!Все даты даны по старому стилю!

24 ноября 1796 г. император Павел назначил его начальником Финляндской дивизии с переименованием в генералы-от-инфантерии и шефом Рязанского мушкетерского полка. 4 марта 1797 г. он был награжден орденом Св. Андрея Первозванного. 5 апреля, в день коронования Императора, Каменский был произведен в генерал-фельдмаршалы и возведен в графское достоинство. Вскоре, однако, он впал в немилость и уехал в село Сабурово, где занимался хозяйством, литературой и математикою.

В 1802 г. Каменский был призван на место Кутузова к исполнению обязанностей военного губернатора в С.-Петербурге и был председателем комиссии для допроса Шубина, офицера, замешанного в деле о заговоре против жизни Императора. На посту генерал-губернатора Каменский оказался настолько несоответственным человеком, что наконец сам Государь спросил однажды у графа Е. Ф. Камаровского (помощника Каменского): “Не хочет ли граф Каменский проситься прочь? Если-б сие случилось, я поставил бы свечу Казанской Божией Матери”.

В конце 1802 г. он оскорбил действием одного купца, который принес жалобу Императору. Государь повелел расследовать это дело министру юстиции Державину; но когда Державин прибыл с этою целью к фельдмаршалу, тот встретил его весьма резкими словами. Оскорбленный, в свою очередь, Державин доложил обо всем Императору, который повелел Каменскому оставить свою должность.

В 1806 г. начались приготовления к новой войне с Францией. В октябре Россия выставила армию в числе 122.000 чел., состоявшую из трех корпусов: Беннигсена (60.000 при 276 орудиях), Буксгевдена (40.000 при 216 орудиях) и Эссена 3-го (22.000 при 132 орудиях); кроме того русским войскам должен был содействовать прусский корпус Лестока (14.000 при 92 орудиях). Особенно затруднительным являлось решение вопроса о выборе главнокомандующего. М. И. Кутузов был в опале после Аустерлица. В пользу назначения Каменского высказывалось отчасти общественное мнение, а главным образом Аракчеев, считавший фельдмаршала большим знатоком военного дела. Граф Нессельроде писал, что “Император не совсем охотно сдавался на заявление доходивших до него толков и сделал это (назначил Каменского), чтобы русское имя было во главе армии”. Слава Каменского, как полководца, являлась результатом якобы патриотических реляций, преувеличивших значение его деятельности в первую и вторую турецкие войны и принимаемых общественным мнением и даже армиею за чистую монету. 10 ноября на имя фельдмаршала, назначенного главнокомандующими с званием члена Государственного Совета, был дан следующий Высочайший рескрипт: “Вверяго вам славу Российского оружия, безопасность Империи и спокойствие Моих подданных. Доверенность моя неограниченная, а потому считаю за лишнее снабжать вас здесь каким-либо предписанием. Распоряжайтесь и действуйте войсками во всех случаях по вашему усмотрению. Я уверен, что все ваши предначертания обратятся к поражению неприятелей, к славе отечества и общему благу”. Только три обстоятельства Государь ставил на вид главнокомандующему: “1) при успехе преследовать неприятеля доколе можно, не подвергая себя опасности; 2) не склоняться на предложение о перемирии и мире; 3) иметь несколько пунктов, на которые можно бы было опереться в случае неудачи”. В Петербурге Каменский был принят, как “спаситель”, а перед отъездом к армии, его пожелала видеть Императрица; “Она с жаром и чувством говорила о защите и спасении любезной Ей России, и ему казалось, — говорит сам М. Ф. Каменский — что он слышит небесный голос”. Во время пребывания его в Петербурге “колонны батюшек и бабушек, дядюшек и тетушек — лезли на приступ номера гостиницы, где остановился фельдмаршал”. Описавший эту сцену известный партизан Д. В. Давыдов сам ворвался к нему в 4 часа ночи с просьбою о назначения в армию. Об этом поступке Давыдова Каменский говорил:.. “Это я люблю, это значит ревность неограниченная, горячая, тут душа, тут сердце.. я это знаю, я чувствую”. Даже Державин, забыв свое личное неудовольствие на Каменского, в стихотворении “На отправление в армию фельдмаршала графа Каменского” в горячих словах приветствовал это назначение и выражал твердую уверенность, что под предводительством “природного вождя” русские войска одержат победы и снова покроются славою.

Между тем, до приезда Каменского в армию, Беннигсен, в виду наступательных маршей—маневров французских корпусов, подошел 24 ноября к Пултуску, выдвинув авангарды на линию р. Вкры. Лесток отошел к Страсбургу. Еще ранее (за два дня) корпус Буксгавдена сосредоточился у Остроленки. Налолеон готовил нападение. Каменский выехал из Петербурга 10 ноября, ехал медленно, провел два дня в Риге, столько же в Вильне, еще более в Гродне и прибыл в Пултуск лишь 7 декабря.

Уже на пути, из Вильны, он доносил Императору: “Я лишился почти последнего зрения. Не способен я долго верхом ездить; пожалуйте мне наставника, друга верного, сына отечества, чтобы сдать ему команду и жить при нем в армии. Истинно чувствую себя неспособным к командованию столь обширным войском”. Такое чистосердечное сознание в неспособности могло бы быть поставлено в заслугу Каменскому лишь в том случай, если бы он отказался от звания главнокомандующего при самом своем назначении; просьба же его о разрешении “жить при армии” указывает на совершенное непонимание им назначения, прав и обязанностей главы армии. Каменский, прослужив почти полвека, теперь только уразумлял всю трудность принятой на себя задачи и 10 декабря доносил Государю: “стар я для армии. Дерзаю поднести на разсмотрение малейшую часть переписки, в шести бумагах состоящую, которую должен был иметь одним днем, чего долго выдержать не могу, для чего дерзаю испрашивать себе перемены”.

7 декабря прибыл в Варшаву и Наполеон и немедленно приказал своим войскам начать наступление. 10-го числа Каменский отверг предположенное Беннигсеном сосредоточение сил и принял новый план, приведший к весьма нецелесообразной разброске войск. Он приказал Беннигсену двинуться к р. Вкре, а Бувсгевдену — разделить свой корпус пополам и направить: дивизии Тучкова и Дохтурова правее Беннигсена, а дивизии Анрепа и Эссена 3-го левым берегом Нарева, к Попову (на Буг) для обеспечения левого фланга нашей армии и охранения пространства между Наревом и Бугом. С ними было приказано сблизиться корпусу Эссена 1-го, который однако 10 декабря должен был опять вернуться в Брест; затем главнокомандующий послал ему же целый ряд противоречивших одно другому приказаний, вследствие чего Эссен 1-й бездействовал под Брестом в течении целого месяца. Все эти передвижения, начавшиеся 10 декабря, привели к авангардным боям 11 декабря у Колозомба, Сохочина и Чарнова. Только после самой упорной десятичасовой обороны авангарды наши, атакованные целыми французскими корпусами, стали отступать: Барклай-де-Толди от Сохочина и Колозомба, а Остерман-Тодстой от Чарнова к Насельску. Остерман, понимая важность переправы у Пултуска, просил неподчиненного ему Багговута спешить к Пултуску и удерживать этот пункт во что бы то ни стало. Таким образом, только благодаря необыкновенной стойкости наших войск и столь уместно проявленной инициативе Остермана, наша армия в день 11 декабря сохранила возможность перехода к более сосредоточенному положению, не взирая на несогласныя с требованиями обстоятельств распоряжения Каменского. Однако и 12 декабря главнокомандующий приказал Беннигсену и Остерману двигаться к Стрегочину, Буксгевдену — остановить дивизию Дохтурова у Голымина и Тучкова — у Макова, а дивизии Анрепа и Эссена 3-го—оставаться у Попова. В этот день Каменский, если и думал о сосредоточении войск, далеко неполном, то лишь как о вынужденной необходимости. Узнав о приближении французов (корпуса Ланна) к Пултуску, он приказал 12 ночью спешить туда же Беннигсену. К счастью Наполеон, получая донесения о движениях русской армии, предположил, что она исполняла какой-то маневр, трудно поддающейся уразумению. Допустив, что наши войска сосредоточиваются у Голымина, Наполеон начал перемену фронта в северном направлении, для чего 12 декабря двинул корпуса: Сульта на Цеханов, Ожеро — на Новомясто, Даву, гвардию и резервную кавалерию — на Насельск и Стрегочин. 13-го Наполеон, в видах лучшего ориентирования, остановился с гвардией и частью резервной кавалерии в Насельске, что имело следствием потерю времени. Между тем большая часть корпуса Беннигсена подошла к Пултуску. Фельдмаршал, решив принять здесь бой, приказал занять позицию и вместе с тем писал Буксгевдену: “Завтра надеемся иметь неприятеля в гостях. Хорошо если бы дивизии ваши могли подоспеть к делу; Дохтурову я приказал, чтоб он показался тогда лишь, когда настоящее дело зачнется”, — таким образом, дивизионному генералу было дано приказание без ведома корпусного командира, не говоря уже о том, что “настоящее дело” — едва-ли может служить сигналом, для того, чтобы “показаться”; Эссену 3-му Каменский предписывал отступить от Попова и занять леса пониже или прямо против Пултуских мостов, дабы неприятель, появившийся у Пултуска, не навел скрытно моста и не зашел нам в тыл. В ожидании столкновения с французами, Каменский послал начальникам дивизий повеления на случай, если бы кто-либо из них был атакован:

1) “Все дивизии строятся побригадно; каждая бригада в три лиши, так чтобы у каждого пехотного полка первый батальон составлял первую линию, 2 вторую, а 3 третью линию. 2) Батальоны строятся колоннами из дивизионов, а батальон позади другого не менее 70 сажен, дабы не могли расстроить задних. 3) Бригада от бригады строятся сажень на сто или полтораста. 4) За каждою бригадою прикомандируется по одному эскадрону от кавалерии”. Из этих повелений видно, что Каменский хотел строго придерживаться отжившей тактики и предписывал прямо от себя начальникам дивизий то, что в данном случае хотя и было до некоторой степени уместно, но не должно было являться предметом самой существенной и первейшей заботы главнокомандующего. В то же время начальникам дивизий было послано следующее повеление: “При несчастливой удаче нашей, ретирада всего войска будет на Российские границы, уже не на Гродно, а как мне в Пруссии дороги неизвестны, то самим генералам и бригадным командирам наведываться о кратчайшем тракте к нашей границе, к Вильне и ниже по Неману; дров везде и фураж и подводы брать, чтоб ни в чем остановки не было, а вошед в границу после такового несчастья явиться к старшему”. К счастью, отступление после Пултусского сражения не было произведено в духе этого странного предписания. — В 3 часа ночи (с 13 на 14 декабря) главнокомандующий призвал к себе Беннигсена и вручил ему следующее письменное повеление: “Я ранен, верхом ездить не могу, следственно и командовать армией. Вы кор-дарме ваш привели разбитый в Пултуск; думать должно о ретираде в наши границы, что и выполнить сегодня. Обе дивизии графа Буксгевдена ретираду вашу прикроют. Вы имеете состоять, с получения сего, в команде графа Буксгевдена”. Беннигсен, граф Толстой (дежурный генерал) и Остерман-Толстой убеждали Каменского отложить принятое решение, указывали ему на нарушение долга, на суд потомства, но все было напрасно, главнокомандующий уехал перед самым сражением в госпиталь, в Остроленку, откуда доносил Императору: “От всех моих поездок получил садну от седла, которая сверх прежних перевязок моих, совсем мне мешает ездить верхом и командовать такой обширной армией, а потому я командование оной сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, советовав ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего; я и сам пока вылечусь остаюсь в госпитали в Остроленке. Если армия простоит в нынешнем биваке еще пятнадцать дней, то весной ни одного здорового не останется. Перед Государем открываюсь, что по нынешнему короткому пребыванию при армии, нашел себя несхожим на себя: нет той резолюции, нет того терпения к трудам и ко времени, а более всего нет прежних глаз, а без них полагаться должно на чужие рапорты, не всегда верные. Граф Буксгевден, смело надеюсь, выполнит все, как и я. Увольте старика в деревню, который и так обезславлен остается, что не смог выполнить великого и славного жребия, к которому был избран. Дозволения Вашего ожидать буду здесь, дабы не играть роль писарскую, а не командирскую при войске”.

Император Александр I безусловно обвинил Каменского и, узнав об отъезде его перед сражением, признал его “сбежавшим” из армии. Ходили даже слухи о предании фельдмаршала суду. Многие современники и историки полагали, что Каменский одряхлел, потерял всякую способность что-либо соображать и даже признали его страдающим “душевным разстройством”. Но упрямство его, в силу которого он, не смотря на просьбы генералов, все-таки уехал из армии исходило из того, что Каменский, найдя армию плохо снабженною, опасаясь обхода своего левого фланга, считал отступление наиболее рациональным способом действий при такой обстановке. Он хотел отступать лишь до границы, при чем наши земли не попадали бы в руки противника; в то же время он принудил бы Наполеона растянуть свою операционную линию, а сам приблизил бы свою армию к источнику снабжения и усилил бы ее подошедшими из России дивизиями. План этот мог бы значительно улучшить положение нашей армии; но к сожалению, при исполнении его, Каменский выказал крайнюю слабость. Решившись отступать, когда по его же приказаниям, наши войска блуждали, не зная смысла этих блужданий, он сдался на доводы Беннигсена, горевшего желанием принять бой у Пултуска и сославшегося на полученное им повеление Императора: “защищать до последней возможности Кенигсберг” (резиденцию прусского короля). Раздраженный отказом Беннигсена отступать, не обладая достаточной смелостью и энергией, дабы выполнить принятое решение, Каменский не мог и не хотел заставить себя повиноваться и уехал немедленно из армии, чего так желал Беннигсен. Беспорядочные распоряжения Каменского, введя противника в заблуждение, избавили русские войска от атаки всей французской армии. Из этого и извлек для себя пользу Беннигсен, имевший дело лишь с одним корпусом Ланна. Вследствие указанных распоряжений отъехавшего главнокомандующего одновременно с Пултуским сражением произошел бой у Голымина, в котором 4 французских корпуса с кавалерией Мюрата произвели удар на остатки разных дивизий, блуждавших в разных направлениях; Буксгевден же во время этих боев бездействовал с дивизией Тучкова в 15 верстах от обоих полей сражения. Высокие качества наших войск дали им возможность выпутаться из этого ужасающего положения и вынести на своих плечах и атаки Наполеона, и странные распоряжения своих начальников. — Удалившись от армии, фельдмаршал не переставал отдавать беспорядочные приказания войскам, помимо их начальников. Все это, вместе с нежеланием Беннигсена подчиняться Буксгевдену, послужило к усугублению созданного Каменским хаоса при отступлении наших войск к Остроленке и Новограду.

В конце декабря фельдмаршал еще думал возвратиться к армии, но накануне отъезда подучил повеление об увольнении его от должности главнокомандующего. Кроме того ему было приказано оставаться в Гродне, откуда он писал Императору: “Мне жить везде равно, если лишен Вашей эстимы. Ей я дорожу, она мне возвратится, в том надеюсь на Вас самих, на Бога”. В это время Каменский отлично понимал свое положение и 29 декабря писал младшему сыну: “Батюшка твой вместо командира обратился во дворецкие”. 21 февраля 1807 г. он получил разрешение ехать в свою деревню. Объясняя сыну свое поведение за время командования армией, он просил доложить Государю: “отец твой, не могши хорошо делать дело государево, лучше захотел его оставить, нежели как испортить, спрашиваясь у других; голова и сердце у отца твоего прежние, но тело состарилось, к бивуакам, да к езде”. Во время переезда домой он встретил в Смоленске С. Н. Глинку и говорил ему: “я имел кое-какую славу пятьдесят лет, и хотят отнять ее у меня в одну минуту; надеюсь на правоту Государя. Я встретил армию необъятную, невиданную в наше время. Король прусский обещал доставить продовольствие, но не мог; Мы теперь огрызаемся, откусываемся, но не побеждаем. Все зависит от превосходного числа войск. У кого десятью человеками более, на стороне того победа. Через три месяца я буду оправ дан”.

Надежды Каменского на оправдание не сбылись. Сам он был главным виновником своего “позора”, но он же и проявил своеобразное геройство, идя на встречу этому “позору”, лишь только для него выяснилась его неспособность к выполнению задачи, данной ему Государем.— Поселившись затем в своем селе Сабурове, Каменский прожил не долго. Его любовница и симпатизировавший ей чиновник подкупили её пятнадцатилетнего брата, служившего у фельдмаршала казачком. Этот мальчик, во время поездки Каменского по своим рощам, ударом топора раздробил ему череп 12 августа 1809 г.

Фельдмаршал похоронен в церкви села Сабурова.

М. Ф. Каменский был женат на княжне Анне Павловне Щербатовой. Он имел одну дочь и двух сыновей Сергея и Николая. Отец не любил старшего сына; во время спора с Каховским о командовали армией он послал за сыном Сергеем, чтобы отправить его с донесением к Императрице. За опоздание на сутки М. Ф. Каменский дал сыну офицеру двадцать ударов арапником. К младшему сыну Николаю он относился лучше, заботился о нем, интересовался его карьерой и любил с ним переписываться. В этих письмах встречаем мы различные замечания, равно характеристичные для выяснения себе личности гр. М. Ф. Каменского, но рисующие его с совершенно различных сторон; так 18 июля 1808 г. он писал сыну: “не будь красной девкой: первый раз что случится быть наедине с Государем, чуфись и проси, как Багратиону дано, и многим другим, аренды. Вед отец твой не мильонщик; тогда можешь сказать обо мне, что ничего не приобрел собой, что ничего мне не жаловано. Не стыдись! не красней, спрос не беда”; за то, например, в письме во время Шведской войны (1808) он писал “Будучи в Финляндии, не следуй примеру прежних полководцев, не отнимай у мужиков ничего и того не терпи от подчиненных”.

М. Ф. Каменский владел домом в Москве и богатыми имениями. В Москве он и жиль по временам, давая волю своим прихотям. Около фельдмаршала, по словам современников, образовалось нечто в роде двора; “масса всякой дворни наполняла дом, где он властвовал сурово и деспотически; здесь смешивалась азиатская роскошь с утонченностями европейской жизни, представление французских пьес с песнями сенных девушек”.

М. Ф. Каменский был небольшого роста, крепкого сложения, приятной наружности; он выделялся между современниками своим образованием; до самого конца своей жизни он не оставлял занятий науками и искусствами: он изучал выходившие в свет сочинения по математике; занимался поэзией или, как он сам писал: “готовился быть Гомером”, “надеялся скакать по следам Ломоносова”; но он очень много портил и сам всю жизнь страдал от своего невыработанного и совершенно необузданного характера. Его горячность, вспыльчивость и нередко злоба доходили до крайних пределов; в свою очередь резкость и жестокость внезапно сменялись сердечною беседою, ласковостью; нередко он лукавил, охотно льстил; при таком характере всегда и всюду он со всеми ссорился и не одну тяжелую минуту доставляли ему его ссоры с сильными людьми. Все государи, в царствование которых служил Каменский, раннее или позднее переставали ему доверять и отказывались от его услуг. Исполняя те или другие поручения во время военных действий, он проявлял истинную храбрость, большую энергию, разумную решительность, но по мере повышения его по службе становилось все более и более очевидным, что он был лишен выдающихся воинских дарований. Он мог пожалуй быть хорошим исполнителем, но отнюдь не самостоятельным начальником! Сам Каменский понял это слишком поздно, но был понят задолго до того императрицею Екатериною, слова которой “к нему доверенность иметь едва-ли возможно” — к несчастью для него до известной степени оправдались шестнадцать лет спустя.

Бантыш-Каменский, “Биографии росс. генералиссимусов и ген.-фельдиаршалов”; его-же, “Словарь достопам. люд.”, 1840 г., т. II; Бутурлин, “Картина войн России с Турцией”; Петров, “Война России с Турцией и польскими конфедератами 1769—1774 гг.”, т. I—V; его-же, “Вторая турецкая война 1787—1791 гг.”, т. I и II; “Обзор войн России”, под ред. Леера, ч. I; Масловский, “Записки по истории воен. искус.”, вып. II; его-же, “Письма и бумаги Суворова, Потемкина и Румянцева”; Михайдовский-Данилевский, “0писание второй войны Императора Александра I с Наполеоном 1806—1807 гг.”; “Журналъ военных действий армий Е. И. В. 1769 года”; “Журналъ второй армии 1770 г.”; “Журналъ воевных действий 1806-1807 гг.”; реляции о Турецкой войне, напечат. в Прибавлении к “Спб. Видом.”, 1769 г. Военно-ученый архвв Гл. Шт. отд. 2-й, №408; того-же Штаба Общаго архива Москов. отдел опись дел (секретного повытья) 47-я, № 1.235; опись 199, №,№ 61, 68; опись 194, № 411; опись 199 и 200, №№ 136 и 424; “Петербургскiя Ведомости 1802 г.”; “Сборвикъ Имп. Русс. Ист. Общ.”, т.т. XII, XIII, XVI, XIX, XXIII, ХLII, ХLIV, LIV, LXV, LХХ, LХХVIII, LХХХIХ; “Русскiй Архивъ”, 1864 г.; 1868 г.; 1873 1878 гг; “Русская Старина”, 1874 г., № 9-й; 1875 г., № 2, 9; 1876 г.; № 1, 2, 5. 6, 11; 1880, т. XXIX. 1881 г. № 11, 12. 1882 г., т. 33; “Русскiй Въстникъ”, 1864 г. т. LI; 1865 г., т. LVIII и LIX; “0течественныя Записки”, 1855 г. т. ХС1Х; Сегюр, граф, “Записки”; Долгорукий, кн., “Родословная книга”; II; Дунин-Борковский, “Spis nazwisk szlachty polskiej”; Карнович, “Замеч. богат, част. лицъ”; Храповицкий, “Дневникъ”, Энгельгардт, Л. Н. “Записки”; Порошин, “Записки”; Державин, “Сочиненiя”, т. II, VIII; Давыдов, Д. В. “Сочиненiя”, т. II, Вигель, Ф. “Воспоминания”; Погодин, “Н. М. Карамзин”, т. II.

П. Гейсман.—А. Дубовской.

---

Дм. Бантыш-Каменский. "БИОГРАФИИ РОССИЙСКИХ ГЕНЕРАЛИССИМУСОВ И ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДМАРШАЛОВ".
СПб 1840 г.