8-го января 1774 года мы в первый раз услышали о приближении Пугачёва. В то время я был горным писчиком и имел в своем распоряжении до 500 человек, которые работали в рудниках. Рассказы о поступках Пугачёва, об его ненависти к помещикам и боярам везде возмущали народ против начальников. В команде моей также нашлись отважные: заговорили, зашумели, перестали слушаться и грозили мне смертью, «как скоро будет сюда, — говорили они, — великий государь». Один из них даже бросил меня в рудную яму. Я был принужден бежать от моей команды; заводские приказчики спрятались в лесу, откуда после уехали в город Екатеринбург.

Ночью на 18 января я спрятался в деревне Крылосове у своего шурина. Около полуночи прискакали в деревню разъездные с ружьями и нагайками. Из них один был мой зять из деревни Черемши: он дёрнул меня нагайкой; я вспрыгнул с постели. Меня взяли, прицепили к стремени и дорогой от Крылосовой до Черемши вели, как преступника.

По утру, 18-го января, приехал на Билимбаевский завод последователь Пугачёва, полковник Иван Наумович Белобородов, отставной канонир Кунгурского уезда, Богородского села, знавший истинного Петра III. Мне велели явиться к нему на завод. На квартире у приказчика, Антона Ширколина, я упал пред ним на колени и просил прощения. — Бог и великий государь прощают тебя, — сказал он. На нём был белый мужицкий тулуп, а за поясом висела сабля. Узнав, что я имел команду в 500 рабочих, он приказал мне на другой день выставить их во фрукт и сделать им перекличку по горным спискам.

В шайке Белобородова находился тогда товарищем ему Кунгурского уезда татарин Алзафар, ревностный слуга Пугачёва. Он первый провозглашал на сборищах «Питер Педорович! Питер Педорович!» Кто при этом оказывал малейшее сопротивление, того он жестоко наказывал нагайкой. Звание старшин и походных сотников несли на себе Осокинскаго завода служители, ребята бравые, первые последователи Белобородова. Все они были одеты по-казацки, с саблями на поясе. Белобородов приобретал доверие своею трезвостью и кротким нравом и более любил раскольников, что делал и сам Пугачёв, будучи злым раскольником.

Ночью я выстроил 500 человек в одну линию против квартиры полковника и ждал рассвета. Белобородов встал рано, ему доложили обо мне, и я тотчас был допущен.
— Что, любезный друг, исполнил ли мой приказ? — спросил он.
— Исполнил, Ваше высокоблагородие!
— Хорошо.
Он встал со стула, надел лисий малахай (шапку) с ушами и вышел к моей команде.
Все умолкли. Белобородов осмотрел всю линию и выбрал до трехсот человек для себя; остальных не принял за малолетством и другими недостатками; скомандовал фрунт, выдернул свою саблю и обернулся к старшинам и сотникам, которые мгновенно последо-
вали его примеру.
— Поздравляю тебя походным сотником, — сказал он мне, — а вас, ребята, с товарищем!
Я поклонился. Меня тотчас остригли по-казацки и дали мне саблю.

В этот день в народе было большое волнение. Мастеровые и крестьяне в пьяном виде бушевали по улицам. Конторские бумаги и архив вынесли на площадь и сожгли. Кроме рудных рабочих, многие, кто по воле, кто из страха, пристали к шайке Белобородова. В числе их были и служители. Из них Герасим Стражев состоял при полковнике секретарем; другие исполняли иные должности. Служитель Поркачев поступил также в сотники.

Из Билимбаевского завода мы пошли на Васильевский (Шайтанский), где нас встретили хлебом и солью. Белобородов занял дом заводчика Ширяева. Тут я учил его писать имя: Иван Белобородов, моею рукой водил его руку. В этом месте произошла первая баталия: из Екатеринбурга пришла команда мастеровых под начальством капитана Ярополцева. Мы разбили её и взяли 60 пленных, из коих полковник наш двоих повесил, двоим головы отрубил на плахе, четверых плетьми застегали, а остальных постригли в казаки. При этой баталии Белобородов удивил нас своим искусством стрелять из пушек.

На другой день сотник Поркачев отряжен был с командою на Утку Демидову, но был разбит одним из офицеров от царицы и попался в плен. Получив о сем известие, Белобородов двинулся на помянутый завод, но возвратился без успеха. Пользуясь удалением нашего полковника, шайтанцы, подкреплённые екатеринбургскою командою, взбунтовались и сожгли его квартиру. Мы удалились, пошли на Сергинские заводы, ныне принадлежащие господам Губиным, а оттуда на Каслинский завод, направляясь к Оренбургу. На этом заводе приводили жителей к присяге. Потом пошли в Богорядскую слободу, где стоял другой полковник Пугачёва, Самсон (фамилии не припомню), также безграмотный. Здесь оба полковника соединились, но нас разбили, и команда разбежалась. Каслинский мужик увез Белобородова на к Саткинский завод. Мы уже не являлись к нему после. Тут мы взяли Сатку, сожгли завод и отправили рапорт к Пугачёву в Берды, под Оренбургом, где стоял самозванец. Тут же мы узнали, что его разбил князь Голицын.

Из Сатки мы поспешили к Пугачёву и нашли его под Магнитною крепостью. Здесь явились к нему три полковника, два уже известные вам, а третий шёл из Сибири. Мы издали увидели, как Пугачёв с своими наездниками разъезжал по степи за крепостью. Он принял нас за неприятелей, потому что мы шли стройно (он не ходил стройно) и послал узнать о приближающейся силе. Посланные донесли ему, что идут его полковники. Он подъехал к своим палаткам, поднял знамя и ждал дружины: мы преклонили ему свои знамена. При первом взгляде на мнимого царя я не верил глазам: я видел портреты истиннщго Петра III и, сравнивая черты того и другого, нашел много несходства. Скоро я узнал в нем обманщика, но оставить его не смел и боялся подать повод к малейшему подозрению.

Пугачёв был среднего роста, корпусный, в плечах широк, смугловат, борода окладистая, глаза чёрные и большие. На нем была парчевая бекеша, род казацкаго троеклина, сапоги красные, шапка сделана из покровов церковных, пограбленных его приверженцами, большею частью раскольниками и яицкими казаками. Голос Пугачёва несколько сипловат. Сам он речист и деятелен.

Во время разъезда Пугачёва по улице в Магнитной крепости, когда её взяли, одна женщина выстрелила в него из окна и ранила в правую руку. Её изрубили. Раненый самозванец не мог сидеть верхом: он ездил в коляске. Из этой крепости пошли в Троицкую и взяли её, но скоро оставили, потому что за нами шёл от царицы генерал Декалонг. Передовая его колонна настигла нас. Меня окружили солдаты, сбили с коня, но я не оробел, бросился на одного из них, проколол его пикою и на его коне ускакал. Опасаясь вторичного поражения, Пугачёв бежал на Красноуфимск. Здесь остановила нас команда от царицы под начальством капитана Попова. Завязалась жаркая баталия и кончилась ничем. Меня ранили.

Из Красноуфимска взяли влево и пришли в Осу. Город этот был под командой майора Скрипицына. Для охраны от самозванца его укрепили деревянным заплотом; с навесов и с батарей, устроенных внутри крепости, жарили в нас картечью, бросали каменья, лили на нас горячую воду, смолу и масло. Пугачёв скомандовал своим, и тотчас навезли огромные возы соломы в несколько рядов, спрятались за них, начали стрелять да продвигаться вперед, и наша взяла. Из крепости перестали стрелять; все жители собрались, тихо зазвонили в колокола и отворили ворота. Но ещё прежде обезоруженные солдаты, распустив волосы по плечам, уныло шли к нам; тут же сняли с них мундиры, остригли и одели по-казацки. Майор Скрипицын сдался пленным и следовал вместе с поручиком Минеевым, бывшим под его командою, до пристани Рождественского завода господина Демидова; он принял весёлый вид, разъезжал и советовался с Пугачёвым. Это было в июне.

Пугачёв со всею шайкой переправился на другую сторону Камы. Скрипицын с поверенным князей Голицыных, Клюшниковым, ночью отправили письмо по Каме в Боткинский завод к исправнику Алымову, уговаривая его вооружиться против Пугачёва, потому де, что самозванец сей находится у них почти в руках. Поручик Минеев проведал заговор, открыл измену: посланных догнали на Каме. На следующий день Пугачёв повесил Скрипицына и повереннаго. Поручик, доказавший свою верность самозванцу, сделался его любимцем.

Из Рождественской пристани пошли вниз по Каме на Боткинский завод. Здесь нам не сопротивлялись: начальники завода оставили его без защиты. Управляющий скрылся в одной отдаленной избе. Полковник Грязной, поставленный охранять завод, засел в пруд, выставя немного голову. Нашлись люди, которые тотчас указали нам обоих: управителя сожгли в избе, обложив её соломой, Грязного повесили.

Отсюда ушли мы на Ижевский завод, где встретили нас хлебом и солью. Прошли тихо и смирно. В это время нас набралось до 5000; Пугачёв решился идти на Казань. Пришли и стали на Арском поле. Пугачёв написал манифесты и послал в город. Казанцы издевались над его посланиями. На другой день мы двинулись на Казань. Погода предвещала нам успех: ветер дул прямо на неприятеля. Завязалась резня страшная; густой дым пошёл прямо на город, наши били неприятеля с вала; вошли в город, зажгли его. Человек 15 храбрецов уже ворвались было в крепость, но их там заперли. Вокруг крепости все жгли и грабили. Пугачёв хотел задушить головнями засевших в ней. Разбили монастырь и игуменью с монахинями вывели на Арское поле. Разбили тюрьму и освободили арестантов; здесь заключены были жена и сын Пугачёва.

В числе добычи вывезли на Арское поле 15 бочек вина: самозванец любил угощать дружину после всякой победы Настала ночь; развели огни, составились шайки по полкам; началась попойка. Пугачёв сам разъезжал по стану. Говор и песни не умолкали до полуночи, но едва затихли, как раздалась тревога. Михельсон, занимавший село Царицыно, напал на пьяных. Кто куда мог, давай Бог ноги! Много тысяч и вся наша артиллерия взята победителем.

На другой день опять сражение: дым пошёл в нашу сторону, нас сбили с поля. 5000 человек под начальством Белобородова были отрезаны и взяты в плен, не исключая начальника. Пугачёв, разбитый под Казанью, бежал с остальною шайкой вверх по Волге, в Сундырь. Обезоруженных пленников полковник Михельсон стал отпускать по домам и велел находившемуся при нем Гавриле Владимирову, знавшему лично самозванца и некоторых его приверженное, осматривать отпускаемых пленников. Гаврила Владимиров был служитель Сергинскаго завода; сначала служил Пугачёву, был с Белобородовым в Саткинском заводе, оттуда ездил с рапортами к Пугачёву, после перешёл к Голицыну, а потом к Михельсону. Осмотр делали с тем, не найдут ли между простыми мужиками какого-нибудь из соумышленников Пугачёва; Гаврила узнал Белобородова: его схватили с дочерьми, бывшими с ним в походе. После, как слышно было, Белобородов увезен в Москву и там казнен.

Сундырь сожгли и разграбили за то, что жители его погрузили барки в воду, чем и затруднили нашу переправу за Волгу. От Сундыря направились мы мордовскими и черемисскими деревнями. Жители их более всего жаловались на попов за их поборы, и видя, что Пугачёв не щадил их, они сами тирански управлялись с ними: вешали на ворота и иными средствами мстили за себя.

В Курмыше на Суре, близ Алатыря, на одном острове человек 200 бояр со своими людьми и пожитками укрылись от нас, вооружась, впрочем, кто чем мог, на случай опасности. Завидев нас, крепостные люди связали их и выдали нам: их кололи пиками, а младенцев о землю хлестали.

Алатырь взяли. Оттуда пошли в Саранск. Здесь самозванца встретил архимандрит монастыря Саранской пустыни с крестом. Пугачёв ездил в обитель его обедать. После князь Голицын повесил архимандрита. У этого города в стан Пугачёва привезли генерала Цыплакова с женою, двумя дочерьми и малолетним сыном. Их казнили позорно: жену и детей повесили, а Цыплакову отесали бока, и когда он упал, то в рот вколотили кол.

Оттуда прошли чрез Пензу в город Петровск, где встретили нас без боя; но мы, боясь Суворова, пошли в Саратов. Здесь на лугу, у берега Волги, произошла сильная баталия между жителями и гарнизоном. Солдаты преклонились Пугачёву, а предводители их бежали в Царицын. Мы же, преследуемые Суворовым, пошли в Дубовки. На пути явились к Пугачёву донские казаки в числе 500 человек с полным вооружением, снарядами и блестящими пиками. Самозванец принял их с великою честию.

В городе Камышине распустили тюрьму и разбили винный подвал. До 600 бочек пролили; пить не давали. Арестанты черпали пролитое вино ушатами, шляпами, пили нападкой и в пьяном разгуле дебоширили по городу. Но мы не смели долго оставаться тут; пошли на Царицын, дали один выстрел в Московские ворота и, не останавливаясь, пошли на Астрахань. Не дошед до Чёрноярска, остановились ночевать. Михельсон шёл за нами и ночью приблизился версты на три.

У нас в это время было до 60 орудий и войска до 60.000 человек.Утром, на заре, сошлись две противные стороны, завязалась жаркая баталия. Вновь присягнувшие самозванцу, донские казаки, оказались изменниками: главные орудия наши они заколотили и изрубили лафеты. Разбитый Пугачёв бежал в Чёрный Яр с 6 человеками из своих соумышленников; они все переплыли за Волгу в камыш, между Волгой и Яиком, в Узени. Товарищи его, видя всю превратность судьбы, связали и привезли его, сначала в Яицкую крепость, а потом в город Симбирск, где находились тогда Суворов и Панин. Заковав руки и ноги, самозванца посадили в железную клетку и отоспали в Москву.

К этому любопытному рассказу о действиях самозванца очевидец Верхоланцев присоединил несколько слов о самом себе.

Я уже сказывал, что на Билимбаевском заводе полковник Белобородов пожаловал меня в походные сотники: в этом чине служил я до 7-го августа 1774 года, был почти во всех баталиях, сперва с Белобородовым, потом с самим Пугачёвым и слыл отважным наездником. При сражении близ Красноуфимска я был ранен; здесь, недалеко от моей родины, я думал было бежать от самозванца, но не мог, боялся Пугача, который велел смотреть за мною и раненого меня возили на телеге. С другой стороны грозила другая беда: окрестности Красноуфимска и Кунгура были заняты солдатами и вооруженными мужиками под начальством капитана Попова. Я слышал, что он не даёт потачки нашему брату.

Под Осой я не мог ещё быть в баталии и сидел в обозе. Но под Казанью я уже был здоров. В Саратове пожаловал меня Пугачёв в полковники третьего Яицкого полка. Это произошло следующим образом: 7-го августа 1774 года, в день моего ангела, я решился поднести Пугачёву 15 яблок. У палатки его меня остановили, чтоб доложить ему. Я стал на колени и поставил на голову блюдо с яблоками. Когда вышел самозванец, я закричал: «Здравия желаю, ваше императорское величество!» Самозванец спросил, как меня зовут, и велел справиться в святках, не обманываю ли я его. Потом возвратился в шатер, и вскоре вынес на том же блюде 15 аршин кармазиннаго сукна, столько же золотых и нужные знаки для мундира полковничьего, поставил мне на голову и сказал: «Поздравляю тебя полковником третьего Яицкого полка». Я поклонился. На другой день мундир мой был готов, товарищи меня дарили и поздравляли.

По разбитии самозванца под Чёрным Яром, я в числе многих был взят и отослан на суд в Москву. В Москве не столь важных соучастников Пугачёва казнили и вешали по жребию; а жребии были в виде билетов, надписаны: «казнить, простить», свернуты в трубки и перемешаны. Мне достался жребий «простить» и несколько нагаечных ударов в спину.

Горный писчик Верхоланцев.

Опубликовано в журнале: "Уральский следопыт" № 3 2004 год. стр. 50-53