Показания К. Муравского в смоленской следственной комиссии о своем посещении Костюшко в Кракове.

(24 мая)

Отец его, граф Игнатий Моравский, отправил его в младенчестве в Вену, дабы он в тамошнем училище, именуемом коллегиею Марии Терезии, обучался наукам. По возвращении его в Отечество свое, дядя его, князь Радзивил, воевода виленской, заставил одного полковника саксонскаго Фрейлиха преподавать ему тактику и другия науки, принадлежащия к инженерству. Между тем исправлял он и военную должность во втором литовском полку и произходил чинами постепенно до полковника. В прошедшую кампанию, которая два года назад была в Польше, отправлял он всегда должность за генерала майора. В акции близ Бридча имел он случай отличится, выдержав около девяти часов огонь с российских батарей под начальством генерала поручика Ферзена и генерала майора Лансково, чем и заслужил военной орден, которой получил из рук его величества, короля польскаго. По окончании кампании взял он увольнение и намеревался жить спокойно.

За милю от него жил в деревнях своих маршал Солтан, брат Вейсенгофа, писавшаго национальный газеты. Оба они имели величайшую ненависть к России и изъявляли оную гласно. Первый был во время революции 3 мая нунцием сейма и маршалом литовским. В тарговицкую конфедерацию отняты у него должность его, а тем лишился он знатных своих доходов. Сей человек с женою своею свел знакомство с графом Моравским и старался безпрерывно вдыхать ему все ужасы, которые якобы Польша, по его мнению, претерпела со стороны сей державы. Граф ведал также, что Солтан получал нередко письма от брата своего Вейсенгофа, которыя разшифровывал и раздирал, но он не мог никогда выведать тайны.

Однажды некто Прозор, проехав под именем Козела земли графа, отправился прямо к Солтану. На пути своем встретился он с одним польским офицером, которому сказывал, чтобы офицеры повиновались повелениям данным в разсуждении увольнения солдат, поелику вскоре примут начальство над войсками Костюшко, князь Чарторижский, Сапега, Радзивил и все первейшие граждане. Граф Моравский, известясь о сей новости, пересказывал об оной публично в доме своем в присутствии Солтана, которой тотчас сделал ему знак и отвел его к стороне. Тут просил он его хранить сие в тайне, поелику Прозор сей привёз ему действительно письма, в которых уведомляет его, что Австрия намеревается дать тридцать тысяч вспомогательных войск, а Саксония - пятнадцать тысяч и что Турция со всею своею силою нападет на Россию. После сего употребил он все свое красноречие, дабы графа склонить к сему общему делу.

Три дня спустя поехал он для своих контрактов в Новогродек. Там по приказанию Игельстрома взяты были под стражу многие поляки, в числе которых и Солтан, но вскоре потом отвезли его в его деревни и содержали как пленнаго. По возвращении из Новогородка выехал к нему граф , а оттуда поехал к себе на дом. По прошествии двух дней внезапно поутру пришел с поспешностию к графу Моравскому эконом Солтана, велел его разбудить и разсказал ему, что один эскадрон российских войск и шестьдесят казаков вошли в его земли, окружили дом, изломали двери и все мебели дома и взяли его с бумагами его. Жена его, урожденная принцесса Радзивил, двоюродная сестра графа, испугавшись от такого неожидаемого произшествия, получила паралич, одна дочь ея конвульзии, а другая - горячку.

Эконом сей просил его усильно помочь его господину. Граф тронулся сим случаем столь сильно, что хотел побежать тотчас на помощь своему соседу и родственнику, но он был удержан просьбами жены своей, которая представила ему всю опастность, коей он себя хочет подвергнуть. К вечеру того же дня пришла к нему учительница детей Солтана и его любовница, девица Грос, и сделала ему такое же опасение горестному положению, в каковом находится дом Солтана. Дух графа Моравского паки вскипел, но графиня старалась равномерно его отвлечь, поелику была всегда инаго мнения и ненависть Солтана к России приписывала лишению доходов его по случаю уничтожения должностей его. Между тем стечение сих обстоятельств произвело на него столь сильное впечатление, что он уже не был более спокоен и не имел инаго желания, как токмо ехать в Краков и известить Вейсенгофа о позоре, учиненном брату его.

А дабы от жены скрыть свое намерение, уверил он её убедительнейшим образом, что ни во что мешаться не будет и хочет токмо поехать к дяде его Залевскому. Жена его одобрила таковое предприятие тем паче, поелику отсутствие сие может его охранять от произшествия случившагося с Солтаном. Во время пути своего разсудок начал было уже погасать в нём пламя изступления его, но, приехав к дяде своему в Замости, видел он дорогою все приуготовления военные и возсчувствовал желание вступить в службу. Дядя отсоветывал ему и он принужден был даже обещать ему, что не вступит в оную. Но молодость его воспламенилась вновь повествованиями, которые разглашались повсюду об одержаною Костюшкою победою, о взятии российских пушек.

Итак, он отправился прямо в Краков. Приехав туда, встретился он с Вейсенгофом, которой, обняв его и сделав ему множество учтивостей, спросил его: справедливо ли то, что генерал Беляк в Литве побил восемь тысяч россиян. Граф Моравский отвечал ему, что молва о том несправедлива, что брат его взят россиянами. При подобном описании произшествия сего пришел Вейсенгоф в бешенство и сел в его карету, дабы представить его Костюшке, который находился в лагере четверть мили от города.

Пришед в небольшой дом, граф остался в передней горнице, а Вейсенгоф вошел к Костюшке для извещения о прибытии его. Его уведомили о приходе каждого из опасения о его жизни. После получаса вел его Вейсенгоф в комнату Костюшки, которой имел на себе крестьянскую одежду. Сей бросился в его объятия, хотел обнять его колена и сделать ему всевозможные ласки. После того говорил следующее: мы защищаем Отечество, а Вы в Литве взираете спокойно, когда иностранные воины хватают граждан. Граф ответствовал ему, что тогда был он уже не в состоянии подать каковую помощь, не имев никого под своим начальством.

После того позволил ему Костюшко прохаживаться по городу и обозреть пленных и пушки, взятыя у неприятеля. Вейсенгоф ходил с ним повсюду вместе, показывая и разсказывая ему о всех подробностях победы, старался он воспалить его более и более. Не может он скрыть, говоря гласом истинны, что иступление его достигло высочайшей степени и он не имел другаго желания, как токмо сражаться. На другой день явился к нему Вейсенгоф, дабы идти вместе к Игнатию Потоцкому, но он пошел первее один, а потом возвратился от него, дабы взять его туда с собою.

Потоцкий по прибытии их сказал графу: как можете Вы переносить, когда иностранная держава дает чувствовать столь великий ужас нашим гражданам в Литве, что будут мыслить об нас другие народы, когда познают, что мы столь подлы. На сие ответствывал граф, что если бы под ево начальством были войски, то он бы не допустил, чтобы гражданин, живущий от него за одну милю, был оскорблен таким образом, что должно трепетать. Потоцкий отошел в угол с Вейсенгофом и после разговора, продолжавшагося с полчаса, отдал он ему, Моравскому, записку к Костюшке. При сем свидании узнал он от него также, что они ежедневно ожидают вспоможение тритцати тысяч австрийских войск и пятнатцати тысяч саксонских, что император имеет намерение женить брата своего, принца Карла, на инфантке польской и сделать его королем польским, что император, недоволен будучи Россиею по причине неполучения условленнаго вспоможения, заключил с Францией мир, в чем все уверены.

Получив записку к Костюшке, пошел он к нему с Вейсенгофом, который вошел к нему прежде, а после был он им принят весьма учтивым образом. Он возносил хвалами его храбрость и воинския его дарования и склонил его к принятию службы, употребя все способы красноречия и возобновив ему память покойнаго дяди ево князя Радзивила и отца его, который, как он говорил, столь много от России потерпел. По окончании сего разговора вручил он ему открытое повеление, которым предписывалось всем генералам, штаб- и обер-офицерам и всем солдатам соединиться с ним.

Другое же повеление Грабовскому, дабы он дал ему несколько эскадронов, с коими бы долженствовало ему пробиться мимо россиян, а потом отдать Грабовскому и Корнатовскому письма Костюшки, коими поведено было составить с ним корпус, над которым бы он по обещанию Костюшки определен был генералом поручиком. Он имел также письмо к князю Сапеге, но не помнит, где оное находится. В бытность его в Кракове узнал он от Вейсенгофа, что король сам привержен к сей революции, поелику отправил чрез границы пруския одного курьера с повелениями, чтобы Костюшко колико возможно скорее поспешил с своим корпусом к Варшаве. Слух в Кракове носился также, что естли Костюшко покажет свою храбрость, то в награду получит в супружество принцессу Виртемберскую, дочь князя Чарторижскаго. Из Кракова просил его один родственик ево, капитан Залевский, чтобы он в проезде своем чрез Синаву, где жительствует князь Чарторижской, отдал там на почту письмо одно, надписанное на имя секретаря его, коего не припомнит.

Граф крайне любопытствовал узнать содержание письма сего и прося Залевскаго под предлогом родства. Сей сделал ему доверенность, что тут находится записка Костюшки к принцессе Виртемберской. Костюшко, вручив оную Залевскому, просил ево отдать Моравскому таким образом, якобы записка та посылается от него. Граф выполнил сие поручение. Костюшко, для изъяснения внимания графу Моравскому своего, подарил ему два российских креста: один очаковский, золотой, а другой серебряной, коего надпись он позабыл. Быв, так сказать, наелектризован всем тем, что он в Кракове видел, и Вейсенгофом подстрекаем к скорейшему отъезду, дабы ознаменовать свою храбрость, он находился в восхищении и стремился токмо к пути славы и к обороне Отечества своего. Торжествовать или соделаться жертвою было для него едино. Он токмо и мечтал о лаврах.

В таковом положении и решился он поехать к Граховскому, дабы взять у него несколько эскадронов сражаться и выполнить повеления Костюшки. Спасение жены его не занимало ещё его мысли или, по крайней мере, ничего не решил он в разсуждении сего. Четырнадцать миль от Кракова встретился он с австрийскими войсками и спрашивал их, идут ли оныя на помощь его Отечеству. Но сколь было велико удивление его и ярость, когда увидел, что над ним смеялись. В ландовуте, в трактире одном, где все австрийские офицеры над вопросом его издевались, приметил он между ими однаго, который спокойно курил трубку и не смеялся. А как он ево признал уроженцем из Галиции, то и подошел к нему для узнания истинны. Сей, яко земляк его, говорил ему, что ето совершенная ложь, что австрийцы идут более для разделу Польши, нежели для вспоможения оной, что император заключил уже с Францией мир и намерен напасть на Польшу, дабы получить и себе часть. Но он имел ещё желание сражаться.

В продолжении пути своего слуга ево, который близ его находился, начал плакать и потом говорил графу следующее: Я Ваш слуга, Вы имеете всякое надо мною право и можете сделать всё, что вам угодно. Однако я должен Вам сказать, что при отъезде нашем, сожительница Ваша дала мне пять червонных, хотела пасть к ногам моим и заклинала меня напомнить Вам любовь и память ея, как скоро Вы подвергнете себя какой-либо опасности, в разсуждении того, что Вы молоды и без опытности. Разговор слуги его поразил ево сердце, и он начал бороться между любовию и славою. Положение жены его доставило ему долговремянное и болезненное размышление. В сем состоянии прибыл он к дяде своему в Замосц, обещав ему не входить ни в какия дела. Не посмел он ему сказать, что согласился на намерения Костюшки. Но по прошествии нескольких часов сделал он ему признание, показав открытое повеление Костюшки.

Старик сей начал трепетать и сделал ему сильнейшие возражения. Он всевозможно уверял ево, что Австрия не имеет ни малейшаго намерения вспомоществовать Польше. Напротив того, намерение ея клонится, без сумнения, к разделу оной. Он представил ему поразительное изображение жены ево и дитяти, которые будут жертвою его безразсудности. Также представил он ему, что вся слава победы поляков есть токмо мгновенная и повлечет за собою пагубнейшие последствия. А как он имеет ожидать наследство от князя Доминика Радзивила, коего имение находится во владении России, и притом должен начать процесс в разсуждении деревень, проданных ему в Украине отцем ево, надлежало бы ему паче стараться о приобретении покровительства России. Сделав все сии примечания, начал он плакать. Граф Моравский присовокупил к его слезам и свои и заклинал ево дать ему спасительный ответ, дабы избавится опаснаго положения, в которое он вовлечен недостатком разсудка. Залевский советывал ему поехать прямо к жене своей и привести ея к нему, где она могла бы найти прибежище, поелику деревни ево принадлежат Австрии. Он же, Залевский, хотел отправить трех человек разными дорогами, дабы её привесть к себе.

А как войски беспрестанно маршировали, то он дал ему наставление явиться к первому российскому генералу или полковнику, дабы отдатся в полон, быв уверен, что они не захотят ево сделать нещастливым. Разговор офицера из Галиции, искреннее признание слуги его, величайшая любовь к жене и к дочери своей и мудрыя разсуждения дяди его, переменили совершенно образ его мыслей и он оставил дядю своего с клятвенным обещанием, что всё им повеленное выполнит.

Отправясь прямо в свои земли, он приехал в Краснистав, где находился господин Граховский. Он отдал ему повеление Костюшки, но протчих бумаг не показал. Сей спрашивал ево о ожидаемом вспоможении австрийцев, а граф расказал ему, что он слышал от австрийского офицера. Сие крайне привело того господина в замешательство и он просил ево хранить ето известие в тайне, дабы войски ничего не узнали. По прочтении повеления Костюшки сказал он ему тотчас, что конница ево недовольно достаточна, чтобы он мог ею командовать. Граф, порадовавшись сему случаю, ответствовал ему, что хочет ехать к Беляку, кйторый, как повсюду говорили, начал уже военныя свои действия. Простясь с ним, продолжал он путь свой к Бричу.

Две мили от сего места заехал он к господину Беляку, котораго нашёл спокойным в своём доме. Он уверяет честным свои словом, что он не показывал ему повеления Костюшки, что говорил с ним о вспоможении австрийцев точно таким же образом, как и Храновским, и узнал от него равным образом, что полковник Чесменский находится в Бриче, что он уже знал, быв за шесть миль от того места. Беляк весьма хвалил того полковника, что уменьшило в Моравском страх. Приехав в Брич, остановил его караул, который спросил о его имени. На ответ, что он генерал майор граф Моравской, прислал к нему Чесменский майора, дабы попросить его к себе.

Он тотчас к нему явился и был принят со всеми возможными учтивостями. Полковник сей спросил ево, откуда он приехал, на что он ответствовал, что прибыл из Кракова и разсказал о всём, что видел и слышал. Он даже сказал ему, чтобы переменил свое положение, которое было нехорошо и возвестил ему, что намереваются напасть на князя Лобанова, о чем он узнал от господина Граховскаго, который предполагал то нападение учинить. Он ему отдал также все бумаги, полученныя от Костюшки, но некоторыя остались в невеликом ящике, которых он не мог найти и которыя, без сумнения, взял адъютант полковника. Он его весьма просил отправить в свои деревни, где бы с женой своей мог остаться под стражею. Но Чесменский не мог сего выполнить, сказывав, что ето противно законам. Он позволил ему только отписать к жене своей, которое письмо было немедленно отправлено. После трех дней отослал он ево к господину генералу майору Ланскому, где он находился под стражею, но он сего генерала не видал и отослан им сюда.

Он клянется пред богом, что всё сказанное им есть совершенная истина, и он ни малейшей подробности не выпустил. Если ему докажут противное, то он подвергается всей строгости наказания яко величайший преступник. Он испрашивает себе милосердия ея императорскаго величества, что в прежних ответах не упомянул о всех обстоятельствах. Опасение строгаго наказания препятствовало ему в том, но теперь хочет он присягнуть, что всё написано с истинною искренностию. Да благоволит великая сия монархия принять во уважение по правосудию и благости ея неопытность его лет, которая свернула его с бедною женою и младенцем в бездну злополучий. Слава владычества ея достигла уже высочайшую степень, но слеза признательности злополучнаго приятна великому ея сердцу.

Подписал Карл граф Моравский, генерал майор

РГАДА, ф.7, оп.2, д.2869, ч.2, л.42 об. -52 об.