Ещё раз о забытом герое

М.А. Преснухин

В альманахе “Армии и Битвы” № 9 был помещён материал, впервые увидевший свет в далёком 1811 году на страницах выходившего тогда “Военного журнала”, — письмо отставного офицера бывшего Харьковского легкоконного полка Фёдора Ильича Лысенко по поводу его роли в пленении вождя польского национально-освободительного восстания 1794 года Тадеуша Коcтюшко. На послание ветерана последовала восторженная реакция издателя этого журнала майора П.А. Рахманова. Казалось бы, всё ясно: вот он герой — Лысенко, взял в плен самого Коcтюшко, однако незаслуженно обойдён славой и всеми забыт, но...

К любому мемуарному свидетельству 200-300-летней давности современным исследователям следует относиться с известной долей здорового скептицизма и не доверять на слово утверждениям писателей. К сожалению, многие документы той поры, в том числе и военного делопроизводства, также не могут считаться непогрешимыми источниками, так как и они зачастую составлялись со слов участников событий, заинтересованных, естественно, в приукрашивании своих действий.

Одним из основополагающих свойств человеческой личности является убеждённость любого индивидуума в собственной исключительности, сопровождаемая нередко склонностью к чрезмерному преувеличению своей значимости, зашкаливающему у некоторых за разумные пределы. Если же человек действительно имел хоть какое-либо отношение к подлинным историческим событиям, то почти всегда, рано или поздно, им овладевает мания величия, и тогда его свидетельства не могут восприниматься как адекватные источники для изучения истории. Данная психологическая особенность, присущщая людям сегодня и 200 лет назад, в полной мере проявилась в случае с бывшим корнетом Харьковского легкоконного полка Фёдором Лысенко. Можно утверждать, что свой вклад в дело поимки вождя польского восстания он необоснованно посчитал огромным. Но неоспоримым фактом является лишь то, что Лысенко двумя сабельными ударами ранил Коcтюшко, не зная, правда, кто попал под его горячую руку. Уточнение обстоятельств, при которых это произошло, помогло бы решить главную задачу — выяснить истину в этой истории.

Лысенко, по его словам, давно мечтал “поймать” польского “начальника”. Ещё до сражения при Мацейовицах (Мацеёвицах), он явился 26 сентября 1794 г. к временно командующему Харьковским легкоконным полком бригадиру Ф.А. Энгельгардту с просьбой разрешить ему в предстоящих боях отлучаться от полка охотником с целью найти и взять Коcтюшко. Позволение как будто было дано, но почти весь день в течение Мацейовицкой битвы 29 сентября он провёл в рядах своего полка, участвуя в атаке колонны генерала Г.М. Рахманова на правый фланг польских войск. В этом наступлении Лысенко отличился, он “храбро поступал и несколько неприятелей своеручно срубил”, причём под ним была убита лошадь. И лишь в заключительной фазе баталии, когда польские войска были наголову разбиты и началось их повальное бегство, Лысенко, раздобыв другого коня и пользуясь ранее полученным разрешением, отделился от полка и отправился на поиски Костюшко.

Польский вождь в общем хаосе разгрома в какой-то момент попытался собрать остатки ещё сохранявших боеспособность кавалерийских частей. Он разослал в разные стороны ординарцев, а сам с несколькими офицерами помчался к эскадронам Пинской бригады Кавалерии Народовой. Каковы были его намерения, доподлинно неизвестно. То ли пробиться с этой конницей к ещё сражавшейся в окружении польской пехоте, чтобы прикрыть путь отхода и вывести её с поля боя, то ли наоборот, обезопасить себя, т.е. обеспечить собственное отступление. Во главе большой массы кавалерии Костюшко имел бы шанс проложить себе стезю сквозь регулярные подразделения российской кавалерии, которые уже успели перерезать все дороги, и уйти от погони казаков, рассыпавшихся по окрестностям. Однако польская кавалерия была неспособна на какое-либо сопротивление приближающимся со всех сторон российским войскам; устрашённая участью почти полностью уничтоженных повстанческих формирований, она ринулась спасаться бегством. Полковник улан короля Войцеховский увёл свой полк к Варшаве, мотивируя это необходимостью защитить польского монарха. Уланы неслись обгоняя друг друга и кричали отступавшим: “Побойтесь бога, задержитесь, соберитесь вместе, иначе поодиночке нас переколют”. Но никто не слушал голоса разума. Костюшко приказал своей свите останавливать и собирать всех, кого только можно. Секретарь главнокомандующего Ю.У. Немцевич хотел было увлечь в контратаку Брестскую кавалерию, но был ранен пулей в правую руку и выронил саблю. Пока один из адъютантов Костюшко его перевязывал, их окружили казаки, и полякам пришлось просить пощады.

С Костюшко, очевидно, оставалось совсем немного людей из его свиты и прибившихся всадников из разных кавалерийских частей. И единственное, что он мог предпринять в данной ситуации, — это постараться уцелеть, пустившись вслед за уносящейся польской кавалерией. И они бросились к речушке Окржейке, переправились вброд где-то около деревни Оронна и помчались через прибрежные луга и леса к местечку Полик. Но тут им наперерез устремились казаки и Воронежские гусары, которые уже давно перебрались на этот берег. Поляки даже не пытались вступать с ними в бой и, уклоняясь от сшибки, кинулись в разные стороны. Их неотступно преследовали. Преодолевая Окржейку, к погоне присоединялось всё больше и больше частей российской кавалерии. Многие из казаков и регулярных кавалеристов горели желанием поймать Костюшко. К этим охотникам примкнул и Лысенко. Он утверждал, что некий лежащий на поле боя раненый поляк сообщил ему о местонахождении польского вождя: “Вероятно, скрывается в близлежащей роще”. И с гордостью добавил: “Он у нас поле сражения оставляет последним и... должен быть тут недалеко”. Не будем комментировать эти слова и последуем за Лысенко, который якобы отправился в указанном поляком направлении. По пути, если верить его словам, он уговорил ещё несколько человек заняться с ним, розыском Костюшко.

Этим же был озабочен и подполковник Андриан Денисов, командовавший казачьими полками на правом фланге российских войск в колонне своего дяди генерала Ф. Денисова. Он велел майору Карпову и другим казачьим начальникам как можно быстрее собрать рассеянных по полю сражения людей, бросать добычу и даже захваченные ими пушки. Когда набралось до четырёх сотен донцов, Денисов возглавил отряд и пустился “искать начальника поляков Костюшку”.

Между тем небольшая группа польских всадников вместе с начальником восставших прорвалась-таки сквозь преграду казаков, легкоконцев и гусар и неотступно преследуемая мчалась по дороге на Лашкарёв. Бешеная скачка не позволяла им оказывать сколь-нибудь серьёзное сопротивление, и они несли большие потери. Многие, понимая, что им не уйти, сдавались в плен. Как писал Денисов, казаки на протяжении семи или десяти вёрст догоняли и обезоруживали толпы беглецов и под конвоем двух или четырёх человек отправляли их назад к российским войскам, он же не останавливаясь продолжал двигаться с отрядом вперёд, надеясь взять в плен Костюшко.

Миновав какое-то селение, возможно Полик, Денисов заметил, что поляки разделились на три потока. Тогда и он сделал то же самое. Большую часть людей, с майором Карповым, направил прямо, майора Нечаева - направо, приказав им продолжать погоню до наступления темноты или до взятия Костюшко, а сам остановился, решив дождаться пополнения, так как при нём осталось очень мало людей, а затем с подоспевшими казаками устремился вдогонку за поляками по левой дороге.

Тем временем группа, в которой находился и Костюшко, преодолевая заболоченные луга и заросли, уже приближалась к деревушке Кремпе.

Фёдор Лысенко, судя по его словам, заметил в полумиле от Мацейовицкого замка пробирающихся по роще всадников, около 10 человек, в богатых мундирах и на отличных лошадях. Именно это обстоятельство и заставило его предположить, что перед ним Костюшко со своей свитой. Несмотря на превосходство противника, корнет всё же решил напасть на них, даже когда два казака не подчинились его приказу и отъехали в сторону. С Лысенко остались лишь четверо, два казака и два “рейтара”, т.е. гусара. С этим-то малочисленным отрядом он и бросился на поляков. Те стали уходить. К погоне, возможно, присоединились и другие кавалеристы. Денисов утверждал, что несколько казаков заметили наездников на “изрядных” лошадях, чем сразу же привлекли к себе внимание, и в надежде хорошо поживиться, полагая, что на дорогих породистых лошадях ездят люди с деньгами, ринулись за ними.

Поляки двигались по направлению к Кремпе. Дорога, ведущая туда, была обнесена “весьма слабою огорожею”, во многих местах изломанною. Костюшко случайно или по какой-то другой причине свернул с дороги и помчался слева от неё, “за пряслами”. Казаки тоже разделились, большая часть продолжала гнать неприятеля по дороге, а остальные понеслись влево.

По свидетельству Лысенко, поляки вскоре оборотились и дали по преследователям залп из пистолетов. Это, однако, не остановило последних, тем более что выстрелы не причинили им особого вреда. Группа всадников во главе с корнетом врезалась в свиту Костюшко, разгорелась короткая, но ожесточённая схватка, в ходе которой Лысенко, как он утверждает, собственноручно зарубил четырёх человек, правда, и сам был ранен, но, несмотря на это, сумел отплатить противнику: рассёк того надвое. Оставшиеся в живых, повергнутые в ужас участью своих товарищей, побежали. Лысенко продолжал их преследовать.

Денисов рассказывает следующее. Казаки догнали несколько человек совсем неподалёку от Кремпы, шагах в двухстах от дороги, на болотистом лугу, поросшем редкими деревьями. Двух сопротивлявшихся, майора и рядового, сразу же закололи, а третий в суматохе схватки слетел с коня и притворился мёртвым. Четвёртый всадник, оставшийся в одиночестве, понёсся к “болотистому рву”, но лошадь не смогла преодолеть препятствия, завалилась и придавила седока. Увязнув в трясине, она начала биться, и поляку удалось освободиться. В этот момент его, очевидно, и настиг один из казаков и “достал его” дротиком, нанеся удары в поясницу и бок, возможно в бедро, а затем приказал выбираться. Лошадь тем временем после некоторых усилий вырвала поводья, выскочила и ушла. Тогда-то несчастному и пришлось “отдаться в волю казаков”. Знаменитую фразу “Finis Poloniae”, якобы произнесённую Костюшко при пленении, он, конечно, не изрекал, не до театральных жестов ему тогда было под ударами казачьих пик, но с лёгкой руки придумавших её прусских газетчиков она, растиражированная впоследствии множеством литературных и художественных произведений, гуляет до сих пор, даже в трудах историков.

Генерал Ферзен сообщал в донесении, что Костюшко настигли два казака из его собственного конвоя: Фёдор Томилин и Николай Лосев. Они вытащили его из болота на сушу и начали “обирать”, точнее, пленённый сам отдал им кошелёк “с небольшим числом червонных” и часы. Затем с него стянули краковскую “сукману” - сермягу (сермяжный кафтан), украшенный зелёными шнурами, в кармане нашли небольшой заряженный пистолет, которым его владелец так и не воспользовался.

Тут-то и появился корнет Харьковского легкоконного полка Лысенко. На всём скаку он врезался в группу казаков, среди которых стоял пленный, и не раздумывая со всего маху рубанул его саблей в голову. Что заставило Лысенко это сделать, неизвестно, но пока поляк медленно оседал, он нанёс ему ещё удары в шею и спину, но самым страшным оказался первый. Залитый кровью, пленный без звука рухнул на землю. В этот момент притворявшийся мёртвым польский конный гвардеец-драгун вдруг вскочил на ноги и закричал, чтобы не убивали, что это “начальник” (поляки так называли Тадеуша Костюшко). Услышав такое известие, казаки, перепуганные от содеянного корнетом, к чему невольно оказались причастны и они, бросились врассыпную. Но первым умчался Лысенко - будто бы преследовать остальных. Эти подробности сообщает в своих записках Андриан Денисов, который лично проводил “строгое розыскание” по поводу обстоятельств поимки Костюшко и получил от бывших при том казаков “точные доказательства”.

Лысенко описывал свой подвиг иначе. Преследуя поляков и нагнав одного из них, одетого “в скромный мундир” и обнажившего саблю, “я его як пелехнув раз, два по затылку и по спине саблей, так он с лошади и повалился”, и, оставив его, “просто одетого”, ринулся догонять другого, в богатом мундире. Загнав его в болото, крикнул: “Ты Костюшко?” - “Нет, я его адъютант, а ты Костюшку вон там повалил”. Обезоружив пленника, корнет поспешил обратно и увидел казаков, уже грабивших распростёртого на земле поляка. Присмотревшись к лежащему, Лысенко словно бы узнал в нём польского начальника и воскликнул: “Это Костюшко!” Тот проговорил: “Я Костюшко, воды”. А будучи уже в русском лагере, Костюшко, по словам Лысенко, якобы пожелал снова увидеть героя, которому удалось его пленить, и даже пожал руку победителю, но молча.

Захватывающий рассказ, но откровенно наивный и фантастический, несомненно, далёк от истины. Можно попытаться объяснить наличие нелепостей в нём тем, что эта история была услышана Гуслистым, ординатором Обуховской больницы, спустя почти 30 лет после свершившихся событий, а записана им же и опубликована практически ещё через 40 лет. Однако это мало что оправдывает. Чувствуется явная фальшь, желание скрыть тот факт, что Лысенко рубил уже обезоруженного, сдавшегося в плен Костюшко.

Опомнившись, казаки отправились искать кого-нибудь из офицеров либо Денисова, чтобы сообщить столь важное известие. Последний оказался недалеко, всего в трёх верстах от развилки дорог, где отряд разделился. Казак, заметивший его издалека, начал кричать и махать шапкой, а когда приблизился, доложил, что “поймали начальника Костюшку”. Обрадованный Денисов с отрядом “во все ноги пустился” к указанному месту.

Пока раненый Костюшко лежал, к нему, возможно, прибывали различные чины регулярной российской кавалерии и казаков, но никто из них, очевидно, не мог точно утверждать, что это именно Костюшко. Слова польского гвардейца нельзя было проверить, так как пленник, будучи, вероятно, без сознания, не отвечал на вопрос, кто он. Верные своей привычке, казаки полностью обобрали неизвестного, взяли не только ценности, но сняли и верхнюю одежду и сапоги. Достались им как будто и два кольца с бриллиантами, хотя согласно утверждению Ю.К. Држевицкого, одного из адъютантов Костюшко, это были лишь обычные простые (безусловно, золотые) кольца, только с одной надписью: “Защитнику Отечества”. Такие кольца Костюшко раздавал в качестве награды отличившимся в боях героям восстания. Было и третье кольцо, большой ценности, с украшением в виде то ли фригийского колпака, то ли краковской шапки. Когда его стягивали, палец инстинктивно согнулся и раненый пришёл в себя. Спустя некоторое время был наконец-то услышан долгожданный ответ на всё тот же вопрос. Костюшко слабым голосом произнёс по-польски: “Это я, воды!”

Казаки напоили его из походной фляги и вернули верхнюю одежду - сермяжный кафтан. Но сапог, денег, золотых часов на цепочке и колец не было уже и в помине. Что делать дальше, они сразу не решили. Костюшко лишь иногда приходил в сознание и вновь терял его. Вскоре прибыл-таки Андриан Денисов. Сойдя с коня, он стал всматриваться в лицо лежащего на земле человека, которого видел раньше, но сейчас не мог узнать, настолько тот был бледен, а длинные волосы сплошь залиты кровью, всё ещё струившейся из обширной раны на голове. Как вспоминал впоследствии Денисов, он лежал не подавая признаков жизни и более походил на мертвеца. Тогда Денисов достал выгравированный портрет польского начальника, якобы бывший у него “для подобных случаев”, стал сличать с ним бездыханного и в конце концов нашёл “большое сходство”.

Костюшко, лёжа на голой земле и потеряв много крови, ослаб и сильно замёрз. Денисов приказал положить его на несколько плащей и хорошо накрыть. Раненый начал метаться, похоже, в предсмертной агонии, но потом его вырвало и пришло облегчение, улучшился цвет лица, он открыл глаза. На вопрос Денисова, не хочет ли он чего-нибудь, последовало спокойное “ничего”. Тогда подполковник сказал, что знает его и “великому человеку готов оказать всякую помощь”. Тот ответил, что также узнал полковника Денисова, и произнёс ещё несколько слов. Денисов продолжал спрашивать, “полагая, что тот скоро умрёт, о некоторых важных предметах, но он не отвечал”.

Сколько правды в этом рассказе Денисова, чересчур театральном, мы не узнаем никогда. Он явно несколько преувеличил своё личное участие в этом деле, как и Лысенко. Свидетельства с польской стороны рисуют другую картину, впрочем, и им не следует доверять всецело. Взятый в плен Држевицкий, адъютант Костюшко, разъезжал в сопровождении российского полковника Петра Толстого по полю боя с целью опознания польского главнокомандующего и других высших командиров и позднее писал, что именно он нашёл лежащего, без всяких признаков жизни вождя польского восстания, окровавленного и ограбленного. Первым проявлением жизни Костюшко были слова, произнесённые слабым голосом: “Стакан воды” / szklanke wody. Окружающие казаки советовали дать лучшее, на их взгляд, лекарство - водку, но Држевицкий не решился на это. Полковник Толстой велел пригнать для Костюшко повозку, запряжённую парой волов, но донские казаки заявили, что негоже генерала, хотя и неприятельского, везти на волах. Впрочем, Денисов утверждал, что именно он приказал перевязать раны Костюшко, сделать носилки из дротиков и вынести его с поля боя. Так или иначе, но казаки скрепили пики ремнями, настелили на них сено, а сверху плащ Држевицкого, который вернули ему по требованию полковника Толстого, и, бережно уложив на импровизированные носилки Костюшко, тронулись в сторону Мацейовицкого замка.

Конвой составили многие российские офицеры. В реляции генерала Ферзена говорится о том, что пленного польского вождя ему представили сразу несколько офицеров: поручик Харьковского легкоконного полка Пастуховский, корнет этого же полка Лысенко, корнет Елизаветградского конно-егерского полка Смородский, а также Пономарёв из Ахтырского легкоконного полка.

Возглавить этот конвой подполковник Денисов поручил своему подчинённому майору Лонгину Денисову, а сам умчался собирать казачьи полки. Для этого была веская причина. Он получил сведения, что поблизости обнаружена мощная колонна польских войск с артиллерией, двигающаяся к Варшаве. Эта была дивизия Понинского, которая в течение целого дня так и не присоединилась к войскам Костюшко и теперь, узнав о его разгроме, отступала к польской столице. Возможно, так оно и было. Но, вполне вероятно, существовало и другое основание для его спешного отъезда. В русской армии в Польше тогда сильно проявлялся антагонизм между армейским и казачьим офицерством, и особенно откровенным он был по отношению к ближайшему родственнику “казачьего” генерала Ф. Денисова — Андриану Денисову, против которого завистники всегда интенсивно вели интриги. И тот, при его болезненном самолюбии, вряд ли мог долго оставаться в присутствии прибывших на место пленения Костюшко высоких армейских чинов, тем более подчиняться им, в частности полковнику Толстому, который, безусловно, как старший по званию взял на себя всё руководство.

Генерал Рахманов в представлении на награждение поручика Пастуховского и находившегося в составе его команды корнета Лысенко указывает, что они “отличили себя, преследовавши неприятеля с особливою храбростью и схвативши самого начальника Костюшку”. Лысенко подтверждает этот факт, сообщая, что Пастуховскому не повезло, он потерял лошадь незадолго до окончания погони за польским вождём и не смог присутствовать при развязке. Заслуги Лысенко в перечне отличившихся первоначально никто особо не выделял, правда, отметили, что корнет, “видя старавшегося спастись [Костюшко], догнав, два раза саблею ранил и не скрыться”. Ферзен же в своей реляции писал, что корнет Лысенко “главнокомандующего польских войск ранил два раза саблею, поймал и с другими обер-офицерами представил”. В данном случае действия Лысенко, как и прочих офицеров, оценили одинаково - производством в следующий чин, т.е. его “приоритет” в деле пленения Костюшко вообще не был подтверждён и не вознаграждён. Впрочем, без наград остались и те два донских казака из конвоя Ферзена, которые поистине первыми настигли польского вождя.

Очевидно, то обстоятельство, что Лысенко нанёс Костюшко ранения, когда тот уже был безоружен и сдался в плен, не сразу стало известно высшему начальству и в дальнейшем повлияло на отношение к нему. Только этим можно объяснить, что сначала Лысенко был определён сопровождающим польского вождя в Санкт-Петербург (если было именно так), и это сулило ему, разумеется, большие награды. Из-за тяжёлого состояния раненого отправка задерживалась, а вскоре Лысенко был отозван в полк, и вместо него назначили майора Киевского гренадерского полка Титова. По словам Лысенко, который невольно проговорился и назвал истинную причину своей опалы, начальство обвинило его в том, что он без необходимости рубил Костюшко, этим и мотивировалась замена. В своих рассказах Гуслистому Лысенко договорился даже до того, что его отдали под суд за это, а потом и изгнали со службы.

Автор полковой истории Харьковского полка Евгений Альбовский ещё в конце XIX века опроверг эти последние высказывания Лысенко. Он проверил все сохранившиеся документы тех полков, в которых довелось служить Лысенко, его формулярные списки, месячные рапорты, аудиторские дела и нигде не обнаружил следов отдания Лысенко под военный суд. А таковые записи должны были остаться даже при оправдании подсудимого. Он выяснил, что Лысенко в числе прочих отличившихся в сражении при Мацейовицах чинов полка был произведён в следующий чин поручика, со старшинством от 29 сентября 1794 года, хотя производство и состоялось только спустя год после сражения.

Со службы Лысенко не выдворяли. Однако, судя по всему, отношение к нему в полку было не очень лицеприятным. Возможно, поэтому в 1796 г. он просил перевести его по собственному желанию в Переяславский конно-егерский полк. После воцарения Павла I этот полк был расформирован, и в 1797 г. Лысенко перевели в Павлоградскии гусарский Боура полк, в котором он служил почти до конца 1798 г. Но, видимо, служба в нём не заладилась, и он подал прошение об отставке по болезни. 17 ноября того же года последовал Высочайший приказ о его увольнении с чином штаб-ротмистра, с мундиром и половинным окладом. Так со службы не выгоняют. Таким образом, рассказ Лысенко о его судимости и исключении со службы из-за происков завистников ничем не подтверждается и является вымыслом. Неуклюжая попытка Лысенко оправдаться означает лишь одно: если его и не осудили, то “осуждали”, и именно за то, что он рубил безоружного и уже сдавшегося в плен Костюшко. Этот факт, пожалуй, не стоит подвергать никакому сомнению. Иные рассказы Лысенко об участии в войне 1794 года даже более интересны и правдоподобны, чем преднамеренно искажённое им повествование о поимке Тадеуша Костюшко. Вообще, вся судьба Фёдора Ильича Лысенко чрезвычайно любопытна, жаль, что его истинные подвиги оказались оттеснёнными на второй план эпизодом с польским вождём и были незаслуженно забыты, впрочем, как и подвиги многих других российских героев.

М.А. Преснухин

---

Источник: "Армии и битвы" №12 2009