Октября 3 дня 1787 года

КИНБУРН.

Батюшка князь Григорий Александрович! Простите меня в штиле, право силы нет, ходил на батарею и озяб; милостивое ваше получил; ей, ей, всякий день один раз к вашей светлости курьера посылал.

Флот наш, светлейший князь, из Глубокой вдалеке уже здесь виден. О! колиб он как баталия была в туже ночь показался, дешева б была разделка; кроме малаго числа — все их морския солдаты были на косе против нас, только и тут им мало выигрышу. Ночью ближние казачьи к ним на косе пикеты, невидали чтоб кто ни есть из оставших перевозился; рано днем по большей мире перевезлось сот 6—7, тут натурально и раненые. Какие ж молодцы, светлейший князь, с такими еще я не дирался, летят больше на холодное ружье: нас особливо жестоко и, почти на полувыстреле, бомбами, ядрами, а паче картечами били; мне лице все засыпало песком, и под сердцем рана картечная ж, хорошо что их две шебеки скоро пропали; а как уже турки убрались на узкой язык мыса, то их заехавшия суда стреляли вдоль на нас по коей еще более. У нас урон по пропорции мал, лишь для нас велик, много умирает от тяжелых ран; тож у них и пули были двойныя, в том числе у моего обер-аудитора Манеева вырезана такая пуля из шеи. Но милостивый государь! Ежели бы не ударили бы на Ад, клянусь Богом ад бы нас здесь поглотил. Адмиралу теперь лучше разделываться с оробевшими людьми. Мой друг Иван Григорьевич тоже слаб, тошно мне было как его было не стало, он меня по крепче. Реляция тихо поспевает; не оставте батюшка, по ней будущих рекомендованных, а грешников простите. Я иногда забываюсь. Присылаю вашей светлости двенадцатое знамя.

---