!Все даты даны по старому стилю!

ЗАПИСКИ МУХАММЕДА НЕДЖАТИ-ЭФЕНДИ,
турецкого пленного в России в 1771-1775 гг.

ВМЕСТО КОММЕНТАРИЯ

Эпоха первой екатерининской войны России с Турцией навсегда останется памятною в истории политического роста нашего отечества. Кучук-Кайнарджирский мир 1774 года представляет единственный в своем роде акт, свидетельствующий о силе русского оружия и дипломатической смышлености русского по духу и крови полководца, соединявшего уменье владеть мечем с ясностью понимания тех целей и интересов, ради которых меч этот был обнажен тогда. Румянцев был великий человек, еще не вполне оцененный по достоинству историей. Не даром турки, касаясь так называемого Восточного вопроса, рядом с апокрифическим “Завещанием Петра Великого”, обращают особенное внимание на Кучук-Кайнарджирский трактат. Если первое заключает в себе известную политическую программу для будущего России на Востоке, мнимо или действительно начертанную её великим преобразователем, то второй представляет блистательнейший опыт осуществления этой программы, к сожалению, не нашедший подобающего повторения в последующее время ни в одну из многих бывших после того войн с турками.

Обстоятельства, предшествовавшие тогдашней войне и сопровождавшие ее, до того были характерны во всех отношениях, чтопослужили потом для самих турок предметом как серьезных размышлений, так и сатирического осмеяния. То и другое нашло свое превосходное выражение в памфлете одного из участников, с турецкой стороны, заключения Кучук-Кайнарджирского мира, некоего Ресми Ахмеда-эфенди. В свое время этот памфлет был переведен на русский язык Сенковским под заглавием “Сок достопримечательного”. Перевод хоть не везде точен и верен подлиннику и нередко умышленно преувеличивает игривость тона, не свойственную спокойному, флегматическому юмору турецкого оригинала, но тем не менее чрезвычайно живо воспроизводит картину политической бестолковости и фанатической бестактности турецких государственных мудрецов, нестроения и безурядицы в турецкой армии и полной растерянности её начальников. В этом литературном памятнике сказалась необыкновенная политическая дальновидность автора, горячо протестовавшего против неуместного воинственного задора турецких сановников и тупоумных представителей турецкой фанатической духовно-ученой корпорации в Государственном Диване. Не послушали тогдашние вершители судеб Турции дельных предостережений умного Ресми Ахмеда-эфенди, затеяли, в угоду франко-австрийским подстрекательствам, напрасную войну с Россией — и горько поплатились за свою затею. Зато и должны были выслушать потом беспощадную отповедь от того же самого Ресми Ахмеда-эфенди в упомянутом его трактате, увековечившем любопытные подробности этого достопамятного события. Упрямые соотечественники автора все-таки не вняли его урокам; а европейские историки, по обычаю враждебные России, в роде напр. Цинкейзена,обвиняли его в подкупе со стороны русских.

К числу турецких литературных памятников, относящихся к той же замечательной эпохе войны России с Турцией, принадлежат и записки одного турка, попавшегося тогда в плен вместе со своим начальником, главнокомандующим турецкой армии в Крыму, который до присоединения его к России составлял полузависимую провинцию Отоманской империи.

Автор предлагаемых в настоящем переводе записок называет себя полным именем Эльхадж-Мухаммед-Ассейид Неджати-эфенди и состоял в должности уполномоченного-доверенного от финансового ведомства высочайшего Дивана. Он соединял по-нашему в своем лице должности войскового секретаря и бухгалтера при действующей армии в Крыму, над которой начальствовал Ибрагим паша. Записки же его в турецком подлиннике носят довольно неопределенное, даже несколько странное заглавие: Таряхи-Кырым (“История Крыма”), Так, по крайней мере, они озаглавлены в кодексе Азиатского музея Императорской Академии Наук (№590id). Кстати сказать: наш перевод в некоторых частях восполнен по рукописи, принадлежащей драгоману генерального консульства в Константинополе С.И. Чахотину, обязательно предоставившему нам возможность воспользоваться ею для настоящего перевода.

Историческая достоверность как личности Ибрагим-паша, бывшего Эрзерумского вали и потом главнокомандующего султанской армии в Крыму, равно как и факт плена его и пребывания в Петербурге не подлежать никакому сомнению. Об этом имеются сведения и у турецких историков, и в русских источниках. Турецкий государственный историограф Васыф-эфенди под 1185 (1771) годом своей летописи в статье “Известие о покорении Крыма гяурами”, говорит: “Хан с несколькими человеками поспешил сесть на корабль и бежал к Высокому Порогу (т. е. в Стамбул). По причине бегства хана среди жителей Крыма произошло смятение. Кто был посостоятельнее и побогаче, те сели на прибрежные корабли и отправились в Анадолу и в другие места. У головы не стало стержня Находившиеся в удаленных местах укрепились в горах и там остановились. Назначенный защищать Ени-Кале Абазех-паша и с корабля не слезал, а, после этого происшествия, сказав себе, что с 120 человеками завоевать какую-либо область выше сил человеческих, удалился к берегам синопским. Сераскер-паша тоже тронулся с своего местопребывания, из Карасу, и по просьбе народа отправился в Кэфу. Тогда неприятель овладел Карасу, и ясно было, что он намеревался идти и на Кэфу. Для сражения с неприятелем отделили 10.000 стрелков (т. е. вооруженных стрелами); во время стычки явился перекопский бей, объявил о заключении договора с московцами и тем поверг войско в совершенное уныние: люди вернулись в Кэфу, а сам он выбрал тот же путь, которым пришел. А неприятель сошелся с войском, бывшим на Таманской стороне и соединился с ним. Годные к делу войска (турецкие) еще раньше бежали на кораблях, и сераскер-паша (т. е. Ибрагим-паша), не имея сил сопротивляться, в таком состоянии попался в узы плена и отправился в Петербург и несколько времени был в разлуке с своей женою, семейством и друзьями” (Тарихи Васыф, 2 изд., т. II, стр. 100—101). В таких-то общих чертах изображено военное событие, имевшее весьма важные последствия для обеих воевавших сторон.

В русских источниках также находим довольно краткое известие, что во вторник 19-го июля 1771 года курьеры Одоевский, Щербинин и Семенов привезли от генерала князя Василия Михайловича Долгорукова известие о покорении Кэфы, Керчи и Ени-Калэ и о взятии в плен трехбунчужного сераскера Ибрагим-паши (Прибавление к № 57 “Спб. Ведомостей” за 1771 год). При этом между прочим прибавляется: “В полон взяты вышепоказанный сераскер, янычарской Сеид-Омер-ага и судья Ибрагим; других же чиновных и простых турок взято в лагере и в погоне более двух сот человек”. Автора наших записок не оказывается в числе наособицу поименованных военнопленных: это значит, что его не считали за важное лицо, хотя он сам постоянно выставляет себя как безотлучного спутника Ибрагим-паши во всех его экскурсиях во время плена, и как знак особого доверия к нему паши отмечает то, что он, во время возвращения их в Турцию, был послан пашою вперед с донесением к верховному везирю Иззет-Мухаммед-паше. Но потом ни о самом Ибрагим-паше, равно как ни о других героях записок Неджати не встречается более упоминаний в тогдашних повременных известиях. Если и есть случайные заметки, то в таком роде, что, например, “18-го февраля 1772 года была аудиенция императрицы пленным из Кэфы, на которой и сераскер тоже был” (Камер-фурьерский журнал. Спб. 1857, стр. 82); или, что “18-го апреля того же года на бале был султан (т. е. Шагин-Герай) и два сераскера” (Ibid., стр. 116); что “на куртаге 28 июня был и сераскер, который взят в Кэфе” (Idid., стр. 222); что “июня 29-го на маскараде был и сераскер” (Ibid., стр. 229). Равным образом никаких нет подробностей об освобождении Ибрагим-паши из плена и об отъезде его. Только про другого важного по своему положению участника кампании, про вышеупомянутого Абазех-пашу, сообщается такое известие из Константинополя от 3-го сентября 1771 г.: “Прошедшего месяца 27 числа выставлена была в Серале голова Абасы-паши для смотрения народу. Султан приказал отрубить ему оную за то, что он не брал столько войска, сколько потребно было к сопротивлению россиянам, имеющим великие успехи в Крыму”. (Прибавл. к “Спб. Ведом.” № 85, вторник, октября 25-го 1771 г.).

Хронология записок Неджати-эфенди содержит только следующие даты: 27 реби'у-ль-эввеля 1185 г. Гиджры (11-го июля 1771 г. по Р. X.) Ибрагим-паша взят в плен; 15 джемазиу-ль-эввеля того же года (27-го августа) составлен список всех пленных; 15 ша'ба-на (24-го ноября) Ибрагим-паша со свитою выехал нз Тулы; 9 шевваля 1185 (16-го января 1772 г.) он прибыл в Петербург, 9 зиль-хыддже 1188 (1-го февраля 1775 г.) выехал из Петербурга; 13 джемазиу-ль-эввеля 1189 (2-го июля 1775 года) пленные возвратились в Стамбул.

Из содержания записок Неджати-эфенди не видно, чтобы он составил их по чьему-нибудь заказу или поручению; они, очевидно, плод его долговременного и скучного досуга, которого он не имел чем-либо заполнить, живя на чужой стороне и в чуждой ему обстановке. Не видно также, чтобы автор записок предназначал их для представления в какое-либо официальное учреждение; самое большее, что он мог сделать—это преподнести их кому-нибудь из турецких сановников, своих патронов по службе, интересовавшихся сделанными им во время войны наблюдениями, а также и воспоминаниями о виденном и слышанном им в России. Подобные вещи были в обычае у турок в прежние времена какой-нибудь досужий писатель своего времени—историк, поэт, и т.п.—сочинит например политический или сатирический памфлет и пустит его в обращение в высшем стамбульском обществе, у которого такие литературные произведения считались непременною приправою интимных пиршественных сборищ. Этот обычай не чужд был и самим султанам турецким. Про теперешнего султана Абду-ль-Хамида говорят, что его ежедневную усладу на сон грядущий составляет чтение подробного доклада о всех полученных в течение дня в специальном дворцовом шпионском бюро доносах и городских слухах.

Записки Неджати в турецком оригинале состоят из нескольких статей неравного объема, с особыми заглавиями каждая. Распределение материала хотя и не строго систематическое, но все же довольно отчетливое. Материал этот в совокупности своей распадается на три части. В первой сообщаются краткие сведения о военных событиях, предшествовавших плену крымского сераскера Ибрагим-паши, а вместе с ним и самого автора записок. Эта часть менее других занимательная; но зато она драгоценна в историческом отношении. Автор, очевидец хода военных действий на турецкой стороне, прекрасно рисует положение турецкой армии—всю распущенность солдат, беспорядочность поведения и недобросовестность начальствующих лиц, хищничество интендантов. Правдивость его показаний свидетельствуется тем, как он изображает тогдашнее настроение крымско-татарского населения, которое вовсе не питало никакого страстного тяготения к единоверным туркам и никаких особых симпатий не проявляло к ним, требуя за свое материальное содействие турецкой армии такого же материального и определенного вознаграждения и не считая этой турецкой кампании в каком-либо отношении полезной и желательной для себя.

Зато казанские татары представлены в записках турецкого пленного совершенно в ином свете. Эта орда всегда отличалась наибольшей, сравнительно со всеми остальными нашими инородцами магометанского закона, бытовою изолированностью, несмотря на близость соседства с русским народонаселением и на свою кажущуюся прирученность и оседлую культурность. Причину такого одичалого состояния этой орды составляло и составляет чрезмерная размноженность среди неё тунеядного класса так называемого татарско-магометанского духовенства, которое известно своей необыкновенной невежественною фанатичностью, составляющей продукт традиционной замкнутости этого класса, сторонящегося от всякой современной общественности и строющего жизненные идеалы всецело на основах коранической мудрости. На этих закорузлых староверов не подействовало благотворно и то необычайное расположение, которое проявила императрица Екатерина к нашему магометанству, всячески поощрявшая даже правительственными мерами распространение и утверждение ислама, ошибочно усматривая в нем посредствующее религиозно-культурное звено между язычеством и христианством, в силу чего последующею администрацией допущено было обращение наших языческих инородцев в магометанство. Меры эти, плод бюрократической доктрины, как и следовало ожидать, принесли совершенно противоположные ожиданию результаты.

В числе солдат, конвоировавших турецких пленных, пишет Неджати, находилось несколько казанских татар. Эти последние тотчас поспешили заявить свою симпатию единоверным туркам и пустились в откровенность с ними. “Гяуры”, —так рассказывали казанские татары,—“отобрав нас в виде вспомогательного войска от Казанской губернии, пять, шесть тысяч человек и присоединив к своему войску, послали против Крыма. Но муллы наши дали всем нам такое наставление: “Когда вы, пойдя против мусульман, очутитесь супротив их, то держите свои ружья кверху, а в случае коли удастся убежать—переходите на сторону исламскую: это спасительно”. Сказав это, они (муллы) благословили нас, и мы пошли, усвоив себе такого рода правило”.

Кроме непосредственных наблюдений над тем, что происходило на глазах самого автора записок, он пользовался также и слухами, доходившими до него через посредство людей, “посвященных в тайны”, как он выражается, и пользовавшихся его доверием. Свои известия он, по восточному обычаю, приправляет благочестивыми и патриотическими размышлениями, сопровождая их цитатами из священных преданий мусульманских и даже иногда целыми назидательными историями в восточном вкусе. К Ибрагим-паше он всюду относится с большим уважением и симпатией, но других видных участников кампании беспощадно клеймит за их неумелость, а еще более за их бессовестность в исполнении своего долга. Таков был, например, дефтердар Эмин-бей, самовольно растративший казенные деньги на свои собственные надобности; илиАбазех-Мухаммед-паша, которого автор прямо называет “злодеем” и неоднократно принимается честить его по разным поводам. Это, очевидно, тот самый паша, о казни которого потом сообщалось и в наших русских политических известиях.

Что делает первую часть записок немножко специальною—это подробное перечисление состава турецкой армии с объяснением арабских наименований частей её, а также географические и этнографические описания, в которые любит иногда пускаться автор, и которые, без сомнения, были интересны своею новизною для его соотечественников. Но их не много, и они также любопытны в том отношении, что дают нам понятие о степени географических и этнографических познаний даже образованных турок прежнего времени. В особенности забавны искажения имен русских городов и местечек, в которых автору пришлось побывать проездом из Крыма в Петербург и на возвратном пути из России в свое отечество. Но в этих искажениях видна только непривычка турецкого уха к иностранной речи. Зато им проявлено удивительное желание быть точным: он отметил даже поверстное расстояние проеханных им станций. Такую же точность хотел он соблюсти и в изображении состава русского войска, стараясь подыскать в турецкой военной терминологии соответствующие русским наименования военных частей и военных чинов. Это свидетельствует, что Неджати, будучи по своему служебному положению человеком статским, был все же настолько любознателен и наблюдателен, что не оказался совершенным профаном и в предметах, касавшихся военного дела.

Самая занятная—это вторая часть мемуаров Неджати, которая начинается статьею “Описание разных крепостей у гяуров” и кончается подробны и маршрутом обратной поездки их с сераскером, по освобождении из плена, вследствие заключения мира. Достаточно одного перечня статей, входящих в состав этой части, чтобы оценить интерес записок пленного турка, проявившего большую наблюдательность, хотя и с сохранением своей особенной точки зрения, по временам дающей себя чувствовать в своеобразном отношении автора к описываемым у него явлениям чуждой ему жизни. Вот эти статьи: “Описание Петербурга”, “Причина охлаждения императрицы к крымскому сераскеру Ибрагим-паше”, “О комедии”, “О положении Шагин-Герая”, “О маскараде”, “Описание праздника”, “О прибытии грамоты хана тифлисского”, “О появлении сильного противника кралицы Бугачура (Пугачева)”, “Похвальное слово великой реке Волге”, “О матери европейских рек, великой реке Дунае”, “Похвальное слово Московскому государству”, “О вышеупомянутой реке”, “Описание города”, “Описание сада кралицы”, “Загородный дворец кралицы”, “Еще другой загородный дворец”, “Описание дома драгоценных камней (гранильной фабрики)”, “Описание дворца”, “О петербургском адмиралтействе”, “О таможне”, “О повинностях и налогах в России”, “О русских селениях”, “О воспитательном доме”, “О пожарах”, “Описание войск”.

Эта часть мемуаров Неджати представляет большое сходство с подобными же записками вышеупомянутого Ресми Ахмеда-эфенди о пребывании его в Пруссии в качестве нарочитого посланника, по характеру наблюдений, по роду наблюдаемых предметов иностранной для турка жизни и отчасти по точке зрения на вещи. Означенные записки Ресми Ахмеда-эфенди о посольстве его в Пруссию также были переведены на русский язык покойным профессором В.В. Григорьевым и напечатаны в “Москвитянине”.

Само собою разумеется, что вообще трудно ожидать от турка симпатии к русским, да еще при таких горьких для автора обстоятельствах. Если присоединить к этому еще ту непомерную спесь, которой всегда отличались османы, даже когда эта спесь значительно посбита политическими неудачами Порты в позднейшее время, то мы получим понятие о внутреннем так сказать, колорите, которым оцвечены мемуары Неджати. Но встречающиеся в них преувеличения скорее забавны, нежели досадны, ибо, выдавая свою преувеличенность, не оставляют никакой тени на тех предметах, на которые эта тень набрасывается автором.

Например Неджати рассказывает, что сераскер навлек на себя неудовольствие императрицы только тем, что не позволил сесть рядом с собою в присланную за ним коляску мигмандару, подполковнику Михаилу; а так как последний тоже заупрямился, то Ибрагим-паша совсем отказался ехать во дворец, даже несмотря на то, что императрица пригрозила ему высылкою, его со всею его свитою в 24 часа из Петербурга. До сих пор все похоже на правду: местничество у азиатцев и по сию пору играет огромную роль во взаимных отношениях людей разных рангов; поэтому можно поверить, что Ибрагим-паша не поехал в коляске, когда приставленный к нему переводчик Крут хотел занять в экипаже место рядом с ним. Но то, что дальше рассказывается про трехмесячный домашний арест, которому будто бы подвергся Ибрагим-паша и его свита за свое невежество, бесспорно преувеличено. Неджати пишет: “Во всякой комнате было поставлено по два часовых, и в этом заточении мы не только пробыли девяносто дней, но нам даже не давали ни пищи, ни огня, ни воды; приставленные к нам сторожа за деньги только доставляли нам хлеб, воду и свечи: они имели от этого выгоду, будучи сами голоднее нас”. Все, что тут правдоподобного, это то, что пленным туркам перестали выказывать особенное внимание, когда они начали куражиться. Невнимательность к ним могла показаться для них особенно чувствительною в вопросе о продовольствии, так как в этом отношении азиатские вкусы очень расходятся с европейскими. Это напоминает нам аналогически случаи, имевшие место летом 1892 г. на русском пароходе, отбывавшем карантинную стоянку на Босфоре. Этот беспричинный карантин был очень выгоден туркам: благодаря ему, питалась на чужой счет целая армия турецких дармоедов, временно навербованных Портою и сажавшихся в качестве гвардионов на подверженные карантину корабли. Когда мы отбывали карантин, то один из наших гвардионов, по национальности турок, все жаловался, что его не кормят. Что же оказалось?—Ему предлагали есть с судовой командою, которой готовили кушанье из солонины, а турку солонина пришлась не по вкусу, и вот он все ходил по палубе и стонал, жалобно похлопывая себя по животу и рассказывая, что ему не дают есть, т.е. не дают есть того, что ему было бы желательно. Нечто подобное могло быть и с пленными турками. Впрочем, Неджати благоразумно оговаривается по этому поводу: “На это не было соизволения кралицы; но все эти затруднения делал мигмандар”. Очень может быть, что приставник, оскорбленный высокомерным обращением с ним басурманского вельможи, перестал быть к нему предупредительным; всегда чуткая к взаимным отношениям господ, прислуга тоже могла изменить свое обращение с пленными, в её глазах нехристями.

Тем не менее однако ж при всем нерасположении автора к врагам своего отечества и при всем его турецком чванстве, он в конце концов не мог не признать превосходства русских войск над турецкими и откровенно засвидетельствовать, что причиною этого были разные беспорядки в административном и военном строе Отоманской империи. И вот третья, заключительная часть записок Неджати-эфенди так прямо и озаглавлена: “Причины разбитая войска исламского русскими войсками”. В ней автор не говорит собственно ничего нового: он повторяет в ней стереотипные жалобы на внутренние порядки в Турции, которые начали раздаваться еще с XVII века в разных сочинениях тогдашних турецких писателей, в роде Кочубея, Вейси и др. Все они нарекают на разные административные злоупотребления, повлекшие за собою падение старого вотчинного института, бывшего источником коренной военной силы турецкой, так как эта организация покоилась на прошлом экономическом быте страны и не требовала для своего поддержания никаких материальных средств от правительства. Дополнение к этой национальной милиции составляло чисто-коренное войско янычарского очага, созданного для опоры центральной власти, в противовес вотчинно дружинной милиции, которая постепенно портилась в своем строе и быте под возраставшим преобладанием во всех отраслях государственного управления янычарского претор и ан с тв а и мало-по-малу совершенно исчахла, сократившись как-то сама собою, одновременно с насильственным уничтожением корпуса янычар в 1826 году при султане Махмуде II.

Нынешний султан Абду-ль-Хамид, как слышно, мечтает восстановить это отжившее национальное учреждение посредством сформирования каких-то курдских полков, в роде наших казачьих, на тех же экономическо-военных началах, на каких покоилось положение крупных и мелких вотчинников, обязанных по первому призыву султана выставлять вооруженных всадников, пропорционально доходам с своих крупных (зи'амет) и мелких (тимар) вотчин. Но что прошло, то прошло, и того не воротишь. Турки теперь находятся в настроении, которое можно приравнять у нас к так называемому славянофильству. Европейцы натолковали им об их сельджукской самобытности, ничем, впрочем, себя не заявившей на протяжении целых шести веков самого благоприятного политического существования. И вот они теперь тешат себя разными археологическими игрушками, нарицая города и полки именами Эртогруля, Орхана и т.п. славных в первоначальной истории Турции предков царствующей династии Османа.

Неджати-эфенди сокрушается о падении прежней военной организации, создавшей могущество Отоманской империи, но, кажется, не питает никаких надежд на устранение коренных причин этого падения. Самое большее упование он, по видимому, возлагает на просвещенность владык государства. “Науки, трактующие об управлении подданных”, философствует Неджати, “объясняют, что правоверный, верующий в единого Бога правитель должен читать их со вниманием и размышлением, для того чтобы брать из них примеры и пользоваться ими”. Приведенные же им дальше в пример случаи с одним из фараонов и с славным на мусульманском востоке своею мудростью и справедливостью Нуширваном дают понять, что главный источник всех бед своего отечества наш автор видит в том бесшабашном грабительстве, которым в былые времена славилось правительство Отоманской Порты, пока его не превзошли в этом отношении заправилы других, более просвещенных стран Европы.

Тон речи нашего автора строгий и не лишенный некоторого пафоса. Но это не мешает ему иногда переходить в иронию или юмор. Описывая последнее поражение турецкого войска, сопровождавшееся полоном Ибрагим-паши, автор так отзывается о поведении при этом случае командира турецкой эскадры: “Когда наши войска дрались с русскими, Хасан-паша, препоясавшись поясом храбрости, вышел вон из лимана (Кэфы) и со всеми кораблями ушел в Анатолию”. Для характеристики взаимных отношении крымских татар и степных ногайцев Неджати-эфенди приводит мусульманско-библейскую легенду о комаре, посланном Ноем из ковчега в качестве эксперта разузнать, какое в свете самое вкусное мясо, в видах удовлетворения вкуса змеи, оказавшей Ною услугу под некоторым гастрономическим условием. Параллель между ковчежными животными и крымцами отзывается сильною юмористическою солью. Наконец не лишен поучительного остроумия заключительный анекдот о царе, потерявшем власть и царство из-за легкомысленного желания во что бы то ни стало рассмешить свою красавицу жену, которую он страстно любил, но ничем не мог привести в веселое расположение. Неджати, рассказав этот анекдот, присовокупляет к нему такую довольно смелую для его положения мораль: “Из этой истории много вытекает нравоучений, и одно применимо к нашей кампании: как она была ведена, это ведь всем известно!” Значит, и по его заключению, как и по мнению Ресми Ахмеда-эфенди, в описываемой ими обоими войне Турции с Россией было очень много смешного, если бы только оно не было для первой столь грустно.

Эта склонность турок к иронии, соединенная у них с магометанским фатализмом, делает то, что они, несмотря на все постигавшие их отечество невзгоды, до сих пор не унывают. И, по-видимому, не без основания: сколько времени уже пророчат Турции и падение, и разделение, а она себе существует да существует, на досаду досужим пророкам! Её государственные люди сколь ни повинны в разных правительственных прегрешениях, однако же, очевидно, постигли тайну долговечности своего государства, заключающуюся во взаимной зависти и международной ненависти европейских держав, которая еще надолго сохранит баланс висящего на воздухе существования Отоманской империи. Наш автор, как и другие его современники, еще не дошли до проникновения в эту ныне всем ведомую тайну, да им еще и не было настоятельной необходимости в этом проникновении, но несомненно, что они выказали способность к серьезной вдумчивости в положение своего государства, выработавшейся у последующих турецких политиков в настоящую политическую хитрость, благодаря которой Турция как-никак, а все еще живет да живет и, вероятно, еще долго будет жить, пока не наступить для неё роковое “довольно!”

В. Смирнов.

ЗАПИСКИ НЕДЖАТИ-ЭФЕНДИ

История Крыма

Всемогущий и вечный владыка, податель победы и помощи, отверзающий врата завоеваний, начертал пером всесовершенной мудрости и всепокоряющего могущества благую весть о победе в следующих выражениях: “Мы дали тебе явную победу”; “Повиноваться Божьей заповеди о священной войне есть безусловная обязанность и сообразно другому чудесному слову Божию: “Земля принадлежит Богу; Он дает ее в наследие, кому захочет”!

Искреннейшие благословения и приветствия благороднейшему и славнейшему из созданных, пророку, посланному с мечем для истребления неверия и несправедливости, главе пророков и праведников, заступнику пред Богом в день возмездия, избраннику божию Мухаммеду, который, призывая людей к спасению, сделался для блуждающих в горах неверия путеводителем к стране истины!

Добрые молитвы и пожелания его потомкам и благочестивым сподвижникам, которые для прославления слова Божия предавали смерти своим острым мечем сопротивных и резали на куски многобожников и нечестивцев!

Русские, находясь в мире с Высокою Портой, не обращая внимания на условия мира, по врожденной им злобе, стали в некоторых местах наносить Турции вред и вообще поступать противно заключенным договорам, вследствие чего повелитель шести стран и семи поясов земли, могущественный и высокопочитаемый государь вселенной, преемник пророка на лице земли, султан Мустафа-хан, сын султана Ахмед-хана, сына султана Мухаммед-хана, нашелся вынужденным объявить этим злодеям, называемым московами, священную брань и предпринять против них войну. Когда падишах Мира, движимый султанскою ревностью и царским гневом, решился отомстить врагам, он издал высочайший указ.

Войска Анатолии и Румелии заняли назначенные им для охраны Хотин, Бендеры, Очаков, Крым и другие места; из Высокого Порога был также двинут корпус императорских войск сначала на равнину, называемую Давуд-паша, а потом переходами к Хан-Тепэ.

12-го сэфэра 1183 г. (17 июня 1769 г. нов. ст.) главнокомандующим в Крым назначен был заслуживший всеобщие похвалы силихдар (оруженосец) султанши, правитель Эрзорума, везирь и мушир Ибрагим-паша—да yвековечит Господь славу его! Так как по высочайшему повелению назначение в должности находившихся при нем чинов из областей Требизондской и Эрзерумской предоставлено было ему, то мне было приказано составить и написать списки всех упомянутых должностей, и я был назначен от императорского управления финансов состоять при Ибрагим-паше в качестве доверенного секретаря. Сообразно смыслу стиха: “Не печалься, говоря: вот я остался на ногах! Таков этот мир! Найдешь и должность и почет, лишь бы цело было в руках знание!”—я, во исполнение высочайшего повеления относительно списков должностей и назначений, поспешил отправиться к вышеупомянутому месту моего служения и, выйдя на берег в Кэфе в Крыму, вручил тамошнему главнокомандующему как списки, так и повеление о назначениях в должности. Это было 5—6 ребi'у-ль-ахыра 1183 года (9—10 июля 1769 г.), а 27 ребi'у-ль-эввеля 1185 г. (10 июля 1771 г.) по вине татар я ни более ни менее как очутился в плену. — Вот-те и здравствуй! Стих: “Если не будет высшего определения, то не приключится беды от изгнания!” Однако положение жителей Крыма, ногайцев и других племен вообще можно характеризовать так: татарские племена все вышли из повиновения.

Стих: “Хотя вздор—всегда вздор, пустяки; но все же пусть выйдет он начистую, хоть это и трудно!” Корпус крымских войск стоял в степи у Кэфы; чтобы передвинуться к Перекопской крепости, было необходимо, чтобы по исконному обыкновению выставлено было 4.000 подвод для перевозки продовольствия и других походных и военных принадлежностей, о чем со стороны главнокомандующего и было сообщено дружескими письмами доброжелателю и приверженцу Высокого государства Шахбаз-Гераю, калги-султану, а приказанием — всем другим крымским начальникам. Послание главнокомандующего было прочитано в присутствии калги-султана на собрании всех ширинов, мурз и государственных сановников, а они все вот какой дали отпор, в своем ответе его милости султану: “Нам еще нет никакой надобности в османском войске”, сказали они; “села наши и вся страна разорены, и поэтому бедным подданным простительно не давать подвод”. Султан (т. е. калга-султан) возразил им: “Если вы не даете подвод и не видите надобности в войске, то все подайте заявление, которое мы и пошлем крымскому хану Девлет-Гераю и Высокой Порте; посмотрим, какое на это последует повеление”. Они же не могли долее противиться, но дали только 2.700 подвод, так что военные принадлежности в два раза, и то с трудом, были перевезены в Перекоп. Оставя внутри крепости необходимый гарнизон, войска вышли из Перекопа и стали лагерем на окраине большой степи, на так называемом Ялгуз-Агачском поле. Немедленно ревностный главнокомандующий пригласил к себе на совещание всех начальников янычар и сипагов эрзерумских, требизондских и египетских, и когда совет собрался, то обратился к ним с следующим вопросом: “Своевременно ли будет сделать нападение на неверных московов теперь же совместно с калгою-султаном?” Все дали утвердительный ответ и приветствовали высокостепенного везиря молитвой и хвалою. Тогда главнокомандующий назначил из собственного конвоя и других войск 55 байраков (отрядов), а калга-султан, присоединив означенные байраки к своим войскам, совершил двадцати-семидневный набег, во время которого он набрал пленных и добычи, сжег много городов и сел на пространстве 196-ти часов; кроме драгоценных и удобных для захвата вещей, он захватил пленных и другую добычу и, разоривши, пожегши и опустошив край, нанес врагам много вреда и убытков, после чего возвратился в Крым, победоносно и радостно вступив в Перекоп, где ему и сделана была торжественная встреча. Так как это было вслед за Хотинским делом, то об этой важной победе и главнокомандующий и калга-султан послали письменные донесения в главную императорскую квартиру и в Порту.

Настало зимнее время; войскам разрешили и назначили зимовку, а главнокомандующий избрал себе зимним местопребыванием жилище калги-султана—внутри Крыма, в месте, называемом Карасу-Базар. Приказ стать крымскому корпусу на зимние квартиры пришел через 2 месяца; но так как если бы войскам до получения приказа пришлось оставаться в Перекопской степи, то до истечения 40 дней все бы из войска погибли, и не осталось бы никого, то янычары избрали другое средство: чтобы захватить заготовленную в Кэфе провизию для зимовки, они, связав дефтердара-эфенди (казначея-бухгалтера), провезли его с собою из лагеря в Кэфу и там посадили в тюрьму, а генерал-квартирмейстер, прибыв как будто добровольно, остался зимовать в Карасу; таким образом ни главнокомандующему, ни кому другому янычары не давали ни одного зерна из определенного тем пайка, захватив все склады продовольствия. Изданного главнокомандующим приказа они тоже не послушались, так что поневоле зимовка вплоть до весны прошла без выдачи пайков и провианта. Весною мудрому, как Асаф, везирю была назначена Кутахия; а Эрзерумская область присоединена к Карсу; калга-султан отречен от должности, и на его место в звание калги возведен Ислам-Герай-султан, который, прибыв в Бахче-Серай, там и остался.

Весною 84-го (1770) года получено было известие, что безверные многобожники гяуры с многочисленным войском идут на Перекоп; опять по обычному порядку потребовали подводы для крымского корпуса, о чем было главнокомандующим письменно дано знать Ислам-Гераю, калге-султану, а находящимся в Кэфе янычарам и египетским войскам послано было приказание как можно скорее прибыть к Перекопу. От калги-султана известное количество подвод было послано в главную квартиру паши, а часть подвод направлена в корпуса янычар и египтян, об остальных же подводах было сказано, что они заготовляются. Между тем неверные московы начали осаду Перекопской крепости, и от калги-султана стали день за днем получаться такие донесения: “Не мешает, мол, вам поторопиться прибыть сюда: иначе крепость уйдет (от нас)”. Мужественный главнокомандующий тотчас же окончил приготовления к походу; кстати тут к нему прибыло несколько сипагов из Кутахии; он взял их с собой и, послав повторительное предписание войскам, находившимся в Кэфе, сам со своим штабом двинулся из Карасу и, делая зараз тройные переходы, в одну из пятниц прибыл в Перекопскую крепость. Взглянув из упомянутой крепости на расположение войска гяуров-московов, главнокомандующий с изумлением увидел, что вправо от крепости фланг неприятеля упирался в Гнилое море, а влево от крепости неприятельский фронт достигал Черного моря, так что палатки их занимали расстояние 3 1/3 часов, и фронт войск не был прикрыт траншеями. Увидя это, главнокомандующий подумал, что тут должна быть плутня татар, которые, вероятно, сказали гяурам: “Приходите, окружите поскорее крепость; вы ее легко возьмете, потому что османских войск мало: одни из них в Карасу, другие в Кэфе, остальные в других местах; повозок им крымцы не дают, и у них до сих пор нет провианта, чтобы прийти защищать крепость". Этим татары ободрили неверных московов, и эти гяуры возымели дерзость решиться наступать; но когда вдруг увидали войска правоверных, все их предположения расстроились, и они пришли в смятение.

Человек предполагает, а Бог располагает! Они не могли знать, что Всемогущий хозяин Бог решил в Своей премудрости; все затеи татар парили на пегасе суетности, и войска прахоподобных гяуров были уничтожены и рассеяны с помощью Бога и Его могуществом.

Дело в том, что если враг вне, то против него есть средство; но как только окаянный будет внутри, положение становится затруднительным. Сколько я понимаю, судя по ответам умных людей, несчастья и беды, случившиеся в этот период времени, во всяком веке вызываются злыми намерениями сановников, войск и подданных; государи тут не при чем. Господь вселенной в яснодоказательном Коране говорить так: “Бог не изменит постановленного, пока они не изменят то, что в думах их!” Но для государей важнейшее дело заключается в том, чтобы, крепко держась за твердую вервь шариата, данную главою посланников Божиих — да будет над ними мир!—раздавать должности людям, достойным их. Короче сказать: на другой день, т.е. в субботу, распорядительный везирь, сказав: “с Божиею помощью!”—построил в крепости войска и, приготовив полевые орудия, в благоприятный час дал позволение пустить победоносные войска, сопутствуемые благоспоспешествующею молитвою, в атаку на неверных. Мусульманское войско встретилось с гяурами. Пятнадцать часов длился бой, но, по милости и милосердии Всевышнего, заступничеством угодников Божиих и водительством чудодейства убежища пророчества (Мухаммеда), враги веры были разбиты. Бой был ожесточенный, но Творец дал нам победу, так что ревность сераскера, победоносного везиря, силихтара падишахова, Ибрагим-паши, заслужила признательность; деяния его достойны похвалы, и имя его прославилось в этом Mиpe!

В арабском языке для названия войск по их числительности существуют разнородные наименования: под названием серийэ разумеется малочисленное, но годное в дело войско; высший предел его численности 400 человек; так что от пяти до четырех сот человек, сколько бы ни было отборных человек, все-таки называется серийэ: например, пять человек, десять человек, пятьдесят человек, вплоть до четырехсот человек, коли все отборный будет народ—это все серийэ. — По словам некоторых название серийэ остается и до пятисот человек; но первое вернее. Войско свыше пятисот человек называется меншёр; то, которое свыше восьмисот — называется джейш; то, которое свыше четырех тысяч—называется хэджфель. Очень многочисленное войско называется хамейс, а войска, рассыпанные в разные стороны, получают название ба'с; если же все войско собрано массой в одно место, это называется кутибэ. Вот подразделения, делаемые родам войск арабскими знатоками дела.

Я утверждаю, что находившееся у нас войско не далеко было численностью от упомянутых родов войск, потому что две тысячи считалось собственно в прикрытии главной квартиры его присутствия высокостепенного главнокомандующего; три тысячи кутахийских сипагов-тимариотов (всадников-вотчинников) было; пятнадцать тысяч было бесстыдных татар, которые отдельно вдали стояли особым табором. Неверные сделали по татарам несколько пушечных выстрелов, и те рассеялись; а несколько тысяч татар, видя это, незаметно отступили назад. В эту же ночь обратили неверных в бегство. Когда же настало утро, то по воле Божией пошел такой сильный дождь, что сделалась непроходимая грязь, и передвижение войск стало невозможно, отчего правоверные войска и не могли преследовать гяуров. Через два дня после этого сражения прибыли египетские войска и янычары и, узнав о случившемся, остались в удивлении и в сильном смущении.

Рассказывают, что одно время персидские цари скоро-скоро все умирали. Один из бывших в те поры шахов созвал вельмож и ученых своего государства и спрашивает, что бы это было за обстоятельство. Все отвечали: “Это какая-то премудрость, которая нам неизвестна”. Когда же захотелось непременно узнать, в чем тут беда, они сказали: “Вот в нашем соседстве находящиеся индийские падишахи живут больше, чем по сто лет. Может быть, они не дадут ли ответа, что-за причина кратковременности жизни наших шахов. Хорошо бы, государь, снарядить посла, снабдить его подарками и грамотою, да послать спросить об этом у царя индийского”. Шах тоже счел это подходящим. Снарядили посла и с несколькими из улемов отправили подарки и грамоты. Они прибыли к индийскому царю и вручили дары и грамоты. А в те поры в руках у царя была история. Вот он просматривает ее; увидал у берегов Океана один остров и, когда взял и взглянул на грамоту, повелел отвезти прибывшего посла и состоявших при нем людей на такой-то остров. Те взмолились и говорят: “Государь, послу не погибать же; а ты дай ответ на грамоту”!—“А вот когда остров, на который вы отправитесь, разрушится, тогда последует и ответ на вашу грамоту”, сказал царь. И велено было тех людей забрать и заточить на тот остров, оставить им провизии и один раз в год наведываться. Вот они с год этак просидели в заточении, да и говорят однажды друг-другу: “Братцы, ведь мы решительно тут ни в чем не повинны; только нужна милость Божия для погибели этого острова; соединимся сейчас и вознесем наши мольбы и прошения!” В то время как они молились, вдруг произошло что-то в роде землетрясения; остров раздробился на части, и они лежат на берегу морском ошалелые и изумленные. Этот ужасный гул в полночь достиг ушей падишаха, и он тотчас послал людей, велев узнать, не в стороне ли моря тот гул. Когда пришло известие, что гул идет с моря, было велено погнать людей на такой-то остров, взять заточенных на нем, где их найдут, и привести. Их нашли на берегу моря и привели. Через несколько дней привели к падишаху.—“Ну что, люди, получили ли ответ на свою грамоту”?—“Нет, государь”.—“О люди! царь, который немилосерд к подданным и беднякам и творит притеснения, разве найдет в Mиpe спокойствие и безопасность, и разве будет долга жизнь его? Вот как вы просили и молили Господа Бога на острове, где вы находились в заточении, чтобы спасти вас, и остров погиб. Вот ответ на грамоту: усилия людей сокрушают горы”.

Не знали, что главнокомандующий заступничеством угодников Божиих одержал блистательную победу. В это время явились крымсие дворяне, ногайские мурзы и другие сановники-канальи, как будто добровольно, и поздравили победоносного везиря с одержанною им победою; что же касается неверных, то они в одну ночь пробежали 24-часовое расстояние и у Гази-Кермана перешли обратно свою границу, о чем нам дали знать наши татары, привезя известие, что в пределах Крыма не осталось более гяуров. Вследствие этого доклада, а также и письменного о том донесения от Ислам-Герая, калги-султана, главнокомандующий, оставя в Перекопской крепости необходимое число войск, с остальными войсками пошел вперед и, заняв места бывшего расположения русских, простоял там спокойно 8 дней, высылая по ночам караульные разъезды. Изменники и бездельники татары как будто тоже высылали свои караулы вперед наших и потом, говоря: “В этой стороне никого нет, поедем туда, поедем сюда, постоим вот тут”, Ездили то туда, то сюда и возвращались назад. Неприятельская конница скрывалась в 3 1/2 ^{часовом} расстоянии; татары же, находясь позади войск исламских, поднялись и передвинулись на расстояние 1 1/2 часов, решившись положиться на честность наших войск. На другой день человек 15—20 из кавасов да из сипагов заметив между двумя линями войск трех русских всадников, бросились на них с разных сторон и, схватив их, привели к главнокомандующему, которому они и дали следующее показание: “Вначале, когда мы пришли, нас было шестьдесят-семьдесят тысяч, в том числе пятнадцать тысяч калмыков и десять тысяч конных казаков, остальные была пехота. В бою много погибло из калмыцкой конницы, да и провианту у нас оставалось только на один день, поэтому все калмыцкое войско бежало; десять тысяч конницы из оставшегося у нас войска стоять в 3 1/2 часовом расстоянии отсюда, остальное же войско—в 12-часовом. Мы из конницы, которая перед рассветом должна была ударить вам в тыл; мы же были посланы сюда для обозначения пути и вот попались”. Записав показания языков, их отправили к калге, который уводомлял, что неверные перешли обратно свою границу, что и подтвердилось показаниями пленных; так и сообщено было письменно. В эту ночь татары, под предлогом доставления языков главнокомандующему, огромной конной массой наскочили на лагерь; половина лагеря с криками: “Помогите!” разбежалась, а паша, походив пешком по лагерю из стороны в сторону, не нашел ни одной души.—“Народ Мухаммеда”, закричал он, “ступайте каждый в свою палатку!” Отдав это приказание, он ушел в свой шатер, а оставшиеся войска, успокоившись, заняли каждый свое место. Прежде бежавшие ночью пробыли до утра у ворот крепости и только перепугали тех, которые оставались в крепости. В это время татары опять обратили в бегство неприятельскую конницу, в погоню за которой была отряжена кавалерия, пустившаяся налегке преследовать неприятеля; да что толку?—Неверные в эту ночь бежали; видя, что ничего не поделаешь, наши возвратились назад. Когда это положение татар сделалось известным, турецкие войска, снявшись с своего места, вошли в Перекопскую крепость, а татарское войско осталось вне крепости. Через пятнадцать дней получено нами известие, что многочисленная неприятельская конница опять вернулась к упомянутой крепости и разбила калгу-султана; сейчас же главнокомандующий отрядил против неприятеля конницу под начальством египетского бея на помощь калге; но когда было недалеко уже до неприятеля, калга-султан не позволил войскам исламским идти далее, сказав: “Подождите здесь, потому что с нашими татарскими войсками дело уже покончено; а вы, чего доброго, не различите татар с калмыками, находящимися в рядах неверных, потом еще пожалуй выйдет столкновение, и это будет неловко”,—и хотел остановиться, но войска наши не остановились, ответив, что остановятся только в виду неприятеля.

В это время главнокомандующий прибыл в крепость и сидел на валу, возлагая свое упование на Бога, в ожидании победы. Вдруг видит он, что из водворенных на жительство в Крыму ногайских племен Джан-Бойлу и Етишкэ-оглу несколько мурз, захватив в плен некоторое число неверных, ведут их, чтобы продать внутри Крыма. Сераскер их вернул и пожаловал им кафтаны, знаки отличия и денег. Увидя это, татары и мурзы, окружив со всех сторон неверных, начали захватывать их в плен и приводить; с утра до вечера было захвачено от 300 до 500 гяуров набегами татар. Наше войско тоже дралось до полуночи и, обратив презренных неверных в бегство, возвратилось. Это, благодаря Всевышнему, была тоже большая победа.

В это время, пока обнаружились бендерские обстоятельства, немедленно было донесено в императорскую главную армию и Порту, куда были отправлены также 15 пленных офицеров и 3 языка, чтобы порадовать народ Мухаммеда.—Стих: “Да восхвален будет Бог за ниспослание Его всевышней помощи—этой доброй, возбуждающей радость вести, полной веселья новости!”

Узнав об этом обстоятельстве, жители Крыма, татары и ногайские племена—все по очереди писали в Порту и в главную квартиру армии. В течении этих дней в главной армии, крепости Бендерах и других крепостях получались тревожный вести, а затем, когда крымский хан Каплан-Герай с многочисленными татарскими полчищами ногайцев, буджакцев и едисанцев перешел сначала к Очакову, а потом к границам Крыма, подлые начальники упомянутых племен Манбет (Мухаммед)-мурза и другие мурзы из места, называемого Узу-Бой, написали неверным письма с изъявлением покорности.—“Мы и крымский хан”, писали они, “а равно и другие сановники Крымского государства и ширин-мурзы, вместо того чтобы повиноваться османам, в настоящее время лучше бы хотели быть слугами такого доброжелательного к нам правительства, как ваше”. Также и калмыцкие татары, хотя в перекопском бою некоторые из них погибли, а остальные разбежались, но и они—под черным колпаком ведь одна голова!—тоже пришли к русским и сказали: “Вот и мы к вам с повинною головой, опять служить в ваших войсках”. На этом основании они взаимно обменялись договорами и дали друг-другу залоги. Закрепив таким образом союз, упомянутый хан с небольшим числом волонтеров пришел в Крым и увидался с главнокомандующим; в разговоре паша подтвердил о положении главной армии и сказал, что. ногайских татар, для того чтобы они преданно служили Порте, надобно бы с семействами, детьми и имуществом перевести за Дунай, чтобы они оставались в Румелии и на указанных им местах дрались бы с неверными. Но слова Халил-паши нисколько не подействовали, и тот (хан), говоря: “Ногайские и буджакские татары разбиты: поэтому каждый ищет для себя безопасного места,—мы тоже, будучи разбиты и рассеяны, пришли сюда; но мы очень нуждаемся в небольшом количестве продовольствия и денег”, просим у везиря денег и провизии.—Волей-неволей паша приготовил для них дней на восемь, на десять продовольствия и две тысячи золотых, и дал-было это им, но потом подумал, что у его собственных войск мало провианта, и казна в очень стесненном положении, а потому данное взял назад.

Через восемь, десять дней после этого, упомянутый хан, прибыв в Бахче-Сарай и собрав крымских сановников, ширинов и мурз, подтвердил им вышеприведенное состояние ногайских татар относительно неверных, объяснил им, чего можно ожидать в будущем, и прибавил: “Вам тоже нужно обменяться с русскими мирными договорами, для того чтобы спасти Крымскую страну, ваши семейства, детей и имущество”.—“Государь”, отвечали те, “дай нам в руки грамоту, чтобы мы сообразно ей могли составить наши обменные грамоты”.—Хан написал грамоту коллективно от имени всех; сначала он к ней приложил свою печать; потом и другие её подписали и приложили печати; все это было написано между людьми, посвященными в тайну этого дела; но пока отправляли упомянутую грамоту к неверным, хан был отставлен, и из Порты прибыл мубашир (чиновник особых поручениний) с высочайшим указом. Как только хан узнал об этом обстоятельстве, он пригласил к себе всех посвященных в тайну и обратился к ним с следующими словами: “Меня уволили в отставку; сообразно полученному указу, следует ли мне ехать, или же отвечать?”—“Лучше ехать”, единогласно отвечали сановники, “потому что тебе, хан, известно, что большинство крымцев не знают этой тайны; жители сел и городов тоже не знают её; явится другой хан, Крым разделится на две партии, и отвечать будет затруднительно. К тому же турецкие войска поддержат партию нового хана, и мы тогда пропадем. Сделай милость, —тебе ничего не сделается,—поезжай сообразно указу”. Тогда хан поневоле, сев в сопровождении мубашира на галион, уехал.

Если мне зададут вопрос, каким образом я узнал об этих обстоятельствах, то из числа посвященных в тайны было несколько человек, с которыми я около двух лет вел дружбу, почему они и не скрывали от меня своих секретов: они были из числа недовольных, потому что были из грамотных.—“Все это не хорошо”, говорили они, “но мы вынуждены так поступать”. Доходили до нас слухи еще и из других источников. Вот что мне передавали: “Мы вами были довольны, потому что вы более двух лет охраняли и защищали наш край и дрались с неверными ; дело известное. А все эти беспорядки происходили от ногайских татар, а также и оттого, что ханы не имели своего местопребывания внутри Крыма, а все жили в Каушанах ( Бессарабии ); поэтому ширин - мурзы, находившиеся внутри Крыма, разделились на партии и вышли из повиновения . Некоторые при этом хвалили пашу ; но что пользы? Турецкое правительство ни разу не спросило, что делается в Крыму, и в каком положении Крым . “Бойтесь проницательности правоверного, ибо он смотрит светом Всевышнего! ”—По смыслу этого изречения, главнокомандующие у которого религиозность преобладала над административностью, писал беспрестанно в главную квартиру армии и в Порту доклады, рапорты и просьбы как о настоящих отношениях к неверным приходящих из под Бендер ногайцев и остававшихся внутри Крыма племен, ширинов и мурз, так равно и о доставлении на восемьдесят пятый год достаточного количества денег, продовольствия, подкреплений, артиллеристов, бомбардиров, минеров и вообще всех необходимых для армии военных принадлежностей,—прибавляя, что на упомянутый год положение представляется ему трудным, и кончая словами: “Да сохранит нас всех Всевышний своею милостью и благодатью ! Аминь ".

Пробыв еще некоторое время в Перекопской крепости, с приближением зимы, главнокомандующий назначил в эту крепость несколько войск янычаров, снабдив их всем следуемым продовольствием, а также снабдив продовольствием и содержанием и перекопского бека Сахыб-Герай-султана, который требовал этого, говоря, что он с двумястами всадников в течение шести месяцев до весны в состоянии будет содержать караул. Затем упомянутый везирь с остальными войсками прибыл на зимнюю стоянку в Кэфу. Беки этой провинции доложили, что расходчики должны привезти содержание остающимся на зимовку конным сипагам; на это последовало разрешение, и в их руки выданы были буюрулду (приказы) с условием быть на месте на кэфском поле в день весеннего равноденствия. Эти буюрулду, сообразно закону, были внесены в реестры генерал-губернаторской канцелярии, и копии с них выданы на руки бекам.

О шпионе со стороны ногайской

В месяце рамазан 84-го (в декабре 1770-го) года в Кэфу прибыл некто из мулл упомянутых ногайцев, по имени Идрис-эфенди и просил от кэфского муфтия, от муфпев Бакче Сарая и других мест фетвы на такой предмет. “Мурзы нашего племени”, сказал он, “хотят всех нас перевести в местность в московской стороне", именуемую Кубанью, и водворить там; а улемы наши не позволяют: если, говорят, нужно будет идти, то не будет совершаться отпевание умерших. Мурзы сказали: “Это только ваше собственное мнение”. Произошел спор. Наши улемы отвечали тоже: “Коли не верят нам, то пусть спросят у крымских улемов и возьмут фетву от муфтиев, посмотрим: тогда станет известно”. И вот за этим-то нас и послали”. Он подтвердил это его милости сераскеру и ушел. Проходя по городам и селениям, он распускал там разные страшные слухи, и, добравшись опять до своего племени, заверял там, что в Кэфе и в армии провианта и казны мало; что войска в казармах тоже немного; что в Кэфе и Карасу и в других местах христианское райя расположены к московцам; что даже туземные в Кэфе мусульмане изо дня в день предаются бегству. Они (эти слухи) нашли еще большее подтверждение и дошли до московцев. Затем упомянутый Идрис опять отправился в Кэфу под предлогом торговли: принес множество книг туда продавать. Однажды, когда у меня находились воинский судья Осман-эфенди, секретарь дивана Али-эфенди и другие приятели, приходит и упомянутый Идрис. Вытащил несколько книг и говорит: “Эти книги дали мне наши муллы, чтобы я продал, потомучто у них затруднение в деньгах,— возьмите-ка вы!” - Диванские эфенди отвечают ему: “Теперь нам не нужно; у нас есть свои. Может быть, на рынке или, быть может, местные жители купят”. — Я улыбнулся. Судья-эфенди и диванский секретарь спрашивают меня, что это значит.— “Так” , говорю, “кое-что мне пришло на ум, оттого и смеюсь”. — “А что такое, например?”, спрашивают они вторично, и я рассказал им следующее. “Аббасидский калиф Гарун Аррешид, однажды едучи на охоту, дорогою встретился с братом своим Баглюлем. Видит, что на земле лежит большой столб. Баглюль поднямет с земли один конец столба и бросит, другой конец поднимет да бросит; а возьмется за середину — не подымается. Когда он так настарывался, к нему подошел брат и спрашивает, что это такое он делает. Баглюль отвечал “Я положил, что один конец этого столба здешний мир, а другой конец — будущая жизнь; взялся я за здешний мир — будущая жизнь остается; взялся за будущую жизнь — этот мир остается; взялся за середину — -столб не подымается; вот над чем я старался”. Ногайским улемам трудное теперь дело, потомучто, если пойдут с книгами к гяурам, гяуры не доверяют; придут назад — там никого не осталось, кто бы покупал книги; и вот поневоле они приносят книги сюда в Кэфу и стараются, как бы обменять их на деньги, да и уйти себе”. Когда я это сказал, Идрис тотчас встал и ушел. Через несколько времени он пришел переодетый райею. Когда сераскер-паша, о котором будет говорено ниже, ехал в Орскую крепость (Перекоп, а его кяхья и прочее войско расположились в окопах, этого Идриса узнали кэфские жители и говорят: “Шпион!” Его схватили, и сераскерский кяхья Ибраим-ага отослал его к генералу армии Кюрт-Осман-аге, чтобы он был у него под арестом до прибытия его милости сераскера. А означенный ага отпустил его. Идрис, когда сераскер-паша прибыл в кэфскую армию, опять явился в другом уже костюме и, в то время, когда войско отряжалось в Рубатскую крепость (Арабат), он давал войскам яд. Его схватили и привели к вышеупомянутому его превосходительству; при допросе обнаружились прежние обстоятельства, и на этом основании он был арестован. Его превосходительство паша, узнав, что ага намерен взять его из места его заключения, отослал его из армии в Кэфскую крепость. Дорогою сын коменданта, Али-ага, узнав, велел своему войску изрубить в куски упомянутого Идриса. Об этом обстоятельстве будет известно впоследствии, а теперь мы опять возвратимся к своему предмету.

Наступила весна, открылось судоходство; но прошло три месяца, а не появлялось ни одного корабля; деньги и продовольствие не высылались; ни о войске, ни о военных принадлежностях, ни о флоте не было ни слуху, ни духу. Между тем, нечистые гяуры начали двигаться к Крыму, а войска, остававщиеся на зимовках, под предлогом требования следуемого им провианта и невыплаченного содержания, начали волноваться и производить разные беспорядки. Тут надобно рассказать несколько подробностей о положении дефтердара Эмин-бея и квартирмейстера Исмаил-аги.

Уже было упомянуто прежде, что, когда на Перекопском поле собирали войска для набега, понадобились деньги для уплаты содержания, пайков и провианта, а также и просроченного жалованья войскам, находившимся в крепости. Означенный квартирмейстер ага, вместе с прежде прибывшим в Крым Сулейманом-эфенди, отвечали всем, обращавшимся к ним: “У нас не осталось ни продовольственных припасов, ни денег, и из главной квартиры до сей минуты нам не доставлено ни одного зерна и ни одной копейки*. Янычары же сказали: “Пока нам не выплатят все следуемое нам, а вместе и просроченное содержание, мы в крепости зимовать не останемся”. Тогда главнокомандующий вручил дефтердару и квартирмейстеру своих коней, вместе с сбруей и чапраками, а также перстень с своей руки и прочие драгоценности под росписку, с приказанием или продать их или заложить, но чтобы только добыть деньги и, сообразно необходимости, уплатить всем, кому следует, в особенности же частям войск, остающимся на зимовку. Упомянутые чиновники исполнили приказание паши; добыли денег и уплатили как войскам, остававшимся в крепости, так и бывшим в лагере. После этого янычары, схватив и связав дефтердара, ушли в Кэфу, как об этом было уже упомянуто выше. Главнокомандующий зимовал в Карасу. В эту зиму дефтердар Сулейман-эфенди был сменен, а на место его назначен Эмин-бей, которому, в виде аванса, было вручено сто кошельков (по 500 пиастров в каждом) для Крымской армии. Упомянутый господин, отправившись из главной квартиры армии чрез Килию и Аккерман, порастратил порученную ему казну, накупив на эти деньги невольников и невольниц, которых он и отправил в свой дом в Стамбул, да еще сделал другие издержки; а всего растратил он 20 кошельков. Приехав в Крым, он предъявил главнокомандующему данные ему предписания, в которых было сказано, что теперь высылается сто кошельков авансом, а вскоре будет прислано еще двести кошельков. На вопрос, сделанный по этому предмету дефтердару, этот последний отвечал: “Действительно, мне были вручены сто кошельков, но я из них двадцать кошельков истратил на том основанш, что мне правительство должно сто кошельков, поэтому я и взял, сколько мне приходилось по моему раcсчету; а двести кошельков на днях будут высланы”. Послано буюрулду прежнему дефтердару Сулейману-эфенди, чтобы он немедленно из Кэфы прибыл в Карасу для сведения счетов со вновь прибывшим дефтердаром. Сулейман прибыл с отправленным к нему мубаширом, и тогда собралось общее заседание, в котором приняли учаспе бывший и новый дефтердары, квартирмейстер, войсковой судья и прочее высшие чины войска. В это время от перекопского пристава и судьи прибыл курьер и передал бумаги главнокомандующему. По прочтении их, оказалось следующее: от прошлой весны осталось восемнадцать тысяч килэ продовольствия, которое дефтердаром и квартирмейстером и было сложено в известное место; но как помещение склада было плохо и непрочно, то вся эта провизия от дождей и снега сгнила и пришла в положение, о котором можно судить по присланному при сем образчику, который был завернут в грубый холст. Как только об этом доведено было до всеобщего сведения, был сделан запрос прежнему дефтердару и квартирмейстеру: "Как же вы отвечали, что для зимнего продовольствия войск и Перекопской крепости у вас ни продовольствия, ни денег нет, так что вы взяли у меня драгоценный вещи и заложили их, чтобы добыть денег: а эта провизия откуда же явилась?” На этот вопрос наши упомянутыя лица отвечали: “Это правда, но, может быть, повозки остались позади”, и замолчали. Стало ясно, как они служили своему государю.

Новый дефтердар Эмин-бей-эфенди, подобно контролеру главной квартиры армии, самым лживым образом с многочисленными клевретами своими воровал и тратил бывшее у него в руках казенное имущество. Он захватил оставшееся количество сухарей от выданных вначале бывшему дефтердару для Крымской армии, перетолок и сдал их опять в казну, говоря, что это купленная им свежая мука. И вся остальная его служба была в этом же роде. Будучи в хороших отношениях с партией янычар, он без всякого буюрулду, по собственным предписаниям, выдавал разным лицам неположенное содержание, а главнокомандующему и главным чинам армии, которым полагалось выдавать жалованье, он по шести месяцев в году не выдавал его. И без того продовольствие и деньги получались в весьма малом количестве, а когда приходили, то ими распоряжались вышеозначенным образом. Выше было упомянуто, что с начала весны прошло три месяца, а из главной квартиры не было и следов присылки продовольствия, денег, подкреплешй и необходимых военных припасов; в этот промежуток времени нечистые гяуры, по соглашению с ногайскими татарами, начали наступательное движение к Перекопской крепости; калга Крымского хана Селим-Герая, его родной брать Мухаммед-Герай, по прибытии в Крым, отправился в Бахче-Сарай, когда вдогонку ему главнокомандующий послал уведомление, чтобы по возможности скорее для войска были даны подводы, потомучто неверные наступают на Перекоп. — “Подводы будут изготовлены”, отвечает письменно калга, “но только бесплатно нельзя, потомучто сельские жители имеют в своих руках высочайшее повеление, сообразно которому дефтердар-эфенди должен вперед платить деньги за наем повозок. Я же, как вашему превосходительству известно, в скором времени должен отправиться в Кэфу”. Прибыв с крымскими сановниками в Кэфу, калга быль почетно принят, сообразно правилам этикета; к главнокомандующему потом были приглашены и прибывшие с калгой сановники; в разговорах с ними главнокомандующий обратился ко всем им с следующими словами: “Теперь нам необходимо поскорее послать войска с зимних стоянок к Перекопской крепости; и ваша и наша священная обязанность служит религии и правительству и защищать крепости, государство и рабов Божиих. Крымской армии следует, по принятому обыкновению, как прежде, дать повозки; но мне неизвестно, чтобы они давались за наемную плату. Если в настоящем году и издан высочайший указ об уплате денег за наем подвод, то мы об этом не знаем и не получали на этот счет никакого приказания, да если бы таковое и пришло, то ни у нас, ни у дефтердара денег нет, чтобы уплатить такую сумму, потомучто на это понадобилось бы ведь четыреста кошельков. Но мы напишем в Порту и по получении ответа поступим, как будет угодно повелеть государю. Ну, а теперь пусть будут даны необходимые подводы для находящихся здесь войск; поспешим к Перекопу”. После такой речи ревностного и распорядительного везиря, его собеседникам не осталось возможности не исполнить его желания, поэтому калга-султан и все прочие, выразив согласие, отвечали: “Мы дадим повозки”. Этим и кончился разговор; они встали и ушли.

Потом они все-таки продолжали не давать подвод; им посылались и письменные приглашения, и нарочные люди, но все было бесполезно.

В это время прибыли в Крым из главной квартиры армии Крымский хан Селим-Герай и вместе с ним комендант Ени-Калэ (Керчи) и Рубата, кэфский генерал-губернатор Абазех-Мухаммед-паша. Хан прибыль в Бахче-Сарай, а Абазех-Мухаммед-лаша с двадцатью двумя человеками свиты на корабле в Кэфсюй залив; ему приготовлена была квартира в городе; он в ней и поместился. Увидевшись, сообразно этикету, с главнокомандующим, Мухаммед-паша в разговоре сказал ему: “Любезный друг, я с вами вместе отправлюсь в Перекоп и буду служить, мне и хан дал ярлык такого рода: “Хочешь — ступай в Ени-Калэ, хочешь — оставайся в Кэфе, или же вместе с главиокомандующим отправляйся в Перекоп”. Что вы на это скажете? — “Любезный друг”, отвечал главнокомандующий, “государь назначил тебе должность в Кэфе и приказал защищать Ени-Калэ и Рубат, а есть ли у тебя высочайшее повеление относительно того, чтобы состоять при мне?”— “Нет”, возразил тот; “но хан дал мне ярлык”.—“Тебе, по повелению государя” отвечал опять главнокомандующий, “следует на суше защищать крепости, а со стороны моря твоя обязанность заботиться о защите императорского флота”. — “Однако, вот уже прошло более трех месяцев времени, и до сей минуты крепости остаются пусты; так уж вы пожалуйста поезжайте!” Приказание было дано; но он не послушался приказания и не поехал.

И действительно, прошло три месяца времени, а ни флот, ни суда с продовольствем не приходили; доставленных припасов и денег было очень мало; поэтому в войсках началось неудовольствие; стала распространяться паника, и начали возникать таие серьезные случаи, о которых грустно было слышать. Короче сказать, Абазех Мухаммед-паша с Диздар-оглу и подобными ему другими злодеями, прибывшими с анатолийскими байраками, задумали преступное дело; татары тоже воспользовались этими обстоятельствами. Стих: “Твой прелестный характер подобен зеркалу Искендера — что я скажу еще кроме, что не было бы тебе известно?!”

Одним словом, главнокомандующий, посылая хану Селим-Гераю поздравительное письмо и подарки, требовал от хана подвод для Крымской армии. От хана получено было в ответ, что подводы в скором времени будут высланы. Прибывшему с флотом наместнику генерал-адмирала, Хасан-паше, главнокомандующий послал приказание как можно скорее приступить к защите назначенных ему крепостей, а Абазех-Мухаммед-паше, все еще остававшемуся в Кэфе было дано предписание в таком смысле: “Потрудитесь отправиться в Ени-Кале, куда вы назначены по высочайшему повелению, потомучто неверные направляют в ту сторону войска”. — “У меня нет ни сумм, ни продовольствия, ни свиты”, отвечал Мухаммед-паша; “пусть мне будет дано денег, припасов, сорок лошадей, палатки и шатры, чтобы я мог отправиться в упомянутую крепость; иначе же, высокостепенный хан вручил мне ярлык, по которому я останусь в Кэфе”. Так он и затягивал время. — Упомянутый выше Хасан-паша тоже не отправился в Ени-Калэ, а остановился по близости Кефы, в Керченском лимане. Дела были в этом положении, когда главнокомандующий получил от хана письменное уведомление в таком смысле: "Неверные прошли к Перекопской крепости; спешите скорее с находящимися при вас войсками; подводы прибыли; да смотрите, не мешкайте”, — заключил он, — “ибо я уже отправился”. Немедленно созвав совет, на который явились все начальники янычар байраков, полковые командиры, офицеры египетских войск и все вообще высшие чины армии, главнокомандующий сообщил им известие, полученное им от хана. На это все янычары и npoчиe ответили, что пока не будет продовольствия и подвод, они не пойдут к Перекопу. Тогда главнокомандующий отдал приказ, что он пойдет с египтянами, сипагами и штабом, чтобы завтра все было готово к походу. Совет разошелся.

На другой день 12-го реби'у-ль-эввеля 85 года главнокомандующий выступил из Кэфы, а хану лослал уведомление: “Сделайте милость, не идите вперед, пока я не подойду, так чтобы нам соединиться в месте, называемом Бей-Деирмени; надеюсь поспеть туда в три дня”.

Получив это уведомление, хан сообщил его крымским сановникам. В этот промежуток времени Перекопский бек Сахыб-Герай, ханский ага Исслам-ага, Джелаль-мурза, Инайест-Шах-мурза, прочие ширины, беки и мурзы ногайских племен Джан-бойлу и Етешеку-оглу, живущих внутри Крыма, ударив челом хану, просили и молили его: “Государь, вот уже два года, как в Крыму османский сераскер пользуется и известностью, и почетом, а наша служба неизвестна ни высокостепенному хану, ни турецкому правительству. — Сделай милость, чтобы хоть в этом благословенном году мы не были удалены от лица нашего государя-хана и чтобы и мы, слуги его, порадовались!" Хан, человек прекрасного сердца и благородного характера, склонился на эти просьбы и, вправду задумав стяжать славу и известность, не обращая внимания на сераскера, пошел прямо к Перекопской крепости; а в ту же ночь и серяскер пошел в упомянутое выше место Бей-Деирмени и, думая, что хан придет, остался ждать его день; но в ту ночь, когда хан выступил, татары с неверными обменялись сигналами; основываясь на этом, с крепости раздались выстрелы, и жители крепости, думая, что идет хан, вышли все посмотреть на него. Злодеи-гяуры, с которыми все это было условлеяо, прямо подошли к Перекопу; им изнутри отперли ворота; мурзы, ширины, ногайцы и npoчиe стали в ряд по обеим сторонам и приняли неверных внутрь крепости. Когда неверные начали входить в крепость, из остававшихся внутри крепости войск одни бежали, другие были убиты, а остальные взяты в плен. Передавшие гяурам крепость в радости пришли к хану и сказали ему: “Вот какое вышло дело: неверные взяли крепость и орудbя повернули в эту сторону, — спаси нас, высокостепенный хан!" Они с такими воплями вошли к хану, что этот поседний, вместо прежнего намерения стяжать славу и почет, ударился в бегство; поистине он вел себя как настоящий татарин. Весть об этом происшествии дошла до главнокомандующего в двадцать часов. “Куда же давался хан?” спросил он и послал людей везде разыскивать его. Храброго хана где-то нашли. Это напоминает один подходяпцй к данному случаю рассказ. Во время потопа (когда мышь прогрызла дыру в Ноевом ковчеге; дыры этой не могли отыскать, и Ной объявил тварям, что которая из них отыщет дыру, может просить у него чего ей угодно) пришла к Ною змея и сказала: “Помолись, чтобы на мою долю досталось самое что ни на есть сладкое мясо — я заткну дыру этого корабля, и корабль будет спасен”. Предметом её желания было человеческое мясо. Точь-в-точь как при сдаче татарами крепости, упомянутая змея после потопа пришла к Ною — да будет над ним мир! — А Ной узнал, что желание змеи отныне господствовать над родом человеческим, и сказал ей: “Пошлем кого-нибудь, чтобы он испробовал вкус всех мяс на свете и сообщил бы нам о нем” Змея волей-неволей согласилась на это. Отправили с этим поручением комара. Он отведал всех мяс, но, возвращаясь, дорогою встретил птичку, именуемую ласточкой. Ласточка спросила его: “Откуда ты идешь?” — Комар отвечал: “Я отведал всех мяс на свете и слаще человеческого мяса не нашел”. Ласточка сказала ему: “Дай-ка мне в рот твой язык: я тоже удостоверюсь в его сладости и, пойдя вместе к Ною, засвидетельствую об этом”. Комар высунул свой язык, а ласточка клювом своим, точно ножницами, отрезала ему язык. Комар, ставши немой, начал визжать. Когда же пришел он к Ною, то никто не понимал, что он говорит. Тогда ласточка выступила вперед и сказала: “Я знаю, что он говорит: он свидетельствует, что из всех мяс в Mиpe слаще нет мяса лягушки”.

Точь-в-точь как в этом рассказе, ногайские татары отрезали язык крымским татарам, и они начали теперь визжать. Мы же возвратимся к нашему повествованию.

Спрошенный о случившемся, хан письменно изложил все вышеприведенное и прибавил: “Любезный друг паша, сделайте милость, пожалуйте в Карасу; мы тоже туда отправимся, и мы посоветуемся, что предпринять нам. Так уж верно предопределено свыше!” Получив такое письмо и узнав подробности происшествия, главнокомандующий уже готовился отправиться в Карасу, как является к нему приехавший гонец из ногайцев и объявляет ему, что в эту ночь татары сделают нападение на его лагерь; да будет ему это известно. Объявив это, ногаец ушел, а главяокомандующий сказал: “Будь, что будет: Бог милостив!” Между тем в эту ночь неверные, взяв крепость Рубат, часть гарнизона убили, остальных взяли в плен; остававшиеся вне крепости бежали. Солдаты в этих крепостях большею частью татары, но они в крепости не живут. Бежавшие пришли в Кэфу и криками своими взволновали жителей Кэфы, которые, придя к Абазех-Мухаммед-паше, сообщили ему обо всем случившемся. Этот храбрый паша сейчас же отрядил своего богатыря-казначея с 5-ю или 10-ю конными, приказав им наблюдать за неверными. Храбрец этот, однако, в крепость попасть не мог и вернулся ни с чем. Потом послано было немного кэфских войск, которые, не доходя одного часа до крепости, имели дело с неверными, но разбитые пришли назад. Тогда Абазех-паша, выведя из крепости янычар, велел им занять в удобном месте укрепленную позицию в ложементах; по настоянию всех горожан в одном месте заняли укрепленную позицию; но это не принесло ни пользы мусульманам, ни вреда неверным. Одним словом, когда Абазех-паша собрал совет, чтобы обсудить, как донести о случившемся главнокомандующему, то и сам паша, и командир войск Кюрд-Осман-ага и наконец начальники байраков вот что сказали: “Крым выдан москову этими татарами; его присутствие хан ушел, а главнокомандующий бежал; кому же доносить теперь?” Чтобы унизить главнокомандующего, Абазех-паша прибавил: “Вот если бы я был сераскером, то я бы не бежал, оставив вас в этом положении.” — “Исполать тебе, высокостепенный везирь!”, отвечали присутствующие; “с этой минуты ты наш сераскер, — приказывай!” В эту минуту приходит известие, что идет главнокомандующий; сейчас же пишут донесение и посылают ему навстречу. Везирь, как было сказано выше, направляясь в эти дни к Карасу, имел предчувствие, что крепость Рубат перешла в руки неверных; когда же это подтвердилось и лолученным известием, он немедленно отправил посланного и, узнав истинное положение дела, повернул к Кэфе. На пути он опять получил письмо от хана, в котором тот нисал ему: “Идти в Карасу встречается затруднение: мы получили известие, что неверные вступили в крепость Рубат; вы тоже извольте идти в Кэфу и отрядить войска к Рубату, туда и мы отправимся с двадцатью тысячами татар”. Главнокомандующий, имевший уже известие прежде, получил донесете Абазех-паши, когда был близ Кэфы; в этот день вечером главнокомандующий прибыл в лагерь войск, а в ночь Абазех-паша, оставя лагерь, переехал сначала в Кэфу, а оттуда на один из прибывших галионов. На другой день главнокомандующий, разместив сипагов в ложементах, отрядил войска к Рубатской крепости, а с ними отправилось и три тысячи татар, прибывших от хана. Татарские войска, едва завидев неверных, обратились в бегство, а войска исламские завязали бой с неприятелем; неверные вошли в крепость; наши войска тоже отошли назад: ничего другого не оставалось после бегства татар, потомучто нас бы разбили; между войсками появилась паника, и из войска, равно как и из жителей Кэфы по ночам стали бежать, кто на суда, кто внутрь Крыма. От главнокомандующего Крымской армии было послано предписание Фазли-капудану, начальнику флота, чтобы он остерегался и не принимал никого на суда, ни из местных жителей, ни из войск; но что в этом было пользы? Все видели пример Абазех-паши, и никого нельзя было удержать. Тогда все янычары, придя к главнокомандующему, сказали ему: “Абазех-паша не поехал к месту своего назначения в Ени-Кале, пусть он, по крайней мере, придет в лагерь. Пожалуйста, пошлите ему приглашение; все мы убедительно просим вас об этом”. Главнокомандуюший исполнил это, послав приглашение письменно и отправив лошадь; на это Абазех-паша также письменно отвечал: “Если мне, как я уже прежде требовал, будет дано сорок лошадей, 40 кошельков денег, продовольствие, палатки и другие необходимые припасы, то я выеду; если же нет, то не выеду”. Когда это стало всем известно, то несколько начальников янычар отправились к Абазех-паше и сказали ему: “Янычары, рабы ваши, очень вас просят: сделайте милость пожалуйте в лагерь.” — “Это надобно было сделать раньше”, отвечал им Абазех-паша: “теперь какая будет польза от моего прибытия? Прежде нам не дали янычарского содержания, а теперь упрашивают. У меня нет никакого дела в лагере; как будет попутный ветер, я уеду.” Огорченные аги вернулись назад и сообщили главнокомандующему ответ Абазех-паши. Главнокомандующий опять созвал на совет всех начальников янычар, египетских войск, местных беков и других офицеров, и когда все по его приказу собрались, он обратился к ним с следующими словами: “Послушайте, аги и беи, все мы пришли ради несомненной веры и службы государевой; что касается до меня, то я и не помышляю уйти отсюда; надеюсь, что и вы тоже вместе с нами послужите Вере и государству!” — “Совершенная правда”, ответили ему присутствующие; “коли так, то и нам теперь тоже нет отсюда ни на шаг отступления”. Все принесли клятву и сказали: “Какое будет теперь твое приказание, эфенди?” — “Если так”, сказал паша, “соберите ваших людей, немного пехоты и сколько можно янычар, сколько бы ни было, все равно, для того чтобы идти на Рубат; в начальники я им даю моего кяхью, пусть идут и сразятcя еще раз с неверными. Если с Божьею милостью мы здесь одержим победу, то можно будет потом идти и на Перекоп, потомучто с моря к нам должно прибыть войско; может быть придеть и милиция, и байраки, и продовольствие, и деньги. Теперь же пусть находящиеся налицо войска, вместе с местными кэфскими жителями, расположатся в ложементах; в течение двух дней пусть будут готовы войска под начальетвом моего кяхьи.” На основании этого пешие и конные сипаги, конвой паши, сорви-головы волонтеры, храбрецы и другие начальники внутреннего сераля с назначенным им в начальники кяхья-беем отправились к крепости Рубат; неверные на два часа расстояния вышли против них навстречу, но, увидев войска исламские, отступили назад к крепости; наши же войска в ночь начали в удобном месте строить окопы. Презренные гяуры, получив уже заранее известие о наступлении на них мусульманских войск, послали гонца в Перекоп к своему генералу сказать ему следующее: “У нас с татарами был не такой уговор, или же вы дали другое приказание? Пусть татары придут и дадут ответь туркам, потомучто все жители Крыма и ногайцы обменялись с вами договором. Они дали заверение, что, мол, если отоманские войска нападут на вас, то мы ответим и дадим отпор; а теперь вот турки на нас напали; если дело останется в этом положении, то неприятельское войско пойдет и на Перекоп”. Получив это донесение, генерал Долгоруков, назначенный от короля гяуров главнокомандующим в Крыму, сообщил полученное из Рубата гяурское донесение хану, бывшему Перекопскому бею Сахыб-Гераю и брату его Шагин-Гераю. Сахыб-Герай немедленно послал брата своего Шагин Герая, вручив ему бумагу, во главе многочисленной рати татар, на мусульманские войска. Шагин-Герай, прибыв на место и окружив бывшими у него ногайцами наше войско, предъявил находившуюся в его руках бумагу, смысл которой был следующий: “Ради кого вы воюете? Если ради Крыма, то мы все отдали Крым русским и заключили с ними мир; нам нужны наши владения, а от вас что нам пользы? Нам известно положение вашей главной армии; вам бы тоже лучше идти назад в Кэфу. Если же произойдет сражение, то ногайские татары разнесут весь ваш лагерь. Будьте здоровы!” Татары отошли и стали в стороне, а наши войска, видя себя в таком положении, без боя отступили и начали открыто садиться на корабли. Некоторые все-таки не покидали ложементов, да что было пользы? Городсие жители толпами шли к пристаням, садились на баркасы и уезжали, потому-что крымцы поручились за имущество местных жителей: цель их была только напугать наши войска, свои же могли после возвратиться и опять вступить во владение своими имениями; местные жители немусульмане были тоже посвящены в эту тайну и только, ждали как бы потом захватить и присвоить себе дома и лавки мусульман; другие же имущества захватили неверные.

Попавшись в плен, я, несчастный, сорок восемь дней оставался в Кэфе, поэтому и знаю все эти обстоятельства. И еще было несколько благородных особ, ведавших об этих обстоятельствах, но всего не пересказать словами. Все произошло оттого, что ханы пребывали постоянно в Каушанах, а ширин-беки и мурзы предавались разным злонамеренным замыслам; поэтому находившиеся в Крыму лица при случае передавали, что дела идут скверно.

О племенах татар и ногайцев

Язык тюрков разделяется на 12 разнородных наречий. Начало появления этого народа было в пространстве за рекою Оксусом (Аму-Дарьею). Выйдя из города Махана, племена данышмендие, ак-коюнлу и сельджукское сначала сделали нашествие на провинции Рума (Малой Азии), и каждое племя, завоевав по одной провинции, выработало себе особое наречие. Древний турецкий язык есть язык татарский, а у татар есть 12 разнородных наречий; это тюркменское наречие отделилось от них.

Племя могул; племя йогул; пл. этрак-казак; пл. хэшдак; пл. дагестанское; пл. лезги; пл. кумук; пл. татары Бухары; пл. ногайское урмбэт; пл. олу-ногай; пл. кичи-ногай; пл. кальмук; пл. шейдак-ногай; пл. хайдак-ногай; пл. кязанских татар; пл. бадарак, которое есть крымское татары.

Тюрки, татары, тюркмены и османы — все происходят от упомянутых древних племен; но кумукские татары, чин, фагфур, хата, хытан и находящиеся по ту сторону московов до темных пределов Мира племена кумукских татар суть другие татары. По двенадцать отраслей и двенадцать языков, но они понимать один другого не могут и воображать: они в Мире представляют особую группу народную. Но от калмыцкого племени и московский король и фагфур (так турки называют Китай), и казацкий народ терпели много беспокойств, потомучто Творец создал на лице земли два народа безсчетных — один на Египетском острове, где под властью двенадцати царей есть многочисленное черное племя, а другой—это калмыцкий народ, тоже очень многочисленный. — Вот и все!

Обратимся к нашему предмету. Кэфские райя написали бумагу, к которой пятьдесят попов приложили печати, и отправили ее в крепость. На дороге скрытый пикет, схватив и связав райев, везших бумагу, отправил их к сераскеру. Когда, посмотрев на бывшую в руках их бумагу, им сделали допрос, то они показали, что им дал эту бумагу такой-то поп. Смысл же бумаги быль следующий: “В Кэфе из мусульман не осталось никого; только и остались райя; если вам райя нужны, приходите поскорее через такое-то место. В лагере войск тоже очень мало”. Главнокомандующий велел умертвить этих райев и трех попов. На другой день упомянутый выше наместник генерал-адмирала, Хасан-паша, не пошел с флотом к месту своего назначения, к крепости Ени-Калэ, а, простояв в Керченском лимане пятнадцать дней, пришел в Кэфу и подал главнокомандующему следующий рапорт “Неверные с пятнадцатью галионами приходили к крепостям Рубату и Ени-Кале, так что никаким образом нельзя было войти в Азовское море, потому-что они захватили Азовский пролив и, как только завидели наш флот, забросали его дождем ядер и бомб. А так как наши корабли малых размеров, то я не отважился и вернулся сюда. Жду дальнейших приказаний вашего превосходительства”. Главнокомандующий обратился к Хасан-паше со следующим предписашем: “Со стороны Перекопа идут неверные с многочисленными полчищами ногайских татар; если они покажутся, то с десятью кораблями найди удобное место для поражения артиллерийским огнем, и, когда встретится надобность, ты будешь стрелять по таборам неверных с моря и тем подкрепишь наши войска”. Эта благородная личность, будучи также и сострадательным человеком, приняв на корабли ночью бежавших из лагеря солдат и уйдя к устью лимана, остановился там и послал другие корабли и лодки к берегу затем, что если еще будут беглецы, то взять их и уйти.

В это время Шагин-Герай выжидал случая и делал приготовления к исполнению своих преступных замыслов и проявления черной неблагодарности. Двадцать седьмого числа упомянутого месяца он вместе с прахоподобными гяурами напал на нас; произошло сильное сражение, но что было пользы, это не сокрыто от всех умных и сведущих людей: известно, чем все кончилось.

Государь мой, вот объяснение положения Крыма:

Они (крымцы) явно стали слугами неверных; у меня не остается в этом сомнения.

Этот народ бесспорно делится на семьдесят три партии.

По словам умных людей, в Крыму семьдесят две национальности,

Этот безобразный мятежник, искавший лишь предлога,

Этот ноглец неблагодарный к милостям и благодеяниям правительства,

Искони поганый, материн сын,

Злоумышленник, у потреблявший порох и бомбы,

Клеврет сатаны, радующийся коварству

Лицемер, приходящий под видом правды, возбуждающий к мятежу —

— начальник упомянутых племен Джан-Мамбег, сын искусителя, приносящий несчастье, да крымские мурзы, да ширинцы, посоветовавшись с упомянутым злодеем генералом неверных, Долгоруком, сказали ему: “Неудобно, чтобы в одном месте было два хана; пусть Селим-Герай-хан уедет, потомучто находящиеся в Кэфе отоманские войска частью на море, а частью в лагере; может случиться, что сзади подойдут другие их войска и подкрепят их, и тогда положение сделается затруднительным; в этом Мире всего можно ожидать. Случись, что османы одержат победу, тогда они зададут крымцам, и эти скажут, что вы были всему причиною; если же отоманские войска обратятся в бегство, то и крымцы, и ногайцы ответят: “Ваши войска бежали, а мы не в силах были сопротивляться такой многочисленной армии, какова гяурская, поэтому и сдались поневоле, чтобы только спасти наше имущество, жен и детей. Основываясь на этом, надобно идти на Кэфу, да и находящиеся в Кэфе райи ожидают нас”. Говоря таким образом, они подучили и настроили русскихъ. А злодей гяур, по имени Долгорук, построив войска, двинулся на Кэфу, и в четырехчасовом расстоянии его передовые разъезды встретили мусульманский авангард; завязалось жаркое дело; к утру авангардные войска отступили и вошли в ложементы. Когда наши войска дрались с русскими, Хасан-паша, препоясавшись поясом храбрости, вышел вон из лимана и со всеми кораблями ушел в Анатолию. Мусульманские войска, увидя такое положение, все бежали из укреплений, и хотя главнокомандующий дубиною загонял солдат в укрепления, но они все-таки продолжали бежать разными сторонами; одни погибли на суше, другие в море; в артиллерийский склад попало ядро и зажгло его; несколько артиллеристов сгорело, а остальные, увидев это, тоже бежали. Солдаты Диздар-оглу, обратившись в бегство, наткнулись на главнокомандующего, бросились на него и стали в него стрелять. Неверные наступали тремя колоннами: одна разбила наш лагерь; другая взяла ложементы, а третья вошла в Кэфскую крепость, в которой райя разоряли дома. В эти минуты около сераскера осталось только двенадцать человек свиты, и гяуры, поставив орудия на холме, находящемся на кэфском поле и называемом Паша-Тэпэси, осыпали оттуда сераскера градом ядер и гранат. Сераскер поневоле, продолжаясражаться, вошел в Кэфскую крепость, где он ни с кем не встретился, так как неверные все разбрелись по домам для грабежа. Войдя в башню, он велел завалить и баррикадировать ворота её. Между тем к воротам подошел артнллерийский начальник неверных; по воле Божьей в него попала пуля, и он был убит; остальные неверные, вообразив, что внутри башни много мусульманского войска, занялись другими распоряжениями. В эту минуту от сераскера пришла запечатанная бумага к начальнику неверяых, присланная с одним из местных янычарских аг, с Али-агой. Агу, несшего бумагу, схватили и бумагу передали начальнику, который, открыв её и прочитав, узнал, что в ней говорилось: “Аман!”. Затем написал ответ и отправил к сераскеру генерала с драгоманом, приказав сказать: “Добро пожаловать; в каком месте угодно иметь со мной свидание?” — “Мы будем иметь свидание на площади перед башней”, ответил его превосходительство паша. Паша с находившимся при нем начальником крепости, с кэфским каддем из местных жителей, по имени Кара-Баба-оглу, известным главою мятежников, — к которому применимы следуюшде стихи:

„Если присуще кому-либо зловерие,

Тот словами науки мусульманин не будет;

Если черный камень окрасишь ты красною кровью,

То он цветом изменится, но не станет бадахшанским рубином;

Если научить попугая словам,

То слова его будут человеческие, но сам он человеком не станет" —

да еще с пятнадцатью-двадцатью человеками вышел на указанное мест, где уже начальник злостных неверных выстроил войска, а сам, выйдя навстречу сераскеру, спросил его сначала о здоровье, а потом потребовал у него саблю. Сераскер сделал знак своему оруженосцу, и тот подал гяуру свою саблю. Этот взял ее, посмотрел на нее и отдал обратно оруженосцу, а обратившись к паше, сказал: “Пожалуйте опять в ваш дворец”. Внутри крепости в разных местах были поставлены войска для охраны.

О моем собственном положении

Во время описанного выше сражения, паша, узнав, что близ места, называемого Паша-Тэпэси, собралось много сипагов, отдал мне следующее приказание: “Ступай, скажи им, чтобы они шли в свои ложементы”. Взяв с собой пять-шесть человек, находившейся при нас свиты, я отправился; но на пути нас встретила многочисленная толпа гяурских всадников; они напали на нас; один или двое из моей свиты были убиты, а я с остальными попался в руки врагов и был взят в плен; голый и ошеломленный я был представлен к упомянутому генералу, а он велел меня посадить в их лагерь в палатку. Положение было очень тяжелое, и я думал про себя: “Посмотрим, не пошлет ли судьба чего-нибудь для спасения”.

Стих: “Мне для себя ни в чем нет нужды, кроме моего сердца. Кроме моих ран найдется мне награда”.

Одним словом, я провел в заключении семнадцать дней, томясь голодом и жаждой.

Стих: “От добродетельных людей, знающих правила честности, притеснений не бывает. Усовершенствованный и наученный опытом человек не заблуждается". Добрый и благородный сераскер, узнав, что я в плену и в заключении, обратился с просьбою к генералу Долгоруку, и меня привели к сераскеру; а человек семь-восемь нашей свиты остались в лагере генерала: их отправили в другую крепость. Через 48 дней, 1185 г. джемзи'у-ль-эввеля 15-го дня был составлен список всем взятым в плен в кэфском лагере янычарам, сипагам и свите сераскера, всего 280 человек. Из них сераскера с 51 человеком отправили в столицу России, называемую Петербург а остальных 229 человек оставили в Крыму.

О переговорах татар с неверными

В течение семнадцати дней нашего заточения татары всякий день являлись в лагерь неверных; все мурзы, ширины, начальник едисанских татар Джан-Мамбет-задэ одноглазый и прочие приходили на совещание; иногда бывали и споры; после, когда они уходили, неверные, под разными предлогами взяв всех находившихся в руках татар гулямов (мальчиков), невольвиц, скот и рабов, отсылали все на Кубань. Татары бесились, видя и поняв, к чему все это ведет, но что было пользы? Все племя ногайцев перешло на сторону неверных; к неверным подошли еще сзади вспомогательные войска и оцепили со всех сторон Крым, так что крымцам никакой не было надежды и возможности разечитывать на победу. По делам своим они нашли и возмездие!

Опиcание острова Крыма, города Кэфы и Кэфской-крепости

Кэфа находится насупротив анатольского пункта, именуемого Синопом. Это большая крепость и великий город. Его называют "Малым Египтом". Немусульманские жители его суть армяне и греки, числом свыше двадцати тысяч приблизительно. Внутри крепости до пятидесяти соборных и приходских мечетей и пятьдесят шесть церквей. Из райи в качестве отоманских подданных только тысяча человек платят поголовную подать, прочие же райя не принимают податных реестров, говоря, что они подданные то хана, то султана (т. е. царевича), то мурз,то ширинцев. Платя своим агам по одному гурушу (пиастру) в год, получают документы. Проживающие в Старом-Крыму, в Карасу, в Гёзлеве (Евпатории), в Бахче-Сарае и в других местах райя были католики, и у них велась переписка с московами. Кэфа порт с большою гаванью. Вне этой крепости есть так называемый шор, т. е. форштадт, и много кварталов. С левой стороны есть большая гора, которая теперь называется Сады паши. Причина этого такова. В прежнее время когда-то жители Кэфы взбунтовались против Высокой Порты (Турции), и никто не был в состоянии, для того чтобы овладеть означенною крепостью, войти в нее ни с моря, ни с суши. Предпринята была против неё экспедиция, и назначены были войска на галионах для осады с моря, но они никак не могли войти в, гавань. Наконец войско высадилось и на сушу и около двух лет осаждало означенную крепость и сражалось. Так вот назначенный с войском сераскер и мирмиран и развёл на этой горе сады, и она стала называться Садами паши. А крепости-то все-таки никоим образом было не одолеть. Тогда все войско единодушно воздвигло холм близ этих садов, в роде холма султана Османа. Он приходился как раз напротив Кэфы. На него встащили пушки и бомбы, и паши стали осаждать крепостные ворота. Таким манером в первое же сражение бомбы и пушечные ядра проникли в крепость; жителям стало не втерпежь, и когда этим способом крепость была завоевана, то именем пашей названы были ворота, которыми они вошли в крепость, да и холм этот также теперь называется Паша-Тэпэси (“Холм паши”). В сущности если бы это была паланка (форт), то годилась бы в дело, потомучто в сорок восьмом и девятом (1735-1736) году московские гяуры тоже приходили в Крым и подходили к Kэфе; но кэфские жители и войска армии; да из пашей Джаным-Ходжа и друие окопались на месте близком к морю на левой стороне крепости. Так как упомянутый Паша-Тэпэси остался внутри ложементов, то онивытащили на этот холм пушки и бомбы, а на Сады паши отряжено было для обороны войско из местных, и гяуры никак не могли устоять и наконец ушли назад; пожгли Карасу, Гёзлев и Перекоп, постреляли и удалились. Кэфа-то спаслась тогда, а в этот раз Абазех-паша не обратил внимания на тот холм и оставил его вне ложементов. Ему рассказывали случившееся в прежнее время обстоятельство, но было бесполезно: выше было упомянуто, каково было положение и достоинство паши. Известно, что по левую сторону Кэфы Черное море, которое образует большой лиман, идущей от Кэфы до места, называемаго Керчью; а затем Ени-Кале, которое входит в Азовское море, в четырех с половиною часах от Кэфы. А напротив Ени-Кале крепость Тамань; между ними Азовское море. А между Ени-Кале и Азовским морем крепость Рубат (Арабат). С одной стороны Рубата Азовское море, а с другой Вонючее море. Между обеими водами тянется дорога в двадцать четыре часа, такая, что только два всадника могут ехать бок о бок. Конец её составляют черкесская границы, называемыя Ченешкэ-Богазы. В этих местностях со стороны крепости Рубатской разъезжал караул, называемый кара-байрак (“черное знамя”). В этот раз гяуров-то и привел этот самый кара-байрак. За упомянутым Рубатом с Вонючею-Водою идет (путь) до места, называемого Чонгар-Богазы и опять же с Вонючею до места, называемаго Уч-Оба, а затем кончается на границе Перекопской крепости. Это Вонючее море, которое, вступив в ров Перекопской крепости, тянется на три с половиною часа, сливается с Черным морем по левую сторону означенной крепости. От Перекопской крепости до Кыл-Буруна - тридцать шесть часов, а от той же крепости до Гази-Керманской крепости - тоже тридцать шесть часов. Когда-то была сильная крепость; когда же она была разрушена, против её выстроена крепость Узу (Очаков). Между ними течет река, называемая Узу-Сую (Днепр). А когда теперь означенная крепость Гази-Керманская досталась в руки московам, то они починили ее и сделали сильною. Она составляете начало трех рек. И прочие находящиеся в Крыму вышеупомянутые крепости они тоже починили, а в других местах по Черному морю выстроили форты и редуты. А от Перекопской крепости до Кэфы средним путем тридцать шесть часов. А по левую сторону Кэфы Черное море. А по прибрежной линии место называется Шик-Атлам; затем следует Судак; потом село Манкыд; дальше Гёзлев; после Балык-Лава. Это все пристани. А потом обитаемый крымскими ханами Бахче-Сарай, а затем вышеупомянутая Перекопская крепость. Этот Крымский остров имеет четыреста пятьдесят миль. Внутри его, говорят, сорок тысяч мечетей и около сорока тысяч селений; но теперь много мест разорено в нем.

Описание разных крепостей у гяуров

Сераскера с 51 человеком из Кэфы отправили в крепость Перекоп, оттуда через большую степь в Казы-Керман. Это была наша крепость, но была разрушена и перешла в руки неверных. Отправившись оттуда, мы переправились через реку, называемую Узу-Сую (Днепр) и проехали через место, где прежде у гяуров была новая крепость, которую, как было выше упомянуто, в 1183 году тогдашшй крымский калга, Шагбаз-Герай, нашел нужным сжеч; оттуда в крепость Самар, которую он тоже сжег. Упомянутые крепости были от крымской земли в 95 часах. Из Самдрской крепости мы ехали на Палтова (Полтаву), а оттуда на крепость Сарычинка (Сорочика), оттуда на крепость Бургаз, а оттуда прибыли в крепость, называемую Тугла (Тула). Эта крепость каменная; сюда приходил с войсками Челеби султан-Мухаммед-хан Гази; еще теперь видны с четырех сторон мусульманские траншеи, о которых упоминается в летописях крепости. Это большой город; теперь около города есть вода, и на этих водах поставлены удивительные колеса и турбины. В этом городе приобретаются военные принадлежности, оружие и другие товары — сукно, бумажные материи и полотна. Все остальные вышеупомянутые крепости — земляные. В этом городе мы прожили 38 дней; назначенный состоять при сераскере гяур в чине подполковника, т. е. начальника 700 человек войска, предъявил полученную им от своего короля бумагу, смысл которой был тот, что сераскер может прибыть в Петербург только в сопровождении 21 человека, а остальные 30 должны остаться в крепости Тугле. Паша отвечал на это: "Из моей свиты никто не должен быть оставлен здесь, потому-что генерал, начальствующий в Кэфской крепости, для сопровождения меня назначил 51 человека, которым составлен был список и послан им своему правительству; на этом основании они вручили и тебе бумаги, теперь же ты предъявляеш, будто бы получены тобою бумаги от короля, которые противоречат прежним”. Между ними возник спор, и на вопрос подполковника "Что же ты останешься ли с упомянутыми людьми в этой крепости, или согласно предаисанию пойдешь далее с 21 человеком? Отвечай, чтобы я донес моему правительству”, паша письменно дал следующий ответ: “Я человек, попавший в плен; где бы мне ни пришлось жить, я там и буду; но никто из моей свиты не должен быть оставлен мною позади, потому-что я не нуждаюсь ни в твоем правительстве ни в твоем короле и не имею надобности видеть их. Что предопредедено свыше, пусть то и будет!”. Получив такой ответ, упомянутый подполковник не мог более противиться; но комендант этой крепостии прочие офицеры, узнав об этом случае, все явились к храброму сераскеру, держа свои шапки в руках, наклоняя головы и спрашивая о его здоровья; потом они стали просить его, говоря: “Если вы не поедете далее с этим подполковником, и вам надобно будет остаться здесь или в другом месте, то он получит выговор; если же без спора поедет в назначенное место, то ему будет от правительства пожалован генеральский чин, - сделайте милость, поезжайте, как объяснено, с 20 человеками; осчастливив нашего короля вашим присутствием, вы, конечно, получите удовлетворение всем вашим просьбам, тогда можно будет к вам доставить и остающуюся здесь часть вашей свиты”. Они так просили, что волей-неволей, замолчав, паша изъявил свое coглacиe. Из капыджи-паши Высокой Порты кяхья паши Ибрагим-ага, да один из секретарей императорского Дивана, доверенный начальника канцелярии Хусейн-Сенай-эфенди да мектубджи Эль-хадж-Ибрагим-эфенди с другими 30-ю человеками внесены в список и оставлены в упомянутой крепости под росписку всех офицеров в том, что им будет выдаваемо определенное содержание.

Таким образом в благословенную ночь месяца ша'бана 15-го (Берат-гиджеси) восемьдесят пятого года, сераскер со мною и другими двадцатью человеками выехал в столицу России. Время наступило зимнее, и мы, то в пустынных местах на суше, то в крепостях и на берегу моря, в три дня один раз держали так называемый карантин. В поле зажигали огонь, бросали в него ветви можжевельника и, раздев всех пленных, кроме паши, донага, проводили их через этот огонь. По словам неверных, дым, касаясь тела, очищает его от болезни; а то в Петербурге было уже несколько смертных случаев. Таким образом мы прибыли в Старую Москву; так называется крепость, которая прежде была столицей, и в которой до 22-го (т.е. до 1122 = 1710) года жили короли. Во время войны с Швецией московски король победил шведов; шведский король бежал в турецкую землю. Тогда московский король Петр Великий (Дели-Петро') захватил половину шведской земли и находящиеся на берегу океана крепости Нарву, Ревель, Ригу и другие 4-5 крепостей. В 18 часах от Нарвы было совершенно пустынное место, на котором Петр и построил свою столицу, названную Петербург. В настоящее время это столица России. О ней речь будет после. Из крепости Старой Москвы мы прибыли в другую, новую крепость, которая разрушена, но она больше Перекопа. Потом мы проехали через шведские крепости, упомянутая выше, до Петербурга, где сераскер остановился жить в приготовленной для него квартире 1185 г. шавваля 9-го. Всего от Крыма до новой столицы, Петербурга, мы ехали 6 месяцев и 9 дней.

В числе гяурского войска, назначенного быть при нас во время пути, находилось несколько казанских татар. Они так описывали свое положение. “Гяуры”, рассказывали они, “отобрав нас, в виде вспомогательного войска от Казанской губернии, пять-шесть тысяч человек и присоединив к своему войску, послали против Крыма. Но муллы наши дали всем нам такое наставлеше: "Когда вы, пойдя против мусульман, очутитесь супротив их, то держите свои ружья кверху, а в случае коли удастся убежать — переходите на сторону исламскую: это спасительно, потомучто, оставшись в этой военной службе, вы все равно не можете опять ни разу увидеть нас: вы останетесь в гяурских крепостях, вас не приведут в эту губернию; так уж вы подумайте лучше о том, каким бы путем уйти на сторону исламскую”. Сказав это, они (муллы) благословили нас, и мы пошли, усвоив себе такого рода правило. Но между нами были шпионы, которые известили об этом гяуров, и нас всех в близком к Крыму месте разбили на партии по триста, по пятисот человек и распределили по другим войскам. Таким образом не было никакой возможности, прибыв в какое-либо место, бежать."

Описание Петербурга

Петербург находится в седьмом поясе, и поэтому в течете семидесяти дней, когда бывают самые долпе дни, там нет вечера; самый долгий день бывает 19 1/2 часов, отклонение (южное) магнитной стрелки от линии меридиана 17° к западу. Восход и закат солнца бывают там 2 ч. 11 м. ранее. Во время равноденствия восход и закат бывают 1 ч. 12 1/2 м. раньше; а в наикороткий день восход бывает 14 м. раньше, а закат 2 ч. 11 м. ранее. Ниже острова Тулирусского (?) есть населенный остров, на котором в течение четырех месяцев и десяти дней в году не бывает вечера; это место приходится влево от Сиберина (Сибири); оттуда получаются собольи и беличьи меха и медные и серебряные руды.

Причина охлаждения императрицы к крымскому сераскеру силихдару Ибрагим-паше

Как уже известно, сераскер очень был раcсержен доходившими до него слухами, что оставление части свиты его в Тугле, отчего вышла описанная нами выше ссора, было сделано без дозволетя правительства. В это время первый министр кралицы Пани(н) прислал сераскеру приглашеюе приехать во дворец; там собрались послы всех христианских держав, приехавший из Крыма Шагин-Герай, прочие мурзы, а также и русские вельможи и генералы; все говорили, что должен приехать и крымский сераскер, и ожидали его появления. Паша собрался уже ехать, как мигмандар его, упомянутый выше подполковник, гяур по имени Михаил, захотел сесть в коляску вместе с ним. Паша на это не соглашался; вышел спор; упомянутый мигмандар уехал обратно во дворец кралицы и там лицемерно сказал, что паша просто дал ответ, что ни за что не поедет к императрице. Возвратившись, он привез от имени государыни такой отвът: “Если сераскер-паша не приедет сегодня вечером, то через двадцать четыре часа как он, так и его свита будут высланы вон отсюда”. — “Хорошо”, ответил паша, “пусть будет так”. Немедленно к дому его был приставлен наружный и внутренний караул; во всякой комнате было поставлено по два часовых, и в этом заточении мы не только пробыли девяносто дней, но нам даже не давали ни пищи, ни огня, ни воды; на это не было согласия кралицы; но все эти затруднения делал мигмандар, а приставленные к нам сторожа за деньги только доставляли нам хлеб, воду и свечи: они имели от этого выгоду, будучи сами голоднее нас.

По прошествии трех месяцев бендерский комендант Абду ль-Джелиль-задэ Эмин-паша,с разрешения императрицы, навестил сераскера и разспросил его обо всем случившемся. В разговоре он ему сказал: “Хотя все это было и так, но вам теперь необходимо ехать вместе с нами, потомучто мы дали ответ, сказав: “Если я к нему съезжу, то он приедет вместе с нами”; пожалуйста не пристыдите насъ; я поеду и дам знать, что вы придете”. Он так настоятельно просил, говоря, что тут дело идет о чести везирской, что наконец Ибрагим-паша отвечал ему: “Хорошо, брат паша, вследствие вашего посвщения я теперь поеду, а иначе не поехал бы; пусть будет так; другого средства нет; пусть Всевышний спасет нас!” После этого Эмин-паша встал и поехал известить Пани(на), что крымский сераскер Ибрагим-паша приедет. Через 8-10 дней Пани(н) прислал нарочно генерала в карете с письменным приглашешем Ибрагим-паше от кралицы, говоря, что де у вашей кралицы будут разные-разные увеселения. Поневоле паша сел в прибывшую карету, посадив меня по левую сторону, а привезшему приглашение генералу и упомянутому мигмандару Михаилу велел сесть напротив, рядом же с собою не посадил. Доехали к первому министру Пани(ну). Последний вышел к паше навстречу, оказал ему большой почет и привел его в свою комнату, где уже находился и Эмин паша. Сообразно их обычаю напились чаю и кофе, после чего Пани(н) с почтением и дружественно сказал Ибрагим-паше: “Теперь вы возвратитесь на свою квартиру; но сегодня вечером в два часа у нашей кралицы будут разные игры; вы и с нашей государыней увидитесь, и полюбуетесь на игры и танцы; приезжайте”. Получив приглашение на вечер, паша встал и, подъезжая к своему дому, увидел, что приставленные ко дверям караул и часовые сняты, и что лица его свиты получили дозволение выходить на улицу и ходить по базарам и рынкам.

Вечером в два часа паша снова отправился во дворец императрицы к упомянутому первому министру, который встретил его и пошел вместе с ним в покои кралицы. Этот покой, длиною пятьдесят аршин, а шириною двадцать пять аршин, есть танцовальный зал. В нем три двери: одна в передней стене, другая в задней, третья средняя дверь, через которую вошла императрица и села в кресло; по правую её руку поместились фельдмаршалы и Шагин-Герай с мурзами, а по левую особы женского пола генеральских чинов; против же императрицы сверху до низу, до половины высоты зала, генералы, посланники и прочие чины полукругом. В этом полукруге на пространстве пятнадцати аршин мужчины взялись за руки с дамами и девицами. Это у них называется х о р о в а (хоровод). В продолжение этих игр хоровода вышеупомянутых (пашей) поставили среди генералов и прочих стоявших полукругом насупротив кралицы. С час кралица не обращала взора на пашей, занимаясь игрой в trente et un с сидевшими против неё английским и немецким послами. Когда партия кончилась и заиграла музыка, кралица взглянула на пашей, улыбнулась и, встав с своего места, поговорила сначала с Шагян-Гераем, братом Крымского хана Сахыб-Герая, потом, разговаривая с своими вельможами, спросила через придворного драгомана о здоровьи Ибрагим-пашу, в иносказательнных выражениях побранила его, от него подошла к Эмин-паше и, спросив о его здоровьи, сказала ему: “Я тобою довольна”. Вернувшись на свое место, она опять села играть в карты; мужчины и дамы продолжали танцы; начала играть музыка. “Ну, а мы теперь уедем”, сказал Ибрагим-паша Эмин-паше, а потом обратился к драгоману двора: “Ступай, скажи первому министру, что мы уедем”. Драгоман Михаил, получив разрешение, сказал: “Пожалуйте”. Ибрагим-паша вернулся домой. Упомянутый драгоман до войны более пятидесяти лет жил в Египте у известного мятежника Али-бея, потом служил у Тагир-Омера, после чего, уехав в Россию, сделался драгоманом. Он приобрел известность под именем арабского драгомана. Трудно описать, в каком совершенстве этот гяур знает арабский, персидский, турецкий и другие языки!

О комедии

Комедоя значит собрание песен и стихов. Для этого тоже во дворце кралицы собираются все генералы, сановники и дамы. Зал представления сорок аршин длины и пятнадцать аршин ширины. По обеим сторонам его устроены в три яруса ложи, и друг против друга два киоска: один для кралицы, а другой для её сына. А в середине этой комнаты представляют комедии и другие игры, называемый опара (опорой). Показываются солнце и луна и звезды; идет снег и дождь; являются сады, разные города, крепости, и разные подобные этим штуки; играют музыканты. По четырем сторонам зала свечи во всех ярусах; перед каждым музыкантом горит по одному светильнику, чтобы они могли смотреть на ноты и исполнять написанную в них музыку. Такого рода вечера бывают по три, по пяти раз каждый месяц. На них тоже рассылают приглашения на особых штемпелеванных билетах, по одному для трех или пяти персон. Когда приглашенные приезжают во дворец, они предъявляют билеты стоящим у дверей привратникам и, отдав их, потом входят. Этот порядок установлен для всех, кто бы они ни были, на всяком пригласительном билете особый штемпель. Здесь обычай таков, что если кралице нравится чья-нибудь игра, то от полноты своей щедрости, вместо бакшиша, она бьет рукой об руку; мужчины и дамы делают то же, как будто бы они давали этим золото. Актеры, тоже довольные, радуются иизъявляют удовольствие, говоря: “Мы понравились кралице: она нам хлопала руками”. Это оттого, что они не знают, что такое подарки и щедрость, и бывают даже огорчены, когда им не рукоплещут. Какая неистощимая казна эти браво! Таков же обычай у них, когда нужно было бы давать деньги. Вот Ибрагим-паше от кралицы выдавалось так называемых суточных денег четыреста акчэ (пиастров), а ему не хватало и четырех тысяч; мне давали в сутки двадцать пять акчэ, а из свиты паши каждому было назначено суточных по десяти акчэ. A pycские еще этим чванились, говоря, что другие правительства далеко не так щедры. Назначенный к нам драгоман, когда его спросили, объяснил нам значение рукоплесканий, делать нечего — и мы били в ладоши.

О положении Шагин-Герая

Брат его Сахыб-Герай, который был со стороны кралицы сделан ханом в Крыму, сделал упомянутого Шагин-Герая калгою Крыма, изъявляя услужливость кралицы Когда Крым перешел к гяурам, мир заключен был в шестнадцати статьях: четырнадцать из них были установлены в Крыму, а для установления остальных двух у императрицы был уполномочен калга, упомянутый Шагин-Герай который и прибыл в столицу России с пятьюдесятью, шестьюдесятью татарами из крымских мурз. Им отведены квартиры, отпускается содержание, выказываются всякие почести, назначаются торговцы, и упомянутый Шагин-Герай занимается торговлей, воображая, что деньги за забранные им товары будут заплачены из казны. А между тем в один прекрасный день топчи-баши (обер-фельдцейхмейстер артиллерии) генерал по имени Арлуф (Орлов) привез Шагин-Гераю калге от кралицы один черновик и просит: “Вы поэтому черновику напишите бумагу; все приложите печати и дайте это как yдостоверение. А содержание этого черновика таково, что если станет необходимо замирение с османами, то чтобы принято было обязательство — всем крымцам стать подданными государства Poccийского”. Шагин-Герай выразил согласие на это; но когда сообщил об этом обстоятельстве мурзам, то один из них, Мухаммед-мурза, ответил Шагин-Гераю: “Такого сенеда (удостоверения) дать нельзя, и если мы, будучи в Крыму, вкупе с Каплан-Гераем, с главою ногайцев Джан-Мамбетом и с прочими ширинцами, дали сенед, то мы сдались потому, что “право победившему” — что же было делать? А приехали сюда—опять теперь давать сенед невозможно, потомучто Бог весть, что еще после этого будет! Если при заключении мира с Высокою Портою предъявят (pyccкие) этот сенед, говоря, что, мол, крымцы отныне стали наши подданные, или если другим образом они завладеют Крымом, то к чему дело пойдет? Это дело плохое, и мы не дадим сенеда”. — Шагин-Герай же говорит: “А я дам”, и приложил печать. Упомянутых мурз перевели в другое место. Они просят позволить им уехать в Крым, да так, что если им не будет этого позволения, то они будут бороться до самой погибели. Когда в таком смысле было послано тезкерё (записка) первому министру, то им дали разрешение и экипаж, и они уехали. Они, еще когда ехали в Крым, подлинно изложили тем, которые подчинялись им, как все было. Тогда все деревенсие жители и мурзы, разбившись на партии и не повинуясь ни Крымскому хану Сахыб-Гераю, ни бакчесарайскому генералу, намеревались бежать в горы и собрать войско. Когда к кралице пришло донесение упомянутого генерала, первый министр ея Пани(н) велел позвать Шагин-Герая, сообщил ему полученное донесение и говорит: “Мы твоего братаСахыб-Герая сделали ханом в Крыму, чтобы он там властвовал и правил, не так ли? Кралица требует ответа”. — Шагин-Герай на это говорит: “Я здесь, а брат мой в Крыму — что я могу поделать?!”—“Э! ты готовься-ка и поезжай к своему брату, чтобы он установил в Крыму порядок, а иначе мы всех их предадим мечу”. — В то время как вручали документы, собираясь отправить (Шагин-Герая), пришли отряженные для торговли купцы и потребовали больших денег от Шагин-Герая. А Шагин-Герай поднял спор, говоря: “Эти деньги король (т.е. императрица) отдаст”, и подал рапорт, в котором говорил: “С меня требуют деньги; разве не следует, чтобы они были выданы из казны? Ведь я забрал нужные мне вещи с тем, что кралица сделает милость и заплатит за них деньги”. — Ему на его рапорт дан был такой ответ: “Нет, ты заплати долг из назначенного тебе месячного содержания, а то нельзя же брать у торговцев товары и не платить. Ведь тебе послано десять кисетов акче (5.000 пиастров); вот коли что останется, ты и уплати; а теперь отправляйся скорее в путь в означенное выше место”. Ему была вручена бумага и назначен мубашир (пристав). Посланные от кралицы десять кисетов пиастров он отдал разным мастерам, но с него требуют остальных тридцать кисетов пиастров или же хотят, чтобы он отдал назад забранные товары. Тогда первый министр Пани(н) тотчас дал купцам документы и сказал: “Пошлите эти бумаги находящемуся в Москве королевскому министру: когда этот Шагин-Герай поедет в Москву, то пусть ваши поверенные потребуют остальные деньги — или деньги или товар; тдм это дело устроится, а здесь нет”. — В месяце рамазане сего 186 (в декабре 1772-го) года Шагин-Герай шмыгнул в древнюю столицу город Москву. Как только он остановился там, поверенные купцов потребовали упомянутые деньги. Шагин-Герай на это говорит им: “У меня денег нет; а я дам росписку: когда приеду в Крым, пришлю”. — А купцы настаивали: “Нет, мы здесь хотим, или же отдай назад по счету забранные товары”. — Волею-неволею уплатил по счету за серебряные приборы, томпаковую посуду и за все прочее, что только было, а на остальную сумму взята была росписка. И так, ощипав ему крылья и хвост (Шагнн значить “Сокол”) пустили в дорогу.

Упомянутый Шагин-Герай, доехав до границ Крыма, не в состоянии был, однакоже, явиться в Крым — ни к своему брату Сахыб-Герай-хану, ни к бакчесарайскому генералу. Так как ему стало известно, что если только он въедет в Крым, то ему погибнуть, то он вернулся назад, приехал в город, называемый Полтава, и написал о своем положении кралице. “Крымцы”, говорит он, “просили от османлы войска и помощи. Если, по получении этого сведения, вы соизволите назначить вашего слугу сераскером над ногайцами , то можно, взяв ногайское войско на Кубани, совершить вторжение в Крым, и там водворится порядок, а не то Крым уйдет из рук”. Когда это донесение пришло к кралице, Шагин-Гераю и начальнику города последовало предписание: “Сидеть в крепости, в которой находишься”. И упомянутый Соколик (опять острота над именем “Шагин”, которое значить “Сокол”) оставался там вплоть до заключения мира, с завязанными глазами и прикрепленный к кольцу за лапку.

О маскараде

Это бабья воркотня, но она у них считается болышим искусством и бывает по нескольку раз в год. Так как это требует больших издержек, то часто не может повторяться. Маскарад есть тоже род увеселения, для которого собираются во дворце кралицы в трех больших залах, идущих один за другим; в хрустальных люстрах горят свечи, и различного рода увеселения продолжаются до утра. Мужчины и женщины, взявшись за руки, гуляют из одной комнаты в другую, надеть на лица маски: мужчины замаскировываются женщинами, а женщины мужчинами; на всех разноцветные платья, и таким образом любуются друг на друга. Однажды и сераскер-паша был приглашен туда. Он сидел в кресле, когда к нему подошла кралица, переодетая в мужской костюм. По одну сторону её находился назначенный в Белое море (Архипелаг, или Средиземное) гяур, по имени Орлов, а по другую сторону первый министр Пани(н); они были изукрашены (т. е. костюмированы) островами Европы. Таким образом они подошли к паше и через драгомана спросили: “Узнает ли нас паша”? — “нет, не узнаю”, ответил паша. Тогда кралица открыла свое лицо, и паша сказал: “Вот теперь узнал, потомучто другой вид сделался”. — “Это называют маскарад”, сказала кралица. — "Я ничего подобного не видал”, отвечал паша. — “Это такое увеселение”, сказала, уходя, кралица, “о котором, вероятно, вы будете вспоминать пи возвращении вашем на родину”.

О кушаньях

Сановники, вельможи и прочие едят в своих домах, раз в двенадцать часов и потом еще раз в определенное время и в известных местах; при этой еде прислуга их вместе с ними не ест, а всякий по получаемым им суточным деньгам приготовляет себе кушанье и ест. Оставшиеся кушанья опять отдают повару, а вино и водку и все другие напитки — все, что осталось после питья, отдается буфетчику; жена хозяина дома, сидя на конце стола, записывает карандашом, сколько ок (ока — мера около трех фунтов) выпито, и сколько осталось, чтобы ничего не пропало. Кушанья приготовляются из рыбы, говядины и дичи, медвежатины и раков. Сварив говядину с капустой, сколько нужно, приносят в металлической кастрюле и ставят на стол; столы рассчитаны по величине комнаты: например если три аршина длины и полтора аршина ширины, то такой величины делают и скатерть, на которую друг против друга ставят два ряда тарелок; у каждой кладут по одной ложке, одному ножу, одной вилке и одному ломтю хлеба. На средину этого стола ставят упомянутую кастрюлю, а в нее кладут большую ложку; каждый берет стул, и садятся по обе стороны стола. Наложив большой ложкой капустного рассолу с куском вареной говядины к себе на тарелку, едятъ; потом еще берут по большой ложке и опять едят. Точно также едят и другие кушанья, находящиеся на столе, и пьют. Тарелки и ложки переменяют, таким образом обед кончается часа через четыре, потомучто они за столом разговаривают о делах своих. Так поступают все, будь он хозяпн дома или нет, все равно. Всякий, поевши немного, встает, прохаживается, ведет беседу, потом опять приходит и ест, все равно, в своем ли это доме, или друг у друга.

Описание праздника

Кралица для своего сына велела привезти из немецкого государства девушку, дочь генерала: будучи сама родом дочь немецкого генерала, она хотела, чтобы и жена её сына была того же рода. По этому случаю всем жителям города и всем подданным вообще дан был праздник: убили и зажарили двух быков; внутрь каждого быка положили по одному барану, а внутрь каждого барана по одной курице. На большой площади перед дворцом кралицы, где обыкновенно делаются парады войск, были построены два возвышения, окруженные лестницами в 5-6 ступеней. Быки были положены на эти возвышения, обитые красной тканью, а около поставлены были сторожа. На площади собралось от двадцати до тридцати тысяч народа, в ожидании дозволения хватать приготовленное. Еще на этой площади были построены два бассейна в виде фонтанов; из них через край лилось вино, как текущая вода, чтобы на этом празднике, поевши, всякий мог придти и напиться вина; кругом были расставлены и ковши. Неверные были наготове, в ожидании вина, как они называют подкрашенную воду. В это время приехали крымский сераскер силихдар Ибрагим-паша и бендерский комендант Эмин-паша, со свитами, и были помещены во дворце кралицы, в комнатах, выходящих на упомянутую площадь. У кралицы были также прочие посланники христнских держав и свои государственные сановники и офицеры. Находившимся на площади войскам было дано разрешение. Затрубили во франкские трубы; войска в одну минуту расхватали все; но на каждых сто солдат не досталось и по пяти драхм мяса. Затем, говоря: “Вот вино; оно приносить кейф!” с жадностью устремились к этой красной воде, из-за которой в этот промежуток времени много неверных погибло смертью. Ко всем им применялся смысл стихов, сказанных покойным Вегби (турецкий поэт, ум. 1810 г.), когда плотник, которого он заставил поправлять свой ялы (дачу), известил его, что его помощник, гяур по имени Сефер, упал с крыши в море: “Сефер с крыши полетел в ад; будет этому проклятому и такого рая”! (Прелесть этих стихов для турок заключается в невыразимой по-русски игре слов: дам “крыша” и даму “ад”, учмак “лететь” и учмак “рай”). — “Разве не довольно войскам виденного ими праздника? — Да еще казна не очень-то много потратилась”, говорят русские, прибавляя с хвастовством, что ничего подобного не может быть в других государствах. Это, может быть, и правда, смотря по государствам, потомучто их доходы — ветер; золота и серебра у них - безделица; вся казна их состоит из меди; ока (около 3 фунтов) меди продается за сто акче (пиастров); если из этого вычеканить монету, то выйдет двести акче; так называемый пятак есть медная монета, идущая за десять акче; двадцать пятаков составят ока; монета в четыре акче называется копэк (копейка), в два акче — даньнака (денежка); монета равная сто акче — серебряная: ее называют рублэ; есть монеты в пятьдесят акче, в сто акче, в двадцать пять и даже в пять акче; но на рынках и базарах серебряной монеты нет: все медь. Количества такой монеты равного ста пиастрам не увезти и на арбе. Так как переезд из одного города в другой затруднителен, то казна выпустила бумажные деньги, достоинством в двадцать пять, пятьдесят и сто рублей; на одной бумаге, достоинством в двести акче, напечатан портрет кралицы. Эти бумажные деньги даются и берутся вместо монеты; их принимают, куда бы их ни привезли; если же понадобится монета, то казна сторублевую бумажку принимает с учетом двух рублей и потом тратит в другое место. И всегда поступают таким образом, так что, когда бывший молдавский господарь Логор-бей был в России, молдаванские и волошские подданные не признавали русских бумажек, а медную монету туда провозить было неудобно, тогда упомянутого Логор-бея назначили в те места генералом, давши ему разрешение самому чеканить монету. Возвратясь в Молдавию и Валахию, упомянутый (Логор-бей), перелив турецкие пушки, вычеканил из них монету под своим именем и ею выдавал жалованье войскам, оказав таким образом услугу кралице.

О прибытии грамоты хана Тифлисского в 1772 году, т.е. в 1186 (мусульм. летосчисления)

Во время этого же празднества кралицы прихал сын тифлисского хана Ираклия и привез много подарков. А кралица перед тем, в 82 (1768-1769) году посылала на помощь грузннским ханам войско и пушки, открыв путь со стороны горы Эльбруса. В этот раз Тифлисский хан в своей грамоте, присланной с его сыном, просил: “Зен-Керим-хан шлет против нас войско, так вы дайте нам в помощь такое-то количество войска”. — Кралица же отказала, ответив: “Мое войско еще все в армии (т. е. в походе); если будет заключен мир, то дам войска; если же нет, то никак невозможно. А ты ступай побудь в пределах Демир-Капы (Дербенда) или Астрахани”. С такими речами она отпустила прибывшего ханского сына. — А в упомянутом году Чилдырский вали (правитель) Но'ман-паша, сделав начальником над войском своего кяхью (чиновника особых поручений), послал его против грузин. Чтобы сразиться в грузинском дефиле с ханами Арчилом и Соломоном по имени, кяхья-бей перевел войско на ту сторону моста, находившегося в том месте. Но грузинские и московские таборы (батальоны) напали на него по эту сторону (моста), и военачальник кяхья-бей бежал. Гяурское войско завладело мостом; войско исламское сражалось на противоположной стороне; много мученически пострадало (т. е. было убито); а пленные грузинские ханы послали Тифлисскому хану Ираклию; он же нескольких пленных отправил в Москву, так что мы видели их в крепости Нарве; когда же потом они прибыли в столицу Петребурк, его присутствие Ибрагим-паша отпросил вышеозначенных пленников и увез с собою в свое государство: они с нами были освобождены. Они рассказывают, что вышеупомянутая горо-эльбрузская дорога недавно открыта. Это очень трудная дорога. Около трех месяцев по ней проходят. Есть такие места, где утверждены большие столбы с канатами, которые протянуты с одной стороны на другую. По пяти, по шести человек сажают в ящик и тянут вверх. Есть некоторые племена, которые одеваются в невиданные козлиные шкуры и говорят на неизвестных языках.

О появлении сильного противника кралицы Бугачура (Пугачева) в 1186 году.

Этот Бугачур (Пугачев) был княжеского рода из племени казаков. Сначала он был заключен в крепости на окраинах Сибири, но во время этой войны как-то успель освободиться и, до наступления настоящаго года, собрав каракалпаков и кумукских татар и в других местностях до сорока, пятидесяти тысяч войска, пришел в руские провинции и взял из русских крепостей следуюшие: Кирнагор (Кунгур), Китербурдур (Екатеринбург), что к стороне Сибири, Саратак (Саратов), реку Каму, Вачили (Васильсурск), близ Казани, реку Волгу, крепость Оку (Уфу?), Бихну (Балахну), Тагыр (Тагил), Ярослав, что близ крепости Москвы, древней столицы России,— Судырамы (Кострому), да с другой стороны провинцию Казань, где живет сто тысяч татар, из коих и полторы неспособны носить оружие; крепость Оренбур, Ак-Идиль (?), Мензалэ, Топол (Тобольск), Намун (Тюмень); да кроме того много городов и деревень. Он вел войну два с половиной года. Со стороны московов против Бугачура сделан был главнокомандующим генерал Бибик(ов), имевший под начальством двадцать тысяч московских войск, десять тысяч маджарских и некоторое количество казанских татар, и послан был против вышеозначенного Бугачура. Произошла встреча; много войск погибло; остальные бежали; сам начальник-гяур тоже погиб. Вышеозначенный Бугачур, идя против Казани, послал казанским мурзам такую бумагу: “Если московы потребуют от вас войск на меня, то вы не давайте: я, когда возьму Казань, освобожу вас, выведя в страны исламские. Если же вы дадите войско, то я потом истреблю вас”. Бумаги-то его пришли; но начальствующий гяур явился с войском в Казань, силою набрал оттуда войска и пошел против Бугачура; он был разбит; московское войско бежало; другие погибли. Вышеозначенный Бугачур пришел и взял крепость Казань; множество мурз убил, а селения их сжег. Потом, когда взял упомянутую выше крепость Судырамы, из находившихся в ней пленных нашел около четырех сот человекъ; отделил из них человек пять, шесть, которые были посмышленнее, и сказал им: “Я вас освобожу отсюда, дам вам бумагу и, отрядивши человека, отправлю вас через страны черкесские и абазехские к окраинам анатольским; а вы отвезите эту бумагу в Высокую Порту, чтобы, когда там узнают, сейчас же императорская армии стояла твердо на своем месте. Подобно тому как некогда московский краль Дели Петра (Петр Великий) в 22 (1122=1710) году прогнал шведского короля на Османскую территорию, так и я сделаю с этою кралицей; мое желание услужить Высокой Державе (Порте); так пусть там и знают”. И он отправил тех людей. Так рассказывали казанские татары. Московы снова собрали и выслали войско; но никак не могли справиться, а только потеряли от сорока до пятидесяти тысяч войска. Таким образом Бугачур приблизился к упомянутой древней столице и остановился в 24-часовом расстоянии от нё. Москва обширный город. Все находящееся внутри её — царский наместник и прочие генералы, начальники, войска и подданные — соглашались впустить Бугачура в крепость и покориться ему, потому что все королевские дочери и дети, которых называют князьями, уведомили кралицу, что к нам, дескать, нет никакого уважения, а уважение оказывается только тем, кто низкого происхождения. Основываясь на этом, подобно тому как было в Москве, и в новой столице Петербурге началось такого же рода волнение на рынках и базарах, и даже проникло во дворец кралицы, к воротам которого была подкинута следующаго содержания бумага, которую будто бы написал и прислал Бугачур: “Я, твой муж, краль Петр, и ты разделяла со мною власть, пока я был краль. Когда я с моим войском был в пути, на войне, меня в саду, называемом Петергоф, схватили и арестовали, а ты, сделавшись вместо меня кралицей, сказала: “Мой сын еще ребенок; когда выростет, он будет кралем”. Такого рода обманом хотела ты убить меня; но умер другой, имевший со мною сходство; а меня освободили, и вот семнадцать лет, как я скитаюсь; теперь я вернулся. Я буду жить в старой русской столице, а ты, оставив царствовать моего сына, будешь жить в монастыре; или же знай, что ты погибнешь!” Распустили ложный слух, что эта бумага была написана по замыслу Крымского сераскера Ибрагим-паши. Кралица Екатерина, злополучная в своих распоряжениях, повсюду назначила агентов; приказано было никого не допускать во дворец без приглашения; город был окружен войсками, и войска также посланы были к Москве; сама кралица тоже собиралась туда ехать; а Бугачур в это время направлялся к Астрахани с целью овладеть этим городом. В это время, т.е. в начале 1188 (=1774) года, могущественный, державный, грозный повелитель над всеми повелителями века, избранная жемчужина венца Венценосца вселенной, властитель двух суш и двух морей, служитель двух священных мест, султан сын султана, султан Абду-ль-Хамид-хан, сын султана Ахмед-хана, сына султана Гази-Мухаммед-хана, — да увековечит Бог его царствование до дня страшного суда!—возымел намерение заключить с кралицей мир единственно с целью освобождения уже столько времени находившихся в руках врагов нескольких тысяч мусульман — мужчин, женщин и детей; а то бы, воспользовавшись этим случаем и продолжая месяцев пять, шесть драться геройски, подобно львам, с врагами веры, нам можно было надеяться милостью Божией остаться победителями, потому что у кралицы врагов было немало; но так уже, верно, было предопределено свыше!

Автором “Светоча” и составителем “Сокровищницы”, а также толкований на “Путеводитель”, Абдулла-бен-Ахмедом Несефи сказано: “Что написано предопределением, всегда сбудется. Не говори, что ищущий недостаточно старается. Покорись начертанному на скрижали предопределения. Придет назначенное Богом, и все выяснится”. По смыслу этого изречения, даст Бог, сообразно желанию, будет отомщено за все!

Похвальное слово великой реке Волге

В числе мест русских владений, захваченных гуяром Бугачуром, было упомянуто и о реке Волге, которую Творец создал самою большою из всех рек на лице земли. Длина её от истока до устья 40 миль, ширина 50 миль, а глубина от 20 до 30 сажень. Она вытекает из гор, лежащих на берегу океана на западной стороне русских владений; течет она на пространстве в семь месяцев пути на восток и на восточном краю большой степи, сама подобная морю, впадает в Каспийское море. По ней ходят и pyccкие корабли, и персидские из Баку и Дербента, теперь находящихся во власти русских, и персидские корабли, войдя в эту реку, доставляют купцов и товары в Москву и Швецию. Во время покойного султана Мурад-хана III-го Соколлу-Мохаммед-паша два года трудился над прорытием канала между Волгой и текущей у Азова рекой Доном в том месте, где верховье последней реки приближается к первой всего на три перехода; но он не добился этого, потому что по воле Предвечного настала страшная зима: войска погибли, и все припасы, оставшись на месте, были захвачены русскими. Это рассказывают ученые из казанских татар: у них это занесено и записано в летописях. Во время появления Бугачура несколько ученых, почитаемых святыми, прибыли сюда с просьбой и докладом о некоторых обстоятельствах касательно их области; они втайне приходили ко мне и к паше; да и жили они поблизости от нас. Когда зашла речь о Волге, они сказали нам: “Если бы эта река была соединена с Доном, то войска исламские (т. е. турецкие) с военными снарядами и всеми припасами от самаго Стамбула могли бы на кораблях проехать Черным морем в Азовское, оттуда по Волге, и затем на кораблях же в упомянутые персидские владения — Дербент, Баку, Ширван, Шемаху и Гилян, и покорить все это без всякого труда. Да поможет нам в этом Бог!” воскликнули они, ибо между Волгой и Доном осталось прорыть канал лишь на один час расстояния; уровень Волги высок, а Дона низок, поэтому течение Волги пойдет к крепости Азову. Река Яик (Урал) менее Волги; она тоже в русских владениях, течет через области казаков и мусульман-гештеков (башкир) и тоже впадает в Каспийское море. Еще менее этой реки Дунай, текутщий у Рущука; еще менее Шат-эль-Араб, текущей у Басры и Короны, и еще менее благословенный Нил, находящийся в Египте; но раз в году он разливается, по вычислению коптов, в течение трех месяцев, во время которых Нил делается морем; в остальное время от него остается всего лишь половина, которая и есть “вода жизни”. В сравнении со всеми упомянутыми реками Джейхун (Аму-Дарья) и Сейхун (Сыр-Дарья) суть маленькие речки.

О матери европейоких рек великой реке Дунае.

Эта река и во время разлива и без разлива перед Рущуком, Силистрией и Исакчей и есть коренной Дунай: она тут не раздвояется. Ширина её в 2 мили, а глубина 30-40 сажен. Истоки её находятся в Алеманских горах, в 11-ти переходах к западу от Вены, столицы немецкого кесаря; течет она на западе; омыв несколько крепостей и городов, поворачивает на восток и, сделавшись подобна морю, пятью рукавами вливается в Черное море. Один рукав, когда волнуется Черное море и Дунай, имеет такое сильнейшее волнение, что, вливаясь в Черное море у крепости Килии, оттуда идет к Измаилу, Браилову, Галацу, Исакче, Каршову (Гирсову?), Силистрии, Рущуку и до Видина; по нему ходят вверх и вниз большие суда, называемые шайками и трансами. Второй рукав впадает в Черное море близ крепости Тульчи Сулинским гирлом; третий отделясь от Сулинского, называется гирлом Хызр-Эльяса и впадает в Черное море; четвертый впадает в море близ Беш-Тепэ, и наконец пятый вливается в море у Кара-Хэрмэна; в этом гирле причаливают и зимуют большие корабли, но очень нагруженные корабли проходить не могут.

Итак в то время, как упомянутый выше казак, по имени Бугачур, направлялся к Астрахани, кралица разгневалась на двух своих приближенных: над их головами были сломаны их шпаги; они были разжалованы, приговорены к смерти, но казнь была заменена ссылкою в Сибирь. Спасшись каким-то образом, эти два человека встретили по дороге Бугачура и на допросе показали следующее: “Кралица, прогневавшись, разжаловала и сослала нас в Сибирь по подозрению, что мы были в переписке с Бугачуром, и подвергла нас такому уничижению. В одну праздничную ночь мы с дороги бежали; на станциях мы предъявляли начальникам бумаги, будто мы посланы по весьма нужному поручению, и теперь мы встретили вас”. Такими рассказами они внушили Бугачуру полное к себе доверие; он оказал им почетный прием, и они вместе с ним из упомянутого места отправились к цели своего похода, к Астрахани. Из находившихся у Бугачура войск и начальников большая часть оставлена была им для охраны взятых им семнадцати крепостей: так как те повиновались ему поневоле, то, основываясь на этом два упомянутые агента вошли с ними в соглашение и, тайно сообщив им намерение кралицы, в одную ночь убили Бугачура и с ним еще четырех человек и предъявили начальникам его бывшие в их руках предписания. Все войска обратилась в бегство, а те, взяв тела убитых, отправились назад. В это время, т. е. в шеввале 1188 г., и кралица выехала из Петербурга в древнюю столицу свою Москву. Туда привезены были тела Бугачура и других и сожжены на лобном месте. Это было сделано для того, чтобы пленные мусульмане, увидя это, узнали, что кралицын враг погиб; тогда и турецкое правительство поняло бы, что дело становится затруднительным и стало бы осторожнее. А что будто бы вышеозначенный Бугачур попался в руки, это не основательно.

Похвальное олово Московскому государству

Теперешняя столнца называется Петербург и находится по близости Швеции, на берегу океана. У этого места течет река, называемая Нева. Ширина её будет как ширина Босфора между Эмин-Оню и Скутари. На противоположном берегу этой реки есть город, подобно Галате. Летом переправляются на лодках; но кроме того с одного берега на другой есть еще и большой мост, по которому переезжают на арбах (в экипажах). В этом городе есть анатомический дом, внутри которого находится много высушенных препаратов людей и животных; там в банках, подобных фонарям, в спирте находятся разные удивительные и редкие экземпляры людей и животных: младенцы, явившиеся на свет мертвыми; одни—погибли вместе с матерью, у которой высохли внутренности; другие—погибли иным образом; некоторые совершенно изменившие вид и фигуру; у некоторых руки выросли из головы; у других на теле шерсть, как у животных; все такого рода существа, созданные мудростью Творца, собраны здесь и сохраняются в банках. Спирт в них возобновляется раз в год, для того чтобы предметы сохранялись в том виде, в каком они были, когда их клали в банки. В некоторых банках видно, как семя, попавшее в матку матери, постепенно развивается и наконец достигает той степени развития, которая предшествует рождению младенца на свет. В этой же фабрике хранятся изображения и вещи жителей некоторых стран Хата и Хытана (Китая). Люди упомянутых стран тоже гяуры; в сущности это франки калмыцкого типа, с маленькими глазами; одним словом, это предурные лицом гяуры. Эти государства находятся по ту сторону Московского; туда к ним ездят казанские татары и берут товары, потому что Хата и Хытан лежат близ Индии, которая достигает персидских границ. Упомянутая фабрика есть трехэтажное каменное здание; в каждом этаже по пятнадцати комнат, который день и ночь поочереди стерегут по два человека. Если у приходящих для осмотра нет в руках билетов, дозволяющих им вход, их внутрь не пускают; кто бы они ни были, у них берется входной билет.

О вышеупомянутой реке Неве

Она течет четыре месяца, а остальные восемь покрывается льдом и замерзает, так что по ней переходят с одной стороны на другую. В Московской области весна бывает только в мае. Эта река течет между двумя городами и, в 3 ½-часовом расстоянии оттуда, впадает в океан. За три месяца до наступления весны лед на этой реке продается от казны; всякий ставить значки, подобно тому как на луговых десятинах; потом, когда наступает время, лед ломают и на арбах перевозят в ледники, которые находятся по одному и по два во всех домах, гостиницах и мясных лавках, потому что в осеннее время, заколов ягнят и выпотрошив, их вместе со шкурою вешают в ледниках, потом зимою их едят; телят и свиней они также, убив, кладут в ледник. Один рукав упомянутой реки. войдя с одной стороны в город, сделав поворот, опять впадает в реку; в городе в пяти, шести местах устроены мосты. От верховьев реки на барках привозят в город доски, лес, сено и другие нужные предметы. Упомянутая река проходить по всем частям города и течет перед домами, подобными нашим ялы (прибрежным домам на Босфоре).

Описание Города

Дома в городе каменные, двухэтажные; в верхнем этаже комнаты, а в нижнем лавки и склады. У всякого цеха нарисованы вывески на дверях или на стенах; поэтому можно узнать, какой цех или ремесло (хозяина); таков уж заведен порядок. Улицы одной ширины; по обеим сторонам устроены деревянные тротуары для пешеходов, а под ними течет вода, потому что основания домов в воде; для фундамента забивают сваи, а на них уже строят дома. Когда из-под основания выступает вода, то она течет под досчатыми тротуарами и сливается в вышеупомянутую реку. По улицам могут проехать три экипажа вряд, а по обеим сторонам в сорока шагах один от другого поставлены столбы; на вершине их находятся подобные фонарям осветительные банки, внутри которых поставлены лампы. Если есть луна, то фонари не горят; если же луны нет, то горят. На перекрестках улиц стоят караульные, а для проходящих, особенно прибывших извне, в начале улиц тоже поставлено по одному столбу, на котором написано название мест, рынков и площадей; всякий видит, в какую сторону ему нужно идти; если же он неграмотный, то спрашивает у караульного. Улицы вымощены камнем.

Описание сада кралицы

Подле её дворца есть большой сад в верхнем этаже; со всех сторон он обнесен проволочной стенкой; крыша у него каменная, а внутри его в кадках с железными обручами посажены фруктовые деревья, финиковые пальмы, банановые пальмы, кофейные и другие фруктовые деревья южного климата; их воспитывают с помощью печей. В этом саду есть разных родов птицы. При этом только воспитании и возможно иметь в этом саду фруктовые и даже кофейные деревья, в других же полях и домах у них есть только дикие деревья; но они так их ценят, что ежели получаются плоды, то им, по их мнению, нет подобных. Но Всевышний Господь, слава Ему, не дал им фруктовых деревьев.

Загородный дворец кралицы

В трех часах расстояния от Петербурга есть место, называемое Петергоф. Это — здание, имеющее от пятнадцати до двадцати комнат, со всех четырех сторон окруженное садом и бассейнами. Чтобы прогуливаться внутри этого сада, устроены особые арбы (линейки), низкие, длинные, сделанные из досок; мужчины и женщины на них садятся рядом друг к другу спиной и ездят.

Еще другой загородный дворец

От упомянутого города (Петербурга) еще в трех с половиною часах есть место, называемое Чарх-Серай (Царское Село). Оно тоже подобно вышеупомянутому загородному увеселительному месту. В нем описывают одну комнату, подобной которой нет ни в одном государстве: стены этой комнаты сделаны из кусков янтаря, отчего её и называют янтарною комнатой. Точно это один драгоценный камень, с которым сравнивают и другие драгоценности. Есть здание каменное в роде грота, в средине которого водоем, а на стенах украшения из раковин выходящих на берег океана животных, устриц, раковидных моллюсков, камня змеевика и других тому подобных вещей. И это тоже между ними считается невиданным делом. В этом Чарх-Серае есть ещё здание в виде киоска с четырьмя колонками, на которых находится поворотная диванная; три стены её стеклянные, со всех четырех сторон сад. Верх этого киоска как здание дворца, а внизу несколько поворотных механизмов и всегда готовая к делу прислуга. Если у кралицы должен быть очень важный совет, то она приходит в это место с тремя, четырьмя из посвященных в государственные тайны лицами. Когда займут места на креслах, киоск постепенно с каждою минутой поднимается вверх на пять, на шесть локтей. Когда движете останавливается, то посредине этого киоска отодвигается доска, подобная крышке люка палубы; является отверстие длиною в три и шириною в полтора аршина, и из него выходит накрытый по их обычаю столь с кушаньями. Через час этот стол опускается, и выходит другой стол, и таким образом повторяется это опускание и поднимание четыре раза. В эти четыре часа обеда происходят разговоры и совещания, и никто из посторонних не имеет никакой возможности подойти к ним и подслушать. По окончании совещания тянут за кольцо, привязанное к концу веревки у одной из колонн; слышится звон колокольчика; столь опускается, а на его место является опять крышка; немедленно и киоск опускается. После этого или забавляются во дворце, или же уходят. Весной кралица проводит время в этом дворце. Один раз сераскер был приглашен туда и осматривал упомянутые комнаты и киоск. В этом Чарх-Серае построена большая башня, в которой содержатся медведи попарно, самец и самка. Кралица ест мясо медвежат, поэтому их и воспитывают. Есть еще медведь, который выходит из моря. Он больше буйвола, а его шкуру употребляют на одежду. Он бывает белый и бурый.

Описание дома драгоценных камней (гранильной фабрики)

В месте, лежащем близ океана, есть фабрика, на которой приготовляются изделия из нового минерала, привозимого из Нового Света (Америки) и похожего на топаз. Из моря выходят скалы, видом похожие на порфир. Из этого камня приготовляют вазы, блюда и прочие полированные цельные куски для облицовки стен зданий. Все это делается силою воды и водяными колесами. Из камней, подобных яспису, ониксу, калцедону, делают полированные вещи, как-то черенки для ножей, табакерки, чашки.

Описание дворца

В городском дворце крадицы есть приемная зала — место среди двух комнат, где поставлено семь кресел — одно для посла, а шесть для его свиты; на эстраде в две ступеньки вышиною поставлено большое кресло для кралицы; над ним бархатный балдахин, по краям которого бахрома из шнурков и хрусталя. Против этого кресла на сундуке корона её, украшенная драгоцвнными камнями, другие драгоценности и разных родов царские принадлежности. В одной стороне дворца есть церковь: по воскресеньям и другим праздничным дням кралица ходит в церковь; но по воскресным дням она велела приводить и пашей и приказывала ставить их между своей комнатой и церковью. Проходя со своими сановниками и дамами, она делала поклон головою; возвращаясь, опять наклоняла голову и проходила; таким образом она всегда делала. Месяц или два Ибрагим-паша отправлялся на эти выходы, но после извинялся и не ездил; да и в другое время, в особенности по ночам, тоже редко ездил.

О петербургском адмиралтействе

Означенное адмиралтейство построено на берегу вышеупомянутой Реки Невы; тут магазины, склады, верфь для постройки кораблей и все необходимые принадлежности адмиралтейства. В год строится два корабля. Когда надобно их спускать, то они спускаются кормой, потому что находящееся под ними полозья на колесах. Корабль спускается час времени; если же ему нужно отправиться, то он через полтора часа уже выходит в море, откуда держит путь к месту своего назначетя. В том месте, где он должен выйти в море, есть пролив, и там к стороне моря на острове построена крепость, имеющая пятьдесят, шестьдесят орудий, другую же сторону пролива составляет материк. Купеческие корабли, приходящие извне, должны останавливаться вне упомянутого пролива: к ним от арсенала посылаются лодки, принимают с кораблей груз и привозят его в находящуюся подле арсенала таможню, имена же и звания людей экипажа, а равно и купцов, находящихся на кораблях, записываются в списки и также доставляются в таможню. Когда же кораблям надобно уходить, то они грузятся сообразно спискам и, получив дозволение, смотря по подобности, уходят. Если кому-либо из находящихся на кораблях понадобится сойти на землю, то они это делают, получив письменное свидетельство от командиров кораблей; такого рода порядок установлен, чтобы всегда было известно, кто остается и кто уходит.

Об упомянутой таможне

С товаров, приходящих в таможню, взимается 5%, или же с сорока, пятидесяти сто сот акчэ; если хозяин товара на это не согласен, то, смотря по цене товара, взымается известный процент. Все, что с этих товаров собирается таможней, делится от казны на три части и распределяется между цехами, которые продают это по своему желанию, потому что по большей части товары берутся казной. В городах и селениях гостиницы, лавки и магазины отдаются в найм от казны, если только они не принадлежать кому другому, или же не проданы другому.

О повинностях и налогах в России

Кому только ни даны кралицею поместья, владетели их присылают каждый год из своих деревень поочередно потребное число своих райи — кого служить при саде, кого в доме для ношения воды, для ухода за лошадьми, для присмора за экипажами; кого делают извозчиками, за плату перевозящими грузы, кого работниками. Получаемые деньги они отдают счетом своим господам. А для того, чтобы было известно, в чьем владении эти райи, сколько бы человек ни было, к воротнику каждого из них пришивается железный значок, наподобие лошадиной подковы, с дырочками по краям: на этом железном знаке выбито имя владельца, имя райи и название селения. Все остальные суть казенные солдаты. При возобновлении райи и на бляхах переменяются имена их. Они платят казенные подати: с жителей селений, с их урожая треть берется в казну, треть отдается владельцу, а остальным пользуются они сами. В год с каждого райи берется двести акчэ подушной подати в казну; с жителей городов и селений берется в казну по двести акчэ с каждого дома. Помещики продают один другому своих райю. При объявлении похода, смотря по надобности, с каждых ста душь отдаются два, три человека в солдаты и распределяются по войскам; набор бывает и в другое время для пополнения убыли умерших. Но эти райя уже более никогда не видят своей родины: они или умирают на службе в войсках, или же, будучи ранены, без жалованья и пайка получают отставку и в конце концов просят милостыню; — вот какого рода милосердие к войскам!

В крепостях войска состоять из людей порочного поведения; им в день выдается от начальника крепости по четыре акчэ и в три дня три ока черного хлеба; в три года раз от местных купцов поставляется им одежда из грубого сукна. Те подати, которые следуют в казну от местностей, лежащих в районе крепости, поступают деньгами и продовольственными продуктами на руки и под росписку начальника крепости; он тратит, сколько нужно, на нужды крепости, а что останется, с ведома всех остается на хранении в запасах крепости, при чем ведомость об этом посылается правительству. Деньги не высылаются и не требуются от казны, но все доходы и расходы крепости в руках начальника. Когда, по истечении срока, он увольняется, то все доходы и расходы проверяются по счетам; если генерал, начальник крепости, служит честно, то его переводят в другую крепость с прибавкой содержания; если же окажется с его стороны недобросовестность, то он подвергается наказанию и уже до смерти более не принимается на службу. Войскам крепости каждое утро и вечер делается ученье. Сколько бы войска ни потребовалось, столько, сообразно полученным предписаниям, немедленно и высылается к месту назначения, смотря по надобности, на подводах или пешком. Отправляясь таким образом из крепости в крепость со всеми продовольственными припасами, войска, переходя от одного этапа в другой, достигают места своего назначения и поступают туда. В крепости, которые остаются позади пустыми, присылаются гарнизоны из запасных войск. По окончании своей службы, всякая часть войска возвращается опять в свою крепость; таким образом снабжение армии подкреплениями, продовольствием, артиллерией, оружием и другими необходимыми предметами делается легко. На этом основании если эти гуяры и бывают разбиты, то опять скоро вновь приходят в порядок; если же бы у них было то же, что в войсках исламских, т. е. если бы оружие, провиант для войск, деньги и другие необходимые предметы доставлялись только через месяц, два и три после требования, то войска гяуров не могли бы вести войны и пяти дней, потому что в войсках исламских оружие, лошади и вещи продаются, и деньги расходуются, а у тех двлать нельзя этого.

О русских селениях

На русской земле все селения, города и крепости соединены между собою почтовыми дорогами: через каждые шесть часов пути поставлена почтовая станция; по обе её стороны находятся дома райи, а посредине улицы на двух концах — заставы и сторожевой караул, так что проехать другим путем невозможно, потому что с двух сторон вырыты рвы. Местность болотистая, топкая; проехать не возможно; на большой дороге в некоторых местах положена настилка из бревен. Когда с одной станции на другую приедет курьер, то не пройдет и пяти минут, как в его телегу впрягут лошадей, потому что в подорожной курьера написано, в какой час он должен прибыть к месту своего назначения; он едет по часам и опоздать не может, иначе подвергается смерти: его не спасут никакие мольбы и просьбы. Во время войны от их государя к армии и от армии к их государю постоянно поддерживается сообщение курьерами, и тогда уже никто другой не может проехать ни взад, ни вперед, разве только по особому приказанию, но и тут ни из армии в области, ни из областей в армии невозможно доставить ни одного письма, пока не окончится война. Положете армии известно только государю и некоторым доверенным лицам; другой никто ничего не может знать, потому что в армии никого нет посторонних лиц. Начальники тоже из служащих военных; из других сословий, таких, которые бы могли и уходить, не бывает. "Вечером и утром делают перекличку; если кого-нибудь не окажется, то начальники заковывают их в цепи. Если кто-либо из жителей селений или городов желает отправиться в другую крепость, селение или город, то он не иначе можеть ехать, как получив письменное дозволение от своего начальника; если же письменного дозволения у кого не окажется, то его схватывают и подвергают заключению, пока не обнаружится, из какого он селения. Жители селений, отправляясь на рынок в город, по близости города кладут на свою арбу один или два камня и, приехав в город, складывают эти камни в нарочно назначенное для этого место; и они приезжают и привозят или всякий день, или всякие два или три дня. Собранные таким образом камни расходуются на казенные надобности; если же они понадобятся кому-либо из горожан, то продаются им от казны. Доходы русского государства все подобны этому, — да будет это известно.

О воспитательном доме

В этом заведении есть начальники и стоит караул; а внутри его обитают кормилицы из распутных женщин. Если у вне находящихся распутных женщин рождаются дети, то они их приносят в это заведение и получают за это от начальства воспитательного дома по двести акчэ (за каждого ребенка). Когда таким образом приобретенные дети достигнут пяти, шестилетнего возраста, к ним назначаются попы для обучения их чтению и письму; их обучают также и танцам. Это продолжается до их совершеннолетия. Кралица посещает воспитательный дом раз или два в год, потому что это её изобретение. Мужчин отправляют в солдатские дома, a девушек в собственный дворец кралицы. Таким образом ежегодно приобретается множество детей.

О пожарах

В Петербурге в течете двух годов и летом и зимою чуть не через день было много пожаров, так что начали поговаривать, что это поджигают пленные, почему множество пленных и были отправлены в крепость Нарву; но пожары увеличились еще более, и пленных вновь возвратили на прежнее их место. Тогда пожары немного утихли. Древняя столица, называемая Москвой, тоже выгорела наполовину. В некоторых местностях обнаружился голод; множество райи и войск погибло от чумы; были и еще подобные этому разного рода бедствия. Тогда попы с книгами и крестами стали обходить по городам, творя молитвы и изгоняя болезни из города. Вследствие этого их гяурство увеличилось еще более: один раз в год они лживо устанавливают праздник и, придя в какие-нибудь места, распространяют лживые рассказы, которым умные люди не верят; глупые же вполне доверяют вещам, которые надлежало бы еще исследовать. Они прославились своим искусством выдумывать в распространять ложь.

Описание войск

В наименовании их у неверных гуяров нет ничего похожего (с войсками исламскими). Енычери по-русски называются гренадерами; джебэджи — мушкетерами; топчи — канонирам и; сипаги — солдатами; бостанджи —гвардией; хумбараджи — бомбардирами; лагымджи — инженерами. Орта значит полк; белюк — рота; джема'эт — батальон; оджаклы — артиллерия; ямак — гарнизон; ордулу — полевой; чаркаджи — корпус; дал-клыдж — тува-корпус (два корпуса); разных других сановников и чиновников тоже называют не похожими, но соответсвенными чинам Высокого Государства, именами. У них есть пять, шесть канцелярий, где записываются доходы и расходы, потому что доходы с деревень записываются и хранятся в их крепостях.

Иностранный купец, приехав в Россию и продав свой товар, не может получить денег: золота и серебра нет, а медных денег он не берет, и поневоле ему приходится принимать в уплату железо, медь в сыром виде и доски, с чем он и уезжает. Если понадобится посадить должника в тюрьму, то тот, который велит его посадить, обязан, смотря по званию должника, давать ему в сутки столько, сколько тому будет достаточно на содержание, и это до тех пор, пока тот уплатит долг. Это тоже своего рода хитрость, придуманная для того, чтобы не сажать должников в тюрьму, потому что если кто-либо в торговых сношениях с купцами заберет у них на тысячи или на две тысячи пиастров, потом при расплате заведет спор, то его на этом основании нельзя посадить в тюрьму; если же понадобится посадить его в тюрьму, то посадивший должен содержать его.

Обратная поездка Крымского сераскера из Петербурга в Бендеры по случаю заключения мира

В этом 1189 году 9-го зиль-хиджэ (=1 февр. 1776 г.) в ночь Арефэ' во втором часу (по-турецки) мы выехали из новой столицы России, Петербурга, в котором доселе проживали. Следует перечень селений и крепостей.

Первая станция деревня Ижора, 35 верст. Верста значит миля; пять их составляют один час. От этой деревни в 23-х верстах — Тосна; Любань, 26 верст; потом Шабиринталиса (?) 31 в.; потом Палиситпаиски (?), 26 в.; потом Горки, 27 в.; здесь была остановка на один день. Потом крепость Новагорот (Новгород), 29 в., потом Бесьяни (Весьегонск?), 39 в.; потом Заит-Су (Зайцево?), 30 в.; потом Красненький Ям, 31 в.; Рувагвито (?), 32 в.; город Валдай, 35 в.; остановка один день. Перезай (?), 36 в.; Коломна, 36 в.; город Вышний, 34 в. Близ этого города река, называемая Асина-река, разделяется надвое: одна часть её впадает в упомянутую выше, находящуюся у Петербурга реку Неву, а другая впадает в текущую близ Крыма реку Днепр. Перейдя упомянутую реку и вплоть до этой упомянутой реки все селения и города взяты у шведа; города же, селения и крепости, о коих будет упомянуто ниже, суть казенные русские. Бетребский-Ям (Петровский?), 33 в.; город Торжок, 38 в.; Медсена (?), 33 в.; крепость Итвера (Тверь), 30 в.; Городня, 30 в.; Завидово, 26 в.; город Клин, 26 в.; Подсолнечная Гора, 30 в.; Черная Грязь, 32 в.; Микольская, 38 в.; потом древняя столица, город и крепость Москва, 32 в.; остановка на 6 дней. Потом Чортанова, 33 в.; Тульски-Бахра, 22 в.; до этой деревни мы доехали в санях, запряженных четверкой; потом поехали далее в повозке в шесть лошадей. Лапасна, 33 в.; Серпухов, 37 в.; близ этой крепости течет река Буза, впадающая потом в Днепр. Зурманская, 33 в.; потом вышеупомянутая Тула, 37 в.; здесь оставались 36 человек из свиты Крымского сераскера; мы с ними увидались после трех с половиною лет разлуки; их освободили и отпустили вместе с пашой. Ясны Поляны, 28 в.; Лабыткыва, 37 в.; Серпевское 38 в.; Малы-Искоронова, 37 в.; Большой-Искора, 37 в.; город Вама, 37 в.; остановки 3 дня. Думина, 22 в.; Сельцо-Ивановское, 33 в.; здесь протекает река Акпут и впадает в Днепр. Город Орел, 38 в.; упомянутая река течет и тут. Хутарза, 29 в.; опять эта река протекает и здесь; Село Шахин, 38 в.; здесь тоже проходпт река Акпут. Чаватисна, 31 в.; Дмитревка, 30 в.; Домахово 33 в.; Ясна-Палэ-Айдур, 30 в.; крепость Савски (Севск?), 33 в.; Возрешовка, 30 в. Потом начинается земля Малороссии: станция Ясман, 35 в. В этих краях живут казаки.

Между московскими владениями и ими проведена граница и поставлены столбы, наверху которых привязаны смоляные боченки; у каждого столба сторожит караул; если в какой-либо стороне покажется неприятель, татарин ли, москов ли — все равно, как только это сделается известно, сейчас зажигают эти боченки, и сигнал передается из селения в селение, и в десять, пятнадцать минуть достигает до их крепостей; они сейчас же снаряжаются. От деревни Ясман до крепости Глухова, 37 в.; отдых 2 дня. Тул-Кулэри, 30 в.; Каралевис, 30 в.; Алтынофка, 29 в.; крепость Батурин, 35 в.; у этой крепости протекает река Сим и впадает в Днепр. Паризна, 33 в.; Камаровка, 30 в.; Кынжеловка, 24 в.; крепость Нежин, 30 в.; Вывититса, 34 в.; Кырчума, 38 в.; крепость Кизалук, 24 в.; Бровары, 36 в., крепость Киев, 32 в.; а тут в трех милях течет река, называемая Небрэ (Днепр), а по-турецки Узу-Сую; она ниже этой крепости принимает реку Ак-Су и, сделавшись большой рекой, близ крепости Очакова впадает в Черное море. Эта река известна под именем Узу-Сую. На противоположном берегу этой реки уже начинаются крымские пределы, и лежит известная разоренная крепость Казы-Керман; теперь московские гяуры ее взяли и вновь построили. Отсюда до крепости Кыл-Бурун (Кинбурн) двенадцать часов. Казаки Путхалы через открытое море приходили в упомянутую Казы-Керманскую крепость и помогали ей подвозом провизии, досок и других припасов; но теперь они приходят в Кыл-Бурун. Это только до заключения мира приходили в упомянутый Казы-Керман. Есть еще река, называемая Кубань, а другая Самар-Су еще река Сукум; эти три реки впадают в Днепр. Вышеупомянутые реки тоже, соединившись с Днепром, протекают около Очакова и впадают в Черное море. Упомянутая крепость Киев, а также и город состоят из садов. Крепость Киев состоит из двух крепостей: одна стоит у самой реки и называется Старым Киевом, а другая расположена на горе и называется Новым Киевом; между обеими крепостями час расстояния; но крепость Новый Киев угрожаема со стороны Очакова, — да будет облегчено, если Богу угодно, покорение её мусульманами! От Киева до деревни Лотарка, 37 в.; оттуда, въехав в пределы Польши, проезжают польскими степями двадцать пять часов до крепости Лисайор, стоящей на границе; оттуда в стоящую в пяти часах крепость Лихорт; оттуда в находящуюся в восьми часах Балту, стоящую уже у границы владений исламских. Противоположная сторона этой Балты называется Гяурской Балтой; между ними течет река Ак-Су (Бугъ), которая со стороны Кыл-Буруна сеединяется с Днепром. Проехав мусульманскую Балту и Сары-Су, в десяти часах находится место, называемое Тумабасар (Дубоссары): это дача хана и находится во владении Крымских ханов. Доставив в Тумабасар всех пленныx, начальники гяуров отпустили их на свободу; но для того чтобы было известно, сколько пленных ими сдано, они давали росписку; но принять ее было некому, так как со стороны Бендерского коменданта здесь находились только два чокадара; поэтому пленным, находившимся при Крымском сераскере, при бывшемп Бендерском коменданте Эмин-паше и бывшем чауш-баши пленном аге, составлен был список и дана росписка; об остальных пленных не было и разговора. Как только что начальники гяуров заметили это обстоятельство, они сказали опечаленным и несчастным людям, женщинам и детям: “Мы, взяв вас из местонахождения вашего, по три, по пяти человек сажали на повозку, давали вам хлеб и воду, и доставили вас сюда; а от вас никто не прибыл сюда даже, чтобы спросить о вас”. Сказав такие вздорные слова, они взяли свои повозки и людей, и уехали. Упомянутые пленные пешком, голодные, утомленные, пришли к стороне Бендер. Сераскер-паша тоже, выехав из Тумабасар, прибыл сначала к находящемуся в восьми с половиною часах Днестру, где перевоз. Переправившись на паромах на другую сторону в крепость Бендеры, благополучно вошли в Бендеры. Оттуда через восемь часов мы прибыли в Каушаны, местопребывание Крымских ханов; оттуда через шестнадцать часов в место, называемое Измаил, лежащее на берегу Дуная. Отдохнув здесь три дня, Крымский сераскер Ибрагим-паша велел найти почтовый баркас, идущий в Константинополь, и послал меня с бумагами в Порту, сам же отправился в Тульчу, а оттуда на Очаков. Стих: “Несправедливость не приходит от людей совершенных, соблюдающих правила верности. Благородный человек и один не потеряется; заблуждение не придет от человека совершенного”. Одним словом от упомянутой столицы России, Петербурга, до пограничного места Тумабасары мы проехали семьсот пятьдесят часов станций и пробыли в пути девяносто пять дней. Я отправился из вышеупомянутого Измаила на лодке в Тульчу; оттуда в Беш-Тепэлер; потом в Кара-Харман на Черном море; оттуда в Кюстендже; потом в Мангалию, оттуда в селение Клыдж-Бей; оттуда в Келад-Адасы, потом в Коварну, потом в место, называемое Балчик; оттуда в Варну; оттуда в селение Карши-Галата, оттуда в Камчи-Дерэ; потом в Фындыклы, потом в Ак-Дерэ, потом в Кезгэ; потом к мысу Ирмэни; потом в Месемврию — опасное место, населенное булгарами, которые все разбойники; потом в Хьолы, оттуда в Ахьолы-Бургаз; оттуда в Сузаболы; потом в Зейтун-Буруну; потом в Васыль-Коз; потом в Ахтеболь; потом в Резми; потом в Аинэ-Адасы; потом в Меди; потом в Мелятру; потом в Ирмени-Дерэси; потом в Кара-Бурун, потом в Гиль-Боз, оттуда в пролив Румили-Фенэри, потом в Румили-Хысар и наконец в Стамбул. До Стамбула оn Измаила четыреста миль. Одним словом, в 89-м году месяца джемази'уль-эввеля 12-го дня (12-го июля 1775 г.) (это явная ошибка: по всем соображениям тут должно разуметь 12-е джемази'уль-эввеля 1190 года, что равняется нашему 30-му июня 1776 года) я в здравии и благополучии прибыл в Константинополь.

Божественные мудрецы, мужи сокровенного, спрошенные о том, в чем состоять явные доказательства и очевидные проявления умных людей, отвечали с полною справедливостью, что ум доказывается вполне тремя вещами: малоречивостью и прямотою, и правдивостью в разговоре, потому что многословие бывает причиною огорчений и неприятностей. А если кто в отсутствии, то степень его ума познается по следующим трем признакам: 1) по его службе, 2) по отправленным им посланцам и 3) по манере его донесений и писем и по посылаемым им подаркам; ибо отправленный человеком посланный должен быть его собственным намъестником; написанное письмо должно выражать достоинства души писавшаго.

Основываясь на этом, я вручил донесения Ибрагим-паши верховному везирю Иззет-Мухаммед-паше и, когда он по этим бумагам представил высочайшему стремени рапорт, мне был пожалован чин ходжи; но при этом все-таки было приказано оставаться в императорском дефтер-ханэ. В месяце шеввале этого же года, по случаю явившейся необходимости назначения из Румельской области нескольких сол-кол-эльвийё для поправки Хотинской крепости, я был туда командирован по высочайшему повелению, в качестве дефтер-эмини, представителя реису-ль-кюттаба. До конца года я исполнил возложенное на меня поручение и возвратился опять в Константинополь в императорский дефтер-ханэ, где и был в 1190 (1776—7) хранителем дефтерей (списков) мирмиранов.

Причины разбития исламского войска русскими войсками

По моему разумению и по объяснениям умных людей, причины этого следующие. 1) Императорская (турецкая) армия, а равно и Крымская, находясь четыре года то на защите крепостей, то в сражениях_у то на зимовках, постоянно встречала недостаток распорядительности со стороны второстепенных начальников, а равно и запаздывание в доставлении в назначенные места продовольственных запасов и содержания всем тем, кому таковое следовало. 2) Недобросовестность со стороны дефтердаров, квартирмейстеров и тех чиновников, которые должны были собирать продовольственные припасы. 3) Некомплекта необходимого для дела числа канонеров, бомбардиров и инженеров. 4) Нахождение в одном месте двух лиц в звании везирей: будь один из них комендант, а другой сераскер, это непременно вызовет между ними неприязненные отношения и послужит причиною разбития войска. Необходимо, чтобы был один везирь, а при нем были бы назначены мирмираны. Мирмиранов не дают столько, сколько бы их сераскеру следовало иметь по количеству их управления и кругу деятельности. Также присылаемые деньги должны быть у чинов, которым следует этим заведывать; высокостепенный везирь и мирмираны отдадут ли эти деньги лицам своих штабов, или же отдадут их войскам армии,—как быть сераскеру? Разумеется, у войска явится недоверие к сераскеру, потому что в нужде все войска надеются на милость сераскера: если этой милости не будет, то какое он будет иметь влияние как на свои войска, так и на свой штаб? Когда же для армии присылается продовольствие и деньги, то этого хватает лишь на один, на два месяца, а потом пять шесть месяцев опять терпят и ожидают; от этого с каждым днем усиливаются побеги; если же против этого принимаются энергные меры, то войска сговариваются, и проявляются разные случаи (неповиновения).

Еще причина та, что при формировании войск в провинциях набирают людей угрозами и насилием — что же это за войско? В точности никому неизвестно, из мусульман ли оно, или же из другого рода людей, да и узнать этого невозможно. Иногда выходит повеление, чтобы убйц, приговоренных к смерти, отправить в поход; можно себе представить, какое вредное влияние имеют подобные люди на войска в армии! Начальникам не известно, к какому народу принадлежат находящиеся в армии войска — трусы ли они, или храбры. Находящихся при штабе везиря людей не знают их собственные начальники: одни приходят, другие уходят, и т.д., и никто друг о друге ни спрашивает, ни отвечает. При таком положении как справиться с неприятелем? В часть какого-нибудь начальника посылается двести человек, а приходит только сто; содержание получается на полный комплект, но его не хватает и на наличное число, потому что не дополучается содержания, и после дотребывается деньгами, так что войска, если хотят, остаются, а если не хотят, пусть уходят: никто им не препятствует. Такие начальники заплатили за свои места и остаются на службе, когда капитал весь выйдет, надо, чтобы остались еще проценты. Вот как у нас ведется война! И сколько от этого погибло сумм, продовольствия, войска и областей! По причине нашего общего бедствия и расстройства, враги веры, гяуры, найдя средство, причиняют нам затруднения; но в этом виноваты мы сами. Все это произошло оттого, что всякое дело не было поручено людям способным к нему. Эти обстоятельства очевидны, говорят умные люди, и Всевышний в святых псалмах изрекает Давиду следующее: “О Давид! день Страшного суда придет в то время, когда благородные будут презираемы, и низкие будут почетными людьми; книга Моя будет оставлена и не будет читаться; непокорные и развратные будут пользоваться всеми благами Мира. Когда в положении Верующих, покорных и добродетельных, будет такая разница с положением подлых и низких; Я последних заставлю привязаться к этому Mиpy и отстраню их от любви к будущей жизни; Я сделаю так, что малый не будет почитать большего и сделаю их одержимыми грехом и развратом. Вот какое возмездие получат они в Моем присутствиии” От имама Малека — царство ему небесное! — и Ибн-Аббаса — да довлеет им Бог!—дошло предание, которое их устами гласит следующее. “Если в среде народа явится жажда злостного и недобросовестного приобретения богатства, Всевышний Творец внедрит в сердца людей мучения страха; если в среде народа будет развито прелюбодейство, то появится между ними в сильной мере смертность; если у народа будут в употреблении неверные меры и весы, Бог отнимет от него дары свои, и будет голод; у всякого народа, судящаго незаконным судом, будет много (пролито) крови; если народ не верен в своих обязательствах, Господь пошлеть на него врагов”. Всевышний Творец в Своих древних словах еще повелевает: “Когда вы встретились с толпою врагов, стойте твердо”. В подлинных преданиях говорится еще следующее: “Не напрашивайтесь на встречу с врагом, но если встретитесь, стойте твердо. Бегство при встрече с неприятелем дозволено тогда, когда есть опасность быть побежденными, или есть недостаток в оружии, или если вы чувствуете слабость,—тогда бегство дозволено. Если бежавший будет убит — он будет мученик за веру; но если войск исламских будет вдвое более, чем войск неверных, то всякий бежавший, если будет убит, в этом случае будет грешник, а не мученик”. По смыслу этого святого предания: у нас мучеников не очень мало: большая часть из них погибла в бегстве. Покажется облако — они кричать, что это неприятель, и разбегаются в расстройстве. Где-то говорится, что следует по одному идти навстречу нескольким неверным и драться с ними, если только в нем есть ревность к вере и могуществу ислама, и если он воспламенев искренно желанием быть гази (поборником веры) и достичь прекрасной цели; а тем более, если войско ислама будет в двенадцать тысяч — тогда уже во всяком случае нельзя допустить, чтобы страх побеждал в нем терпение и стойкость. Войско наше, о котором упомянуто выше, было численностью свыше двадцати тысяч и все-таки обращалось в бегство; оно не смотрело ни на молитвы, ни на увещания, а только на недополученное содержание, и повиновалось только жажде приобретения и страстям своей души и желанию грабить. По правде, где же тут храбрецы? Опять на это есть достоверное предание: “Двенадцать тысяч человек из моего народа не могут быть побеждены ”. Пророк — да будет на нем благословение Божие!—изрек: “12.000 воинов из моего народа не могут быть побеждены, разве только вследствие коварных советов, отсутствия согласия, распрей и беспорядков!” Да сохранит нас от этого Господь! Но если с начала кампании до её окончания будет все происходить так, как описано, какая тут может быть победа?!

Если воин, даже находящийся в повиновении и имеющий охоту драться, сражаясь, представить языка или голову (врага), то его прогоняют с одним или двумя золотыми: так кто же, видя это, возымеет охоту к этому? —потому что ведь современный воин есть раб только щедрости и наград; вот таким-то и надобно раздавать аренды, жалованье и прибавки. Я слышал от одного человека изречение: “Не смотри на того, кто говорит, а смотри на то, что он говорит”. В силу его, значит, рабы падишаха нисколько не должны подчиняться и повиноваться его повелению: в таком смысле изречение и приведено было. Тот человек истолковал значение этого изречения так, что падишах есть в переносном смысле господин своих рабов, а рабы суть в переносном смысле рабы падишаха. Но падишах есть в прямом смысле раб Господа Всевышнего; а Всевышний Господь есть в прямом смысле господин падишаха; насколько падишах обязан повиновением и послушанием своему истинному господину, настолько его рабы в переносном смысле обязаны послушанием своему господину в переносном смысле. Но разве войско можно заставить слушать резона?! И содержать в известном месте войско, численностью превосходящее действительную потребность, служит только к беспорядкам и смутам; им невозможно управлять. От войска, находящегося в повиновении, и то нет добра: когда придется идти на встречу врагу, то сперва надобно окопаться, чтобы войска, в случае необходимости сражения, не струсили; на каждых десять человек надобно одного начальника, чтобы он знал всякого из своих людей и давал бы знать, если кто бежит; у этого десятника должен быть список с именами и приметами его людей: все должно спрашиваться с него; вся ответственность лежит на десятнике. Так как тимарами (вотчинами) больших и малых вотчинников областей, пз которых назначен поход, завладевают то местные вельможи, то другие чиновники, и чрез это их состояние чрезвычайно расстраивается; да кроме того, так как алай-беи (командиры) провинций каждые два, три месяца беспричинно смещаются, а потому они тоже вакантные болышие и малые вотчины не отдают кандидатам округа своего, а ради своей выгоды предоставляют их ничтожным и недостойным, то во время надобности никого не оказывается под знаменем. Посмотреть на реестры — войска много, а на месте ни одной души нет; а в приказах упоминается, что-де посылаются реестры оружия на такое-то количество войска. Когда же вотчина кого-либо бросившего службу бывает отдана участвующему в походе, то по окончании кампании ее предоставляют опять прежнему владельцу. Так как же тут войско будет послушно?!

Еще одна причина та, что при открыли кампании, если в каком-либо месте формируют войска и над ними назначают главнокомандующего, то непременным условием должно быть то, чтобы в этой местности было заготовлено по меньшей мере на год продовольственных припасов, военных снарядов и содержания на всех, получающих это последнее, и чтобы все это, а равно и все войсковые дела были переданы главнокомандующему. Как расположение войск, так и соображения о сражениях с неприятелем должны быть возложены на этого везиря, затем остальное зависит от помощи Всевышнего Творца. Ибо одно из двух: или назначенный сераскером везирь должен заниматься распоряжениями военных действий, или же заниматься ежечасно писанием правительству о необходимых для его армии припасах; а части войск не имеют терпения ждать, пока идет переписка, и пока их продовольствие, содержание и другие необходимые предметы довольствия не получатся, никто не повинуется и не хочет сражаться. И как же везирь может распоряжаться этим голодным войском, не получающим жалованья? И как ему воевать с неприятелем? Назначает ли он войска в траншеи, или на передовые посты, никто не идет; ему говорят: “Ты главнокомандующий, давай нам продовольствие и жалование!” Начинаются распри; при виде неприятеля все разбегаются, и армия приходит в расстройство. Разве неприятель не воспользуется этим? Да и потом, что пользы будет в войске, предавшемся бегству?!

Еще одна причина. Крымские ханы должны постоянно находиться в Крыму, оберегать и охранять крымские пределы и, смотря по надобности, делать набеги на гяуров, или же им вовсе не нужно и находиться в императорской армии. Если бы в армии встретилась надобность иметь татарские войска, то смотря по надобности следует назначать над татарскими войсками начальника и присылать его, потому что если бы понадобилось, чтобы Крымский хан находился в императорской армии, то он не должен иметь ничего общего с начальствующими лицами войск армии, да и в войсках будет разъединение.

В Менакыби-эвлия (Жизнь святых) упоминается, что Малек-ибн-Динар — да будет к нему милостив Бог! — сказал: “Современные люди уподобляются рыночным кушаньям: запах прекрасный, да только мало вкусу”; и еще: “Три вещи причиняют вред вере и государству: недальновидный ученый, набожный невежда и лицемер-проповьдник”. Одним словом, если хан и главнокомандующий имеют надобность посоветоваться между собою, то хан скажетъ: пусть будет по моему желанию, а начальник войск: пусть будет по моему. Таким образом совещание не поведет ни к чему. Надобно, чтобы совещание происходило только между командующим войсками и другими опытными начальниками и чинами, находящимися в его же войсках, и чтобы это было с согласия всех: иначе что пользы будет армии, если её дела будут обсуждаться в другой армии, или в Высокой Порте? — потому что не пришел ежечасно может изменить свои действия, и всякий раз необходимо соображать свои распоряжения, смотря по движению неприятеля. Совещание, состоявшееся в другом месте, какую может оказать помощь войску? От сераскера требуется только, чтобы он мстил неприятелю, основываясь на своем мнении и распоряжениях, делаемых в своей армии; а как в главной армии, так и в Порте должны совещаться о том, как бы своевременно посылать все необходимое тому войску. За командующего войсками можно воссылать молитвы, а не приказывать ему: ступай вперед, иди назад, пошли войска туда, не посылай войска, сделай то или это. Подобные приказания какую принесут пользу распоряжениям сераскера? Разве только то, что войска получать к нему недоверие и вражду. Так в восемьдесят третьем (т.е. в 1183 = 1769—1770) году шедшие из Порты военные припасы для войска, собранного в Крым, были направлены вместо этого в Исакчу. И вот казна, провиант и прочие надобные мелочи — все это пришло. Что же касается войска, то его было свыше пятидесяти, шестидесяти тысяч. Столько байраков (батальонов) и назначенных в действующую армию рот требовали себе шатров, палаток, жалованья и рационов. Сераскер купил холста и палатки, а вместо водоносных мехов и кранов — боченки, кухонные палатки из войлока, и рационы также покупались из его кармана и выдавались, а все-таки произошел мятеж: агу главной армии Имам-задэ Ахмед-агу возле самого сераскера искрошили на кусочки, да и пашу ранили в двух местах; множество вещей при этом было потеряно и уничтожено; много войска разбежалось — какую можно ввести дисциплину в таком разнузданном войске?! Всякий идет, говоря: “Война!”, и как соберутся все, требуют рационов — где же хватить на них рационов?! А если не будет выдано, то поднимается вот такой бунт. Надо так, чтобы сколько посылается войска, столько бы заготовлялось рационов и припасов, и сохранялось бы в своем месте.

Если везирь умен и распорядителен, то его учить нет надобности; если же он не обладает знанием, то пользоваться его услугами есть ошибка. Высокосановным везирям необходимо обращаться к войскам с уважением, вниманием и милосерддем, а к императорскому правительству с прямотою и честностью: тогда они заслужат себе славу и уважение и в этом Mиpe, и в будущем.

Науки, трактующие об управлении подданными, объясняют, что правоверный, верующий в единого Бога, правитель должен читать их со вниманием и размышлением, для того чтобы брать из них примеры и пользоваться ими. Во времена Фараона город Калиоп был громадный город. Предание говорит, что в то время это место было любимым местом прогулки Фараона и двух гяуров - огнепоклонников. Там был водоем, вырытый Гаманом, министром Фараона. Жители той области пожелали провести в свои сады воду, протекавшую у основания водоема, и благодаря этому получить огромные выгоды. Поэтому с области было собрано нисколько сот тысяч денег, которые министр принес и отдал Фараону. Последний спросил его: “Откуда получено столько денег?” Ему отвечали, что жители области провели для орошения своих посевов воду от источника колодца и получили от этого большую пользу, и что вот откуда прюбретено это богатство. Фараон сказал: “Ты поступил дурно, взяв от них деньги; возьми и отнеси назад; разве ты не знаешь, что владетель должен оказывать милосердое и снисходительность к управляемым им рабам и слугам, и что не нужно и неприлично брать с них плату за то, что они приобрели. Не смотри с корыстною жадностью на то, что находится в руках рабов. Ступай, возврати взятия тобою деньги их хозяевам и более ко мне с подобными вещами не приходи”. — Правитель Ахваза принес однажды Нуширвану огромную сумму денег; этот не принял и спросил, откуда они. Правитель отвечал: “Я увидел в руках некоторых людей слишком много богатства и взял у них”. — “Ступай”, возразил Нуширван, “и отдай назад их владетелям, потому что если мы возьмем это имущество, то уподобимся тому человеку, который бы построил дом с фундаментом из праха и с крышею из грязи: нет сомнения, что фундамент будет слаб, а крыша тяжела, и дом скоро развалится”.

Подобным же образом Махмуд Газневи, однажды отправившись на охоту, встретил серну и погнался за ней на коне, но никак не мог догнать и устал; свита его также осталась позади. Царь, чтобы остановиться и отдохнуть, заехал в один сад и видит: луноподобная красавица-девушка засучила ноги и, стоя в текучей воде, поливает сад. Увидав ее, Газневидский царь слез с коня, отдал его девушке, а сам расположился в тени и спрашивает у девушки, чей это сад. Она отвечает: “Наш; отец мой уехал в такую-то деревню и скоро приедет”. В то время, как она говорила, приходить старик и говорит: “С приездом, князь!” — “Отец, это твой сад?” спрашивает тот. — “Да, мой”, — “А девушка?” — “Это дочь моя”. — Царь потом сказал: “Мне ужасно жарко; ты возьми-ка одну из этих гранат и выдави из неё сок в стакан — я испыо”.— Хозяин сада взял одну из гранат, выдавил из неё сок и наполнил стакан. Царь взял и выпил. — “Возьму-ка я и сад у этого старика”, пришло ему на мысль. Затем он обратился к старику и сказал: “Выдави еще одну гранату”. Тот выдавил еще; но так как вышло только полстакана, то царь сказал: “Отчего это, отец, тут полстакана? Ведь с того же дерева, и столько же граната!” — “Правда, князь”, сказал тот; “но может быть нашему падишаху пришло на мысль что-нибудь такое другое; может быть, у него и не стало счастья”. — Царь замолчал и раскаялся; потом опять обратился и сказал: “Выдави вон из той гранаты, я выпью”. — Тот выдавил, и стакан наполнился. — “Отец, а ведь стакан - то полон!” — “Да”. — “Что-за причина?” — “А может быть падишах теперь раскаялся!” — Умный царь щедро наградил того почтенного человека, а луноподобную девушку выдал замуж и сыграл свадьбу.

А вот и еще одна занимательная история о том, как один падишах из-за того только, что рассмешил свою жену, лишился своего владычества и государства. У одного из Хатайских царей была красивая жена. Царь был страстно влюблен в нее. Сколько ни старались, никак не могли рассмешить ее. Наконец царь велел зажечь на горах огни и бить в барабаны. В то время такой был обычай, что если приходил неприятель, то таким путем давали знать во все стороны, чтобы собиралось войско. И вот, по обыкновению, войска и начальники, думая, что тревога, поспешно сбежались с разных сторон и собрались; а о неприятеле ни слуху, ни духу: это царь все затеял для того, чтобы рассмешить свою жену, и причинил стольким людям и тварям беспокойства, а животным бесполезных мучении. Все, разумеется, сочли его дураком, обругались и разошлись. Поневоле и жена его посмеялась над таким нелепым, вздорным и неприличным делом; а сумасбродный шах и обрадовался. Войско разбрелось, ушло. Но вот два года спустя против него пришел большой неприятель. Опять по вершинам гор зажгли огни и забили в барабаны; но слышав все подумали, что это царь опять хочет рассмешить жену свою, и войско не собралось. Стражи начали что есть духу колотить в барабаны — ничто не помогло: неприятель пришел и довершил свое дело. Из этой истории много вытекает нравоучений, и одно применимо к нашей кампании: как она велась, это всем ИЗВЕСТНО.

Слава Богу, я кончил!

---