. Неприятель выстроил на эти толпы сорок пушек и атаковал их. Войска и полководцы, по всегдашнему своему обыкновению, бросив позицию, пушки, снаряды, припасы, все разом пошли в рассыпную.

На другой день полководцы явились обратно в главную квартиру с извинениями в своем несчастии, но большая часть их армии не воротилась вместе с ними: она разбежалась в разные стороны еще в начале дела. Неприятель между тем устремился как ястреб на покинутый лагерь и три или четыре дня сряду грабил пожитки экспедиции; потом, оглянувшись, двинулся он вперед, послал разъезды вправо и влево, и потихоньку подошел до самого Ени-базара, селения, лежащего в двух часах пути от главной квартиры. Лишь только у нас узнали, что он появился там на возвышении, визирь тотчас назначил нового сераскира в лице Дагыс-тани-Алн-Паши. В лагере было множество пехоты и кавалерии, только что собравшейся из вчерашнего побегу. Эти войска поступили под его команду. На ени-базарском возвышении приказано поставить часть артиллерии а сильное прикрытие. Неприятель, по обыкновению не показывая вдруг всех своих сил, двинул вперед двести или триста всадников. Отряд наших азиатских сипагов, считая эту горсть гяуров безделицей для себя, погнался за ними через посевы. Едва проскакал он небольшое пространство, неприятельская конница поворотила лошадей на него, и бой завязался в хлебе. Пять шесть человек пало на месте. Остальная анатольская кавалерия, с своими тысячниками, оставалась на возвышении спокойною зрительницею стычки, и не только не пошла в дело, но даже, всего на все, не выждала часу времени в своей позиции; случай был превосходный: она повернула лошадей, и ускакала. На пути находилось место, где были свалены все тяжести нашего лагеря. Служители, на всякий случай, укладывали лучшие вещи своих господ в мешки и чемоданы. Анатольцы, захватив у них без церемонии все, что нашли готового, рассеялись по равнине, и остановились не ближе как в Адрианополе. Здесь им делать было нечего: они пошли к Босфору и, прибыв в Бешик-таш, снарядились переправиться на азиатский берег, в Анатолию. Что было дальше, как казыл-аскеры сочинили юрисконсультацию, доказывая, что это — беглецы и подлежат избиению, и как храбрая анатольская конница, услышав об этом решении, наперелом перебралась в Скутари, все это так хорошо известно каждому, что не нужно и описывать.

Несмотря на коренное благополучие года, осчастливленного вступлением на престол нового государя, вот однако же не суждено нам было достигнуть мира победою! Но не странно ли сказать, что этот самый побег азиатской кавалерии, побег постыдный и ничем неизвинимый, умножив смелость неприятеля и побудив его двинуться от Дуная двадцать часов пути вперед, чтобы нагрянуть на Шумлу, насильно привел нас к благоприятному концу дела?... Господь Истина иногда заключает лекарство в яд, и, для людей, умеющих поучаться, эта смелость врага, сделавшаяся окончательною причиною прекращения борьбы и источником нашей несомненной выгоды, будет всегда составлять один из самых тонких предметов размышления.

Возвратимся к делам лагеря. Когда, как мы сказали, толпа висельников, не дожидаясь неприятельской атаки, без всякого поводу бежала с позиции и разграбила наши тяжести, визирь совершенно потерял голову. Мы находилась в ужасном страхе, опасаясь атаки гяура. Но в это время Всевышняя Мудрость судила пойти проливному дождю, а вскоре сделалась такая грязь, что други и недруги не могли предпринять ни малого важного движения. Мы убрались за наши рвы и частоколы, построили новые батареи, и, разбив палатки в удобных местах, несколько успокоились под их защитою. Через три дня неприятельская армия медленно притащилась на пушечный выстрел и окружила нашу крепость. От нечего делать гяур, покамест, в числе прочих мерзких потех своих, забавлялся в окрестностях разорением хлебных магазинов, выжигал посевы около города, и, однажды утром, послав гусар на балканского коменданта Юсуф-Пашу, растрепал его отряд. Юсуф-Паша, его кетхода, в часть их свиты, взяты была в плен; найденные в Балканах христиане посажены на тележки и увезены в преисподнюю: мы из Шумлы видели, как тащился этот обоз, нагруженный нашими раями. Маршал между тем беспрерывно присылал к нам людей с просьбою о мире. Для устранения этого благотворного дела верховный визирь нарядил уполномоченным своего кетходу, Ресми-Ахмед-Эфенди, сочинитиля этих записок, и нового реиса, Муниб-Ибрагимаподробнее.

В двенадцатый день осады, в средних числах ребия-второго (июня), уполномоченные выехали из Шумлы и, пир покровительстве командовавшего здесь генерала Камансков на шестой день прибыли в главную квартиру маршала. Маршал прежде стоял в Балия-богазы, в четырех часах пути от Силистрии, пока посланный им на Шумлу генерал Камансков запирал нас в этой крепости; но теперь, он, с небольшим корпусом войск, подвинулся было на пять часов к югу от левого берега Дуная и находился уже в селении Кайнарджа. Здесь то уполномоченные имели с ним свидание и, по милости Аллаха, в два дня и в два заседания решили все условия будущего мира.

Как это был последний год борьбы, то судьба, казалось, хотела извергнуть на нас все жестокости, которые еще были у ней в остатке, чтобы мы тем лучше знали цену радости, последовавшей за бедствиями. В этом именно году Русчук и Силистрия претерпели губительные осады; разградский комендант Чатаджалы-Али-Паша был разбит отрядом гяуров, налетевшим из Тутурукана; помощь, посланная Силистрии под начальством Арабгирли-Ибрагим-Паши, рассеяна, и Арабгирли еще поставил верховного визиря в жесточайшее затруднение, написав к нему, чтобы, после этого, он и не думал держаться в тех местах, но искал бы спасения в Балканах; балканский комендант Юсуф-Паша уничтожен в самом гнезде своем; наши главные силы разогнаны при Козлудже появлением одного неприятельского корпуса; наш лагерь разграблен нашим собственным войском, гяурами, носившими имя мусульман, которые бросили нас, обокрали и ушли, — и в какое время? — когда настоящее гяуры грозили нам последнею погибелью! — Священное Знамя и все столбы и подпоры государства заперты в Шумле страшною осадою; и помощь, отправленная из Стамбула, вовсе к нам не являлась: татарский хан в Испинакчи-Паша, которые вели ее, дойдя до Адрианополя и до Карын-абада, там и остались. Ко всем этим несчастьям должно еще присоединить болезненное состояние визиря, которое лишило его способности заниматься делами и отдавать приказания.

В таком то ужасном положении были наши дела, когда уполномоченные оставили Шумлу в двенадцатый день осады, чтобы отправиться к неприятельскому полководцу. Какие условия не предписал бы нам тогда маршал, с нашей стороны не было ни какой возможности сопротивляться его воле. Сколько бы он ни потребовал денег в вознаграждение за военные убытки, нам ничего более не оставалось как выдать сумму и поблагодарить за пощаду. Наместник верховной власти уполномочил дипломатов отправляемых к неприятелю, соглашаться до итога сорока тысяч мешков денег, и даже приказал не предлагать с первого слова менее двадцати тысяч мешков. Если все эти бедственные события не явились непреодолимою преградою к миру, если неприятель не вздумал долее и жесточе пользоваться торжеством своим над нами, если маршал не сделал кислой рожи уполномоченным в не обошелся с ними грубо и неучтиво, то надобно приписать единственно тому, что вступление на престол нового падишаха, могущественнейшего эфенди нашего, случалось в весеннее время и что следовательно, счастье его было тогда в полном цвету и во всей силе. Ресми-Ахмед-Эфенди, который ездил послом к Немцу в Грандабурку и был, не только известен, но и уважаем, в Европе, особенно понравился маршалу. Предводитель гяуров не захотел явиться к нему строгим и взыскательным. В двое суток все было слажено. В три недели уполномоченные съездили и воротились. В день возвращения их в Шумлу, верховного визиря не было в этой крепости: по причине сильной болезни, он переехал в одну деревню, в трех часах пути от Щумлы. Уполномоченные отправились туда, и донесли ему о своих действиях. “Спасибо вам!” сказал Его Присутствие “вы сослужили падишаху отличную службу.” Он не в состоянии был произнести более ни одного слова. Когда мы, двинувшись отсюда, в три дня пришли в Карын-абад, он тут и скончался, двадцать шестого числа джумадия-первого. Тело его сперва преданное земле в Адрианополе, было потом перевезено в Стамбул. В этом месте мы пробыли три дня, по причине выдачи четвертного жалованья войскам, и в начале реджеба, со Священным Знаменем, торжественно вступили в столицу. Шесть лет служа Порогу Счастья в поле и в огне мы уже потеряли было надежду когда-нибудь увидеть Стамбул и, в этот день только, снова возродились на свет. Слава, слава, слава Аллаху! Слава, да слава, да ещё раз слава!

Что же! милосердием Господа Тайноведца и силою счастья августейшего и благополучнейшего государя заключен редкий мир, мир, какому нет примера во временах минувших и подобного не сыщется от начала учреждения Высокого Порога: и этот самый мир не понравился болванам, которые, не зная натуры судьбы, краем дела не умея осматривать, сидят себе в Стамбуле да несут высокопарный вздор! “Мы этот мир уничтожим!” закричали они. “Мы заключим другой, но лучше! Мы не допустим, чтобы Татары сделались гяурами, чтобы их браки были искажены неверными законами, чтобы в их мечетях читались многолетия немусульманским повелителям!” Закричали, — и свет снова наполнился смутами, — в Исмаил сераскира послали, — в Черное Море флот снарядили, — а сколько этим навлекли бедствий и страданий на рабов Божьих, сколько в три года причинили потерь Высокой Порте, за то пусть наградит их Аллах, которого Божеской воле и представим их наказание.

Орудие судьбы к этому вожделенному миру, покойный Мухсин-заде-Мухаммед-Паша, был сын верховного визиря Мухсин-Абдаллах-Паши, главнокомандовавшего в 1156 (1737) году под Бендерами. В том же именно году, — ему тогда уже было лет около пятидесяти, — получил он и звание полного паши, в Баба-даге. После удаления отца его от должности, был он назначен комендантом главной морейской крепости, Наполи-де-Ромении. С того времени тридцать лет переводили его из бейлербейских наместничеств в простые санджаки и обратно, пока в 1179 (1765) году не сделался он в первый раз верховным визирем. Удалили его от этого сана, как сказано, единственно за сопротивление несчастной шестилетней войне, которая тогда затевалась безумцами, и которую ему же пришлось, потом прекратить своим благоразумием. Сначала приказали ему жить в Родосе. После того снова сделали морейским комендантом. В то время московское гяурство овладело Мореей, и прекрасные способности Мухсин-заде явились в полном блеске: он получил повеление набирать войско в Румелии и вести его на Дунай, где, в Русчуке, вторично возведен в сан наместника верховной власти, чтобы сделаться благодетелем рабов Аллаховых, даровать им мир, честный и выгодный, и умереть от огорчений на семидесятом году жизни. Мухсин-заде был человек наблюдательный, любил вникать во все, что вокруг него происходило, прилежно читал ведомости, приобрел значительные познания в разных науках, и между визирями, отличался обширною опытностью, благочестием, почтенным видом и образованностью. Да помилует Аллах его!


Источник: Рассказ Ресми-эфендия, оттоманского министра иностранных дел, о семилетней борьбе Турции с Россией. СПб., 1854

© luterm. OCR. 2010.

Материал подготовлен в сотрудничестве с сайтом Восточная литература.

наверх

Поиск / Search

Содержание

Об авторе

Обе известные переводчику, рукописи этих записок не имеют настоящих заглавий, но на одной из них находится следующая турецкая пометка чужой руки: ‘Сок достопримечательного, сочинение реис-эфенди, Ресми-Ахмеда’, и прочая. Эта надпись удержана в переводе вместо заглавия, и, на основании её, Ресми-Ахмед назван в нем ‘министром иностранных дел’: так принято в европейской дипломатии переводить оттоманский титул реис-уль-кюттаб или реис-эфенди, хотя это звание скорее соответствует должности статс-секретаря, чем настоящего министра. Но здесь место сказать, что переводчику не известно, в какое именно время Ресми-Ахмед-Эфенди бьм реисом, министром, или статс-секретарем иностранных дел: разве, после 1782 года; потому что до того времени, как видно из официальных летописей Порты, он занимал гораздо важнейший пост, именно, должность катходы верховного визиря, или кяхьи-бея, в которой он и здесь является. В этом звании будучи первым исполнителем приказаний, Ресми имел непосредственное влияние на все дела армии и, следовательно, показания его заслуживают еще большего любопытства. Притом, он, и до поступления в это звание, мог, гораздо лучше и обстоятельнее всякого реис-эфенди, знать все, что происходило, потому что, сейчас увидим, имел поручение вести в главной квартире дневник всех событий и случаев с самого начала войны. Изложим коротко биографию его по тем материалам, какие представляет нам турецкая история. Кто он был, и как начал свое служение , этого вовсе не видно из оттоманских летописей. Но несомненно то, что, еще в молодости, Хаджи-Ресми-Ахмед получил весьма тщательное литературное образование, путешествовать по Азии, в был в Мекке. Впервые является он у Васыфа тотчас после смерти султана Османа III и вступлении на престол Мустафы III: тогда он служил по министерству финансов, и уже правил должность кючюх-мухалбеджи, меньшего контролера разных сборов. По случаю воцарения нового султана, получил он звание второго дефтердара, то есть, второго статс-секретаря по части финансов, если угодно, товарища министра финансов, и в этом звании отправлен был, в 1758 году, послом в Вену для извещения тамошнего двора о перемене царствующего лица в Турции. Boзвратясь на следующий год в Константинополь, он представил султану отчет в своем посольстве, который историограф Васыф поместил у себя целиком, “без малейшего изменения, как сочинение, написанное [неразборчиво]шим пером, слогом, заслуживающим неизъяснимой похвалы, и как образец отчетов для всех послов Высокого Порога”, Этот отзыв со стороны Васыфа тем более примечателен, что сам он считается в турецкой литературе образцовым и неподражаемым мастером слога. Кажется что, по возвращении из Вены, до начала войны с Россией, Ресми оставался вторым дефтердаром, исключая только то время, когда, по заключении первых капитуляций между Портою и Пруссией, ездил он, в 1763 и 1764, послом в Берлин. Отчет в этом втором посольстве, и в наблюдениях, сделанных послом в Польше и Пруссии, внесен также целиком в оттоманские летописи: это чрезвычайно оригинальное сочинение заслуживает любопытство Европейца. Приводя его, турецкий историограф отзывается о сочинителе как о человеке, “знаменитом своими достоинствами и талантами”. Не известно, в какое время последовало его новое назначение, но, по летописям, в начале весны, Ресми-Ахмед является в действующей армии “первым рувнамеджи”, и ведет журнал империи. После низложения верховного визиря Гинди-Эмин-Паши, — который по повелению султана тайно был удавлен в Адрианополе, хотя наш автор как будто избегает говорить об этом с своей привычной откровенностью, — когда Бостанджи-Али-Паша в 1770 году получил на короткое время печать султана, прежний визирский кетхода пожалован был полным пашою и назначен сераскиром отдельного корпуса, действовавшего около Бендер, а Ресми-Ахмед, “как человек, отлично исправляющий многие важные дела государственные, известный по своим способностям, и один из самых знающих людей того времени, определен на высокое место визирского кетходы”. Но скорое падение Бостанджи-Али-Наши увлекло с собою и его кетходу. При назначении визирем Халиль-Паши, Ресми-Ахмед был удален от этой должности, за рехавет, “мягкость нрава”, оказанную “в некоторых случаях”: ему снова поручено вести журнал империи и, как кажется, в то же время занимал он весьма почетное звание нишанджи, сановника, который обязан чертить султанский вензель на фирманах, издаваемых визирем от имени падишаха, но который также в праве не приложить этого государственного герба, когда расположение полновластного наместника кажется ему противозаконным или несообразным с пользою правительства. Вскоре однако ж, при возведении Силихдар-Мухаммед-Папш в достоинство верховного визиря, именно, в 1770 году, тогдашнего кетходу произвели в полные паши, в Ресми-Ахмед занял снова прежнее место, а журнал империи и звание нишанджи поручены временно реис-эфенди, Абдур-Реззаку. С тех пор, до конца войны, и далее, Ресми-Ахмед оставался бессменным кетходою при многих визирях, и из летописей, которые мы имеем, вовсе не видно, когда в на какое новое звание променял он эту важную, но чрезвычайно скользкую, должность. Заметим только, что в “Обозрении царствования Екатерины Великия” (пропуск) 3 части, Ресми-Ахмед-Эфенди назван Кигай-Ефендием, а (пропуск) реис-эфенди, Муниб-Ибрагим, Мюбасом.

Ф. Сенковский

Реклама

Военная история в электронных книгах
Печатные игровые поля для варгейма, печатный террейн