Ион. Хорошо говоришь ты, Сократ, а все же я удивился бы, если бы тебе удалось убедить меня, что я восхваляю Гомера в состоянии одержимости и неистовства. Я думаю, что и тебе не казалось бы так, если бы ты послушал, как я говорю о Гомере.
Сократ. Да я и хочу послушать, только не раньше, чем ты ответишь мне вот на какой вопрос: из того, что рассказывает Гомер, о чем ты хорошо говоришь? Ведь не обо всем же, конечно.
Ион. Будь уверен, Сократ, что обо всем без исключения.
Сократ. Но ведь не о том же, чего тебе случится не знать, хотя Гомер об этом и упоминает?
Ион. О чем же это Гомер говорит, а я не знаю?
Сократ. Гомер часто и много говорит о различных искусствах, например об управлении колесницей, — сейчас скажу тебе, если вспомню место.
Ион. Да я сам скажу, я помню.
Сократ. Так скажи мне, что говорит Нестор своему сыну Антилоху, советуя ему быть осторожным на поворотах при состязании колесниц на тризне Патрокла.
Ион. «Сам же... — говорит Нестор, —

...крепко держась в колеснице красивоплетеной,
Влево легко наклонись, а коня, что под правой рукою,
Криком гони и бичом и бразды попусти совершенно.
Левый же копь твой пускай подле самой меты обогнется
Так, чтоб, казалось, поверхность ее колесо очертило
Ступицей жаркою. Но берегись, не ударься о камень».

Сократ. Достаточно. Вот здесь, Ион, кто лучше мог бы судить, правильно ли говорит Гомер или нет, — врач или возничий?
Ион. Вероятно, возничий.
Сократ. Потому ли, что владеет этим искусством, или по другой причине?
Ион. Нет, именно благодаря своему искусству.
Сократ. И каждому искусству дано от бога ведать одним каким-нибудь делом? Ведь то, что мы узнаём из искусства кормчего, мы не можем узнать из искусства врача?
Ион. Конечно, нет.
Сократ. А из искусства врача мы можем узнать то, что узнаём из искусства строителя?
Ион. Конечно, нет.
Сократ. Не так ли и во всех искусствах: что мы узнаём с помощью одного искусства, того мы не узнаем с помощью другого? Но сначала скажи мне вот что: не называешь ли ты одно искусство так, а другое — иначе?
Ион. Да.
Сократ. Я, замечая, что одно искусство есть знание одних вещей, а другое — других, называю одно так, а другое — иначе. Значит, так же поступаешь и ты?
Ион. Да.
Сократ. Ведь если бы и то и другое искусство было знанием одних и тех же вещей, то зачем стали бы мы называть одно так, а другое — иначе, раз можно было бы узнать одно и то же с помощью любого из двух? Вот, например, я знаю, что здесь пять пальцев, и ты знаешь то же самое; и если бы я тебя спросил с помощью одного и того же искусства — арифметики — познаем мы одно и то же — и я, и ты — или же с помощью разных, ты, конечно, сказал бы, что с помощью одного и того же.
Ион. Да.
Сократ. Вот теперь и скажи мне то, о чем я хотел только что спросить: думаешь ли ты, что это относится ко всем искусствам и, изучая один предмет, ты неизбежно познаешь его с помощью какого-то одного искусства, а изучая нечто иное, познаешь его с помощью другого искусства, если оно и впрямь другое?
Ион. Я думаю, что так, Сократ.
Сократ. А кто не овладеет каким-либо искусством, тот не в состоянии будет хорошо знать, что говорится или делается согласно этому искусству?
Ион. Правда твоя.
Сократ. А кто лучше знает, правильно ли говорит Гомер в стихах, приведенных тобой, — ты или возничий?
Ион. Возничий.
Сократ. Ведь ты — рапсод, а не возничий.
Ион. Да.
Сократ. А искусство рапсода иное, нежели искусство возничего?
Ион. Да.
Сократ. И раз оно иное, то оно есть знание иных вещей?
Ион. Да.
Сократ. Ну а когда Гомер говорит о том, как Гекамеда, наложница Нестора, дает раненому Махаону питье, приблизительно в таких словах:

...растворила
Смесь на вине прамнийском, натерла козьего сыра
Теркою медной и лук на закуску к питью предложила, —

то, чтобы узнать, правильно ли говорит Гомер или нет, требуется врачебное искусство или искусство рапсода?
Ион. Врачебное.
Сократ. А когда Гомер говорит:

Быстро, подобно свинцу, в глубину погрузилась богиня,
Ежели он, прикрепленный под рогом вола полевого,
Мчится, коварный, рыбам прожорливым гибель несущий, —

как мы ответим на вопрос, чье нужно искусство — рыболова или рапсода, — чтобы разобрать, что он говорит и правильно ли он это говорит или нет?
Ион. Ясно, Сократ, что искусство рыболова.
Сократ. Посмотри же, если бы ты задавал мне такой вопрос: «Раз ты, Сократ, находишь у Гомера то, что подлежит ведению каждого из искусств, то найди мне и для прорицателя и его искусства что-нибудь такое, о чем он мог бы судить, хорошо или плохо это сочинено», — посмотри, как легко и правильно я бы тебе ответил: у Гомера это часто встречается в «Одиссее», например то, что говорит женихам прорицатель Феоклимен из рода Мелампа:

«Вы, злополучные, горе вам, горе! Невидимы стали
Головы ваши во мгле, и невидимы ваши колени;
Слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты;
И привиденьями, в бездну Эреба бегущими, полны
Сени и двор, и на солнце небесное, вижу я, всходит
Страшная тень, и под ней вся земля покрывается мраком»,

часто и в «Илиаде», например в «Сражении у стен»; ведь и там Гомер говорит:

Ров перейти им пылавшим явилася вещая птица,
Свыше летящий орел, рассекающий воинство слева,
Мчащий в когтях обагренного кровью огромного змея:
Жив еще был он, крутился и брани еще не оставил;
Взвившись назад, своего похитителя около выи
В грудь уязвил, и, растерзанный болью, на землю добычу,
Змея, отбросил орел, уронил посреди ополченья,
Сам же, крикнувши звучно, понесся по веянью ветра.

Вот это, скажу я, и тому подобные вещи подлежат рассмотрению и суждению прорицателя.
Ион. И ты будешь прав, Сократ.
Сократ. Да и ты прав, Ион, говоря об этом. Ну-ка, теперь и ты, подобно тому как я тебе выбрал из «Одиссеи» и из «Илиады» то, что относится к прорицателю, к врачу и к рыболову, выбери мне — ты же опытнее в Гомере, — что относится к рапсоду и к его искусству, что должен рассматривать и о чем должен судить рапсод предпочтительно пред всеми другими людьми.
Ион. Я утверждаю, Сократ, что решительно обо всем.
Сократ. Нет, не это ты утверждал, Ион, неужто ты так забывчив? А не следовало бы рапсоду быть забывчивым.
Ион. Что же я забыл?
Сократ. Не помнишь разве, как ты говорил, что искусство рапсода — иное по сравнению с искусством возничего?
Ион. Помню.
Сократ. И ты соглашался, что раз оно иное, то и |знает оно иные вещи?
Ион. Да.
Сократ. Значит, по твоим же собственным словам, не всё будет входить в вёдение рапсода и его искусства.
Ион. Ну разве кроме вот таких вещей, Сократ...
Сократ. Под «такими вещами» ты понимаешь, видимо, то, что имеет какое-то отношение к другим искусствам; но если не всем, то чем же именно будет он ведать?
Ион. По-моему, тем, какие речи приличны мужчине и какие — женщине, какие — рабу и какие — свободному, какие — подвластному и какие — властителю.
Сократ. А какие распоряжения надо сделать, если корабль в море застигнут бурей, по-твоему, рапсод будет знать лучше, чем кормчий?
Ион. Нет, это лучше знает кормчий.
Сократ. Или как надо распорядиться в случае болезни, рапсод будет знать лучше, чем врач?
Ион. Нет.
Сократ. Но по-твоему, ты знаешь, как должен говорить раб?
Ион. Да.
Сократ. Например, то, что должен сказать раб-волопас, укрощающий взбесившихся быков, по-твоему, будет лучше знать рапсод, чем волопас?
Ион. Конечно, нет.
Сократ. Или то, что должна сказать женщина-пряха, прядущая шерсть?
Ион. Нет, этого я не знаю.
Сократ. А может быть, рапсод знает, что должен сказать военачальник, ободряя воинов?
Ион. Да, вот это рапсоду известно.
Сократ. Что ж, искусство рапсода — это искусство военачальника?
Ион. Я-то по крайней мере знал бы, какие речи подобают военачальнику.
Сократ. Потому что ты, вероятно, и в искусстве военачальника сведущ, Ион. Ведь если бы, например, ты не только умел играть на кифаре, но был бы и искусным возничим и распознавал бы хорошее и плохое управление конями, а я бы спросил тебя: «С помощью какого же искусства, Ион, распознаешь ты хорошее управление конями — того ли, благодаря которому ты возничий, или того, благодаря которому играешь на кифаре?» Что бы ты мне ответил?
Ион. С помощью того искусства, благодаря которому я возничий, сказал бы я.
Сократ. И если бы ты отличал, кто хорошо играет на кифаре, ты согласился бы, что делаешь это с помощью того искусства, благодаря которому ты кифарист, а не того, благодаря которому ты возничий?
Ион. Да.
Сократ. А если ты знаешь толк в воинском деле, то при помощи ли того искусства, благодаря которому ты сведущий военачальник или благодаря которому ты хороший рапсод?
Ион. По-моему, это совершенно безразлично.
Сократ. Как, совершенно безразлично?! Искусство рапсода и искусство военачальника — одно искусство или два? Что ты скажешь?
Ион. По-моему, одно.
Сократ. Значит, кто хороший рапсод, тот и хороший военачальник?
Ион. Непременно, Сократ.
Сократ. И кто хороший военачальник, тот и хороший рапсод?
Ион. Этого-то я не думаю.
Сократ. Но ты же думаешь, что, кто хороший рапсод, тот и хороший военачальник?
Ион. Конечно.
Сократ. Не лучший ли ты рапсод, чем любой из греков?
Ион. И намного, Сократ.
Сократ. Так ты и военачальник, Ион, лучший среди греков?
Ион. Будь уверен, Сократ, а научился я этому по Гомеру.
Сократ. Ради богов, Ион, почему же в таком случае ты, лучший военачальник и лучший рапсод из греков, только поешь, разъезжая среди эллинов, а не командуешь войском? Неужели ты думаешь, что рапсод, увенчанный золотым венком, очень нужен грекам, а военачальник не нужен?
Ион. Наш город, Сократ, находится под вашей властью — и гражданской и военной — и потому вовсе не нуждается в военачальнике, а ваш город и город лакедемонян не выберут меня военачальником: вы ведь считаете, что и сами справитесь с этим.
Сократ. Добрейший мой Ион, не знаешь ли ты Аполлодора из Кизика?
Ион. Какого это?
Сократ. Того, кого афиняне много раз избирали своим стратегом, хоть он и чужестранец; и Фаносфену с Андроса, и Гераклиду из Клазомен наш город поручает и стратегию и другие должности, так как они, хоть и чужеземцы, показали себя достойными этого. Почему же нашему городу не избрать военачальником и не почтить этим званием Иона эфесца, если он окажется его достойным? Что ж? Разве вы, эфесцы, не афиняне издревле? Или Эфес уступает какому-нибудь другому городу? Если правда, что ты, Ион, благодаря своему искусству и знанию способен восхвалять Гомера, тогда ты виноват вот в чем: пообещав показать, как много прекрасного ты знаешь о Гомере, ты обманываешь меня и далек от того, чтобы это мне показать. Ты не желаешь ответить мне даже на то, чего я давно добиваюсь: в чем же ты на самом деле силен? Вместо того ты, прямо-таки как Протей, всячески изворачиваешься, принимаешь всевозможные обличья и в конце концов ускользаешь от меня, оказавшись даже военачальником, лишь бы только не показать, как ты силен в Гомеровой премудрости. Если ты искусен — о чем я только что говорил, — то обманываешь меня, не сдержав обещания показать это на Гомере, и поступаешь не по правде; если же ты не искусен и, ничего не зная, высказываешь о Гомере много прекрасного, одержимый от него божественным наитием — как я о тебе говорил, — то ты ни в чем не виноват. Итак, вот тебе на выбор: кем ты хочешь у нас прослыть — неправедным человеком или божественным?
Ион. Большая разница, Сократ, ведь куда прекраснее прослыть божественным.
Сократ. Вот это, более прекрасное, и останется у нас за тобою, Ион: ты божественный, а не искусный хвалитель Гомера.