!Все даты даны по старому стилю!

Маршал Ней, преследуемый генералом Платовым и вырученный вице-королем, присоединился, 8 ноября, с горстию людей к Наполеону, который ожидал его в Орше. Остатки французской армии находились в опаснейшем положении, не могли удержаться на Днепре против превосходных сил князя Кутузова. Граф Витгенштейн, утвердившийся на речке Уле, преграждал им пути из Орши к Вильне. Адмирал Чичагов готовился стать у Борисова и пресечь сообщения с Минском. В столь бедственном положении император французов усиленными переходами вознамерился предупредить Чичагова, чтобы, пробравшись к Борисову, войти в непосредственное сообщение с корпусами фельдмаршала князя Шварценберга и генерала Ренье и, увеличив армию свою до ста тысяч человек, безопасно ретироваться в герцогство Варшавское.

9 ноября Наполеон выступил из Орши. Корпус маршала Удино составлял авангард его, Виктора арьергард. Первый атаковал внезапно, 11 числа, генерал-майора графа Палена, при селении Лошницы; опрокинул его малочисленный отряд, прогнал к Борисову; занял этот город. Адмирал Чичагов, не приготовившийся к обороне, в беспорядке отступил на правый берег реки Березины, разломав мост за собою, оставя в добычу неприятелю весь обоз и всех раненых, бывших в городе.

Граф Витгенштейн более и более теснил Виктора. 12 ноября Наполеон прибыл в селение Лошницу и остановился на высотах между деревнею Немоницею и Борисовом. Армия его, усиленная корпусами Виктора, Удино и остатками дивизии генерала Домбровского, простиралась тогда до 80 000 человек. Адмирал Чичагов, расположившийся на правом берегу реки Березины, против Борисова, имел в своем распоряжении от 32 до 33 тысяч человек, в том числе более трети кавалерии, неспособной действовать в лесистых и болотистых местах. С этим войском должен он был на пространстве 80 верст, считая от деревни Веселова до местечка Нижнего Березина, препятствовать переправе многочисленного неприятеля, предводимого искуснейшим полководцем. Чтобы побудить Чичагова разделить свои силы. Наполеон угрожал переправою в нескольких местах выше и ниже города Борисова и ложными движениями заставил адмирала протянуть армию вправо. Он полагал, что неприятель устроит переправу между Борисовом и Бобруйском, чтобы пробраться к городу Игумену для соединения с князем Шварценбергом. Наполеон решился перейти на другую сторону при деревне Студянке, в 10 или 12 верстах выше Борисова. Ночью, с 13 на 14 ноября, маршал Удино выступил с своим корпусом, имея в авангарде дивизию Домбровского. Прочие корпусы следовали за ним; а маршал Виктор двинулся к Борисову, показывая вид, что этот центральный пункт не оставлен французскими войсками. Наполеон приказал поставить на высотах у Студянки от 30 до 40 орудий и, под прикрытием оных, начал строить два моста, один для повозок, другой для пехоты и заводных лошадей.

Казаки тотчас уведомили генерал-лейтенанта Чаплица, стоявшего под самым Борисовом, что неприятель переправляется у Студянки. Он поспешил к тому месту, но нашел французов уже на правом берегу реки. Маршал Удино атаковал отряд его и, после жестокого боя, оттеснил за деревню Брили. Граф Пален подкрепил Чаплица частию своего авангарда. Адмирал Чичагов, находившийся, 14 ноября, при деревне Шабашевичах, не верил сначала, что неприятель переправился у Студянки, но 15 числа, рано поутру, узнал, что известие, полученное им накануне, было не ложное и обратно потянулся флангом влево.

Переправа французской армии продолжалась целый день (15 ноября), по причине худого состояния мостов, которые часто подламывались. Корпус маршала Виктора перешел от Борисова к деревне Студянке. Дивизия генерала Партуно, составлявшая арьергард его, оставила Борисов не прежде 6 часов пополудни. 14 числа вечером, граф Витгенштейн узнал о важном событии прошедшего дня. Авангард его, предводимый генерал-майором Властовым, атаковал 15 числа, поутру, у Старого Борисова одну французскую колонну, опрокинул ее, преследовал, отбил пушку. Арьергард Виктора был отрезан от корпуса. Граф Витгенштейн потребовал, чтоб он сдался: генерал Партуно, удержав при себе посланного офицера, решился открыть путь оружием, атаковал правое крыло и центр нашей армии, овладел Старым Борисовом, но был принят в штыки, опрокинут, выгнан, и окруженный со всех сторон нашим войском, сдался, 16 числа, на договор. Три генерала и около 7000 человек положили оружие. В числе трофеев находились три пушки. Ночью адмирал Чичагов приказал навесть понтонный мост при Борисове и сообщение между армиею его и графа Витгенштейна, также корпусами, отряженными от главнокомандующего, было совершенно установлено.

16-го ноября Чичагов, поддерживаемый отрядом генерал-лейтенанта Ермолова, двинулся вслед за неприятелем на правом берегу реки Березины. Генерал-лейтенант Чаплиц, подкрепленный графом Паленом, напал, между Брилями и Стаховом, на войска маршала Удино. Ней поспешил к нему на помощь; за ним двинулась гвардия Наполеона. Между тем, адмирал Чичагов, прибыв к Стахову, остановился у этой деревни. Чаплиц с малыми силами не мог долго сопротивляться, отступил с потерею 600 егерей, взятых в плен, но подкрепленный, наконец, генерал-лейтенантом Сабанеевым, возобновил кровопролитный бой, продолжавшийся с переменным успехом до 11 часов ночи. Тогда неприятель выиграл место и успел овладеть выходом из леса. Потеря с обеих сторон была значительна: с неприятельской ранены: маршал Удино; генералы Легран и Зайончик; убито до 5 тысяч человек.

В это время граф Витгенштейн сражался на левом берегу Березины с маршалом Виктором, прикрывавшим переправу французских войск: взял 4000 человек в плен, положил на месте до 5000. Ночью на 17 число, Виктор переправился чрез реку, истребил мосты и пошел, вслед за армиею, к местечку Зембину, оставя 12 пушек, 2000 человек, не могших следовать за ним по причине усталости, и значительный обоз.

17 ноября, на рассвете, адмирал Чичагов двинулся вперед к деревне Брилям и собрал на пути 7 брошенных пушек и до 3000 человек, отставших от главной армии. Генерал-лейтенант Чаплиц преследовал неприятельский арьергард до корчмы Кабинской-Рудни, отбил одну пушку, взял до 300 человек в плен, в том числе генерала. Вообще вся потеря, претерпенная неприятелем при переправе чрез реку Березину простиралась убитыми, утонувшими и взятыми в плен до 30 000 человек; пушек отбито 25 - урон чувствительный, потому что понесен наиболее маршалами Виктором и Удино, которых войска сохраняли еще некоторое устройство.

Князь Кутузов, известясь, что Наполеон направил отступление свое к Вильне, приказал: графу Витгенштейну держаться правой стороны дороги, взятой неприятелем и пресечь сообщение главной французской армии с корпусом маршала Макдональда; адмиралу Чичагову преследовать неприятеля; генералу Платову взять влево, чтобы тревожить отступление французов, нападая на них сбоку и стараясь даже опередить голову неприятельских колонн; генералу Милорадовичу идти между армиею адмирала Чичагова и главною русскою, которая подвигалась к Трокам для препятствования соединения корпуса фельдмаршала князя Шварценберга (находившегося в окрестностях Слонима) с остатками главной армии Наполеона.

Продолжая преследовать по пятам неприятеля, некоторое время с генералом Платовым, генерал-лейтенант Чаплиц отбил еще 30 орудий, взял в плен 3300 человек и отрезал, у местечка Молодечны, часть французского арьергарда, захватил 24 орудия и 2500 человек в плен. Генерал-адъютант Голенищев-Кутузов сильно теснил арьергард генерала Вреде, принудил несколько тысяч баварцев положить оружие. Бедствия, претерпеваемые неприятельскою армиею, увеличивались по мере приближения к Вильне: каждый день умирало несколько сот человек от нестерпимых морозов и голода. 23 ноября Наполеон сдал начальство королю неаполитанскому и отправился, по почте, в Париж, в сопровождении Коленкура, Дюрока и генерала Мутона. В Ошмянах едва ускользнул он от храброго партизана Сеславина, который врубился в охранную его стражу.

"Расстройство неприятельской армии в последнюю неделю бегства от Березины до Молодечно, - повествует Михайловский-Данилевский, - достигло до невероятной степени от наступившей вдруг жестокой стужи; с 16 ноября постоянно было больше 20 градусов мороза. 22 ноября едва можно было говорить; от холода спиралось дыхание. Стиснув зубы, враги шли и бежали в безмолвном отчаянии; ноги обвертывали попонами, ранцами, старыми шляпами, окутывали голову, лицо и плеча мешками, рогожами, складывались сеном и соломою; добыть лошадиную шкуру почиталось за счастье. На дороге находилось немного уцелевших селений: все они при шествии неприятеля внутрь России, а после мародерами, были более или менее ограблены, разорены, выжжены. Когда французам пришлось бежать назад по дороге, ими опустошенной, то, завидя какое-нибудь строение, они спешили к нему, но домы были пусты, и в них раздавался лишь свист порывистых ветров. Не находя крова, неприятель жег на пути своем домы, клети, хлева, заборы для того только, чтобы согреться хоть на одном ночлеге. На пожарищах лежали кучи солдат; приблизившись к огню, они не имели более силы отойти от него. Нам случалось заглядывать в полусгоревшие корчмы: посредине обыкновенно находился курившийся огонек, а вокруг на полу замерзшие неприятели. Ближайшие к огоньку еще шевелились, а прочие, в искривленном положении, с судорожными лицами, лежали как окаменелые. У многих вместо слез выступала кровь из глаз, а потому без преувеличения можно сказать, что враги проливали кровавые слезы. Подобно теням бродили они по пепелищам и среди пустынь, где не было ни движения, ни жизни; опершись на деревья или сучья, шатались они на ногах, лишенные всяких пособий к облегчению страданий, в тщетной борьбе со смертию, падали без чувств, на безлюдных, снежных полях. Сами не зная куда, тащились иные по дорогам, с примерзшею к ногам соломою, с почерневшими от грязи ступнями, покрытыми ледяною корою, зараженными Антоновым огнем. С отмороженными по колени ногами, окутанные в отвратительные ветошки, с закоптелыми от дыма лицами, небритыми бородами, дикими глазами, иные не могли ходить и ползали на руках. Многие приходили в бесчувственность, лишались слуха, языка и ума; как шальные, выпуча глаза, смотрели на наши войска и ничего не понимали. В беспамятстве ложились на горящие угли и погибали в огне, грызя себе руки, пожирая стерво и человеческое мясо. Вместо последнего прощального вздоха с жизнью испускали из уст клокотание замерзавшей пены. Биваки были также пагубны, как и сильные дневные марши. Приходя к ночлегу, изнеможенные, полузамерзшие бросались вокруг огней; крепкий сон одолевал их и жизнь угасала прежде, нежели потухали огни. Не всегда и на биваках находили неприятели успокоение, потому что их тревожили донцы. При одном имени: "Казак!" сдавались французы, или бежали дальше, искать другого ночлега, другого уголка оледеневшей земли, где усыпление превращалось в сон вечный. Пленными уже давно пренебрегали; часто они отставали толпами от неприятельского арьергарда, шли навстречу нашим войскам, от которых целым тысячам пленных давали иногда не более двух-трех казаков, башкирцев или поселян. Нередко бабы, одна впереди, а другая назади, гнали дубинками стада европейцев. Даже с ружьями шатались французы между снежными сугробами, в стороне от дороги, но никто ими не занимался. Они подходили к нашим колоннам и бивакам, окутанные и скорчившиеся, как безобразные чучелы, слабым голосом вымаливая куска хлеба. Сострадание добрых русских солдат превозмогало святое чувство мщения, и они делились с врагами сухарями и чем могли".

Французы приближались к Вильне. Генерал-лейтенант Чаплиц, сильно преследуя их до Сморгони, отбил еще 32 орудия и взял в плен 4200 человек, уничтожил французский арьергард. Тогда неприятель, лишась прикрытия, обратился (26 ноября) в бегство. Чаплиц воспользовался этим беспорядком, захватил 61 орудие, 4000 человек в плен; отбил еще на другой день (27 ч.) 16 пушек и принудил 1300 чел. положить оружие; нашел (28 ч.) на пути 30 пушек, брошенных неприятелем; атаковал Вильну, вытеснил французов из города. Здесь большие магазины с провиантом и 40 орудий увеличили наши трофеи; в плен взято 7 генералов, 18 штаб-офицеров, 224 обер-офицера, 9517 нижних чинов и 5139 больных, находившихся в госпиталях.

Король неаполитанский повел войска по Ковенской дороге. Генерал Платов, обошед Вильну, стал в 5 верстах от оной, у Погулянки, опередив неприятельские колонны. Сначала они проходили под картечными выстрелами батареи о 10 орудиях, поставленной на их левом фланге; потом были атакованы Ольвиопольским гусарским, Арзамасским и Житомирским драгунскими и девятью казачьими полками. Посредством этой атаки, Платов успел отрезать одну колонну неприятельскую, окружил ее и совершенно уничтожил: два знамени, два штандарта и более 1000 человек пленных, в том числе генерал Соран, достались победителям. У подошвы горы Понары, храбрый атаман нашел 28 пушек и остаток обозов неприятельских. 1 декабря главная армия Наполеона обратно перешла за реку Неман, в числе около двадцати тысяч человек, вместо полумиллиона воинов, вторгшихся в июне месяце в пределы России. 2 числа генерал Платов обошел Ковно, в котором держался еще маршал Ней, принудил его выйти из города, отрезал, истребил последние колонны французские, взял в плен около 3000 человек и отбил 4 пушки.

"Итак, - писал собственноручно князь Кутузов из Вильны, от 13 декабря, - этот Бонапарте, этот гордый завоеватель, бич человечества, или, лучше сказать, бич Божий, бежит от меня несколько сот верст, как дитя от школьного учителя. Но я не хочу более об нем распространяться: боюсь возгордиться. Неприятель теряет великое число людей. Его солдаты, офицеры и даже генералы принуждены питаться лошадиным мясом. Меня уверяли, что вчера видели двух таких несчастных, которые жарили члены своего товарища! Это приводит в содрогание. Странно, что мне суждено заставлять кормиться конским падалищем и армию великого визиря, и армию Наполеона. Я иногда плакал над жребием турок, но, признаюсь, я не плакал, и даже не пролил ни одной слезы о французах. Пленные неприятели желают вступить в нашу службу. Сегодня четырнадцать офицеров италиянской гвардии просили меня об этом. Теперь величайшая, единственная честь состоит в том, чтобы носить русский мундир. Я мог бы величаться, быв первым генералом, пред которым надменный Наполеон бежит; но Бог смиряет гордых, а потому не хочу впасть в этот грех... Ты несколько правду говоришь, опасаясь, чтоб Вильна не была для меня тем, чем для Аннибала Капуа: я в первый раз постлал постель, и стал раздеваться, чего не делал во весь поход... Я не мог спать первую ночь в Вильне, в том же доме, с теми же мебелями, которые тут находились, когда я отсюда выехал. Комнаты были вытоплены для Бонапарта; но он не смел остановиться и, объехав вокруг города, переменил лошадей... Вчера был день рождения Государя. Он не хотел праздновать; но я непременно желал чествовать дорогого Именинника. Молились Богу, палили из французских пушек и порохом французским, в тех укреплениях, которые Наполеон против нас делал. Государь у меня кушал, а ввечеру был прекрасный бал, на котором Он пробыл часа три. Какую разницу дамы увидели между Ним и Бонапартом, и в каком они восхищении, и как Он был хорош и любезен! Но Он не бережется, ездит по больницам, где тысячами лежат французы в гнилых горячках. Мы просим Его не ездить, а Он не слушается".

Бессмертные подвиги князя Михаила Илларионовича приобрели ему (6 декабря) славное прозвание Смоленского, в память освобождения этого города и сражений под Красным; также военный орден Св. Георгия первого класса (12 дек.). Тогда, кроме Кутузова, никто не имел этого почетного знака отличия.

Оставались еще в пределах России три неприятельские корпуса, составлявшие массу около 60 000 человек: Макдональда в окрестностях Риги; Шварценберга и Ренье в Гродненской губернии. Князь Кутузов поручил Графу Витгенштейну стараться отрезать Макдональда от Немана или Вислы, а против Шварценберга и генерала Ренье велел действовать корпусам: генерал-лейтенантов Эссена 3-го, барона Остен-Сакена и генерал-майора Тучкова 3-го, также авангарду генерал-адъютанта Васильчикова и отряду генерал-майора Рота. Адмирал Чичагов и генерал Платов получили приказание преследовать остатки главной армии французской за рекою Неманом. Главная наша армия и авангард генерала Милорадовича были размещены на временных квартирах между городом Вилькомиром и местечком Воложином.

Макдональд, после поражения маршалов Удино и Сен-Сира, не осмелившийся измерить сил своих с графом Витгенштейном, лишенный возможности предпринять правильную осаду Риги, довольствовался малою войною и, между тем, с ужасом слышал о поражениях соотечественников, стянул корпус свой, с нетерпением ожидал приказания к отступлению и не прежде 6 декабря получил оное. На другой день полки его двинулись к Тильзиту в трех колоннах: первою предводительствовал генерал Гранжан; второю и третьего прусские генералы Массенбах и Йорк. Их слабо преследовал генерал-лейтенант Левиз с восьмитысячным корпусом, между тем, как Рижский генерал-губернатор маркиз Паулуччи, перешед с 2000 человек в 8 дней около 300 верст, овладел Мемелем.

Уже французский маршал приближался к Неману, как вдруг генерал-майор Дибич, командовавший двухтысячным передовым отрядом графа Витгенштейна, стал поперек дороги в местечке Колтынянах; смело врезался с горстью людей между двумя прусскими корпусами; вступил в переговоры с Йорком; склонил его отложиться от Макдональда и лишил последнего 18 000 воинов. Макдональд, оставленный союзниками, умел ускользнуть от совершенного истребления; но потерял на дороге к Кенигсбергу: убитыми, ранеными и взятыми в плен до 2500 человек.

С таким же успехом действовали военачальники наши против корпусов князя Шварценберга и Ренье: первый, вступив в переговоры с генерал-адъютантом Васильчиковым, в Белостоке, обязался выйти из пределов России; Ренье, преследуемый, теснимый генерал-лейтенантом Остен-Сакеном, с поспешностью отступил за реку Буг. 27 декабря последние войска неприятельские перешли границу.

Фельдмаршал получил от признательного Монарха бриллиантовые знаки ордена Св. Апостола Андрея Первозванного. Он препроводил тогда к митрополиту С. Петербургскому Амвросию сорок пудов серебра, отнятого храбрым Донским войском у неприятеля, с просьбою, чтобы из этой принадлежности церквей Божьих изваяны были четыре Евангелиста для украшения Казанского собора.

Так кончился достопамятный 1812 год, в котором Наполеон, по умеренному исчислению, потерял 125 000 человек убитых в сражениях; 48 генералов, 3800 офицеров и более 190 000 нижних чинов, взятых в плен; 75 орлов, знамен и штандартов и 929 орудий, кроме зарытых в землю, или брошенных в воду. Вся же потеря его в России, считая погибших от болезней, голода, стужи и других случайных причин, простиралась почти до 450 000 человек.

Наполеон собирал армию и деньги внутри Франции; ожидал маршала Сульта из Испании; предписал королям: Баварскому, Вестфальскому и Саксонскому готовить вспомогательные войска; надеялся еще на Венский кабинет;требовал от Вертинского примерного наказания генерала Йорка - между тем авангард графа Витгенштейна, предводимый генерал-майором Шепелевым, занял (25 дек.) Кенигсберг; фельдмаршал перешел, 1 января 1813 года, Неман в Мерече и в отданном приказе объявил, что надобно довершить поражение неприятеля на собственных полях его. Государь разделял труды и славу своих воинов. Вскоре: Эльбинг, Мариенбург, Мариенвердер, Дершау и Нейнбург увеличили завоевания русских, предводимых графом Платовым и генерал-адъютантом Чернышевым. Последний вступил в сношение с прусским генералом Бюловым и получил от него честное слово не присоединяться к французам. Генерал Барклай де-Толли обложил Тори; барон Анштет успешно производил переговоры с князем Шварценбергом, который отступил к Варшаве, несмотря на убеждения генералов Ренье и князя Понятовского, чтобы он сразился с русскими. Князь Кутузов предписал Милорадовичу занять Варшаву и пресечь сообщение Ренье с австрийским фельдмаршалом. 20 января воспитанник Суворова получил ключи города из рук того самого чиновника, который за девятнадцать лет пред тем поднес их Рымникскому. Следуя наставлению фельдмаршала, Милорадович объявил жителям, что "церкви и законы их останутся неприкосновенными; что Государь, из особенного покровительства к Варшаве, освобождает ее от постоя; не желает проливать кровь за кровь и платить разрушением за разрушение; даже для самых виновных отложил суд свой, карая их одною милостию."

Почти в одно время с Варшавою покорена крепость Пиллау графом Сиверсом. Известие об этом важном приобретении получено в главной квартире в тот самый день, когда праздновали занятие Милорадовичем столицы герцогства. Государь, после молебствия, объявил на разводе, что Варшава взята. Громкое ура! раздалось в рядах воинов. Пришел фельдмаршал и донес о вступлении наших войск в Пиллау. Александр обнял Кутузова и сказал: "Мне сейчас кричали ура! Должно и для тебя сделать тоже." Потом снова обнял фельдмаршала. Гвардейцы были этим очень тронуты.

1-го февраля граф Воронцов занял Позен; барон Винценгероде разбил близ Калиша генерала Ренье, отделившегося от князя Шварценберга и поспешно следовавшего в Саксонию: взял в плен генерала Ностица, 3 полковников, 47 офицеров, 2000 рядовых; отнял 2 знамени и 7 орудий. 3 числа Государь и фельдмаршал выступили из Плоцка вместе с главною армиею. Правою колонною предводительствовал Тормасов, левою Дохтуров, авангардом Милорадович, а барон Винценгероде особым передовым отрядом, находившимся за Калишем. Граф Витгенштейн действовал отдельно, направляясь к Коницу. В тылу нашем оставлены с блокадными корпусами генералы: Левиз у Данцига, Барклай де-Толли у Торна, Сакен у Ченстохова и Кракова, Паскевич у Модлина. Генерал Ратт расположился около крепости Замостья; в Варшаве находился граф Пален; князь Лобанов-Ростовский начальствовал резервною армиею, им составленною; занимал губернии Минскую и Гродненскую, также герцогство Варшавское.

Убежденный в невозможности действовать наступательно за Одером, князь Кутузов дал отдых войскам, расположился с главною армией на кантонир-квартирах около Калиша. Между тем передовые отряды графа Витгенштейна под начальством Чернышева, Бенкендорфа и Тетенборна перешли Одер почти среди неприятельской операционной линии, разбили несколько отрядов и принудили французов, не успевших соединить рассеянные свои силы по левой стороне Одера, отступить от этой реки. 20 февраля генерал Чернышев первый вступил в Берлин, а вслед за ним вошел авангард графа Витгенштейна, предводимый князем Репниным. Жители встретили наши войска с изъявлением восторга. Тогда заключен уже был в Бреславле (14 февр.) Императором Александром с Берлинским двором оборонительный и наступательный договор. Блюхер, назначенный главнокомандующим прусских войск, собственноручно написал следующее письмо к князю Кутузову: "Король поручил мне корпус и, к искренней моей радости, подчинил меня Вашей Светлости. Мне предстоит двоякая честь: сражаться вместе с победоносною российскою армиею, и состоять в повелениях полководца, стяжавшего удивление и признательность народов." Фельдмаршал отвечал: "С живейшею благодарностью усмотрел я изложение чувствований ваших из письма ко мне от 5-го марта. Я почитаю за особенную честь начинать поход вместе с таким генералом, как вы, который давно уже обратил на себя внимание Европы, и на которого отечество его возлагает справедливые свои надежды. Да увенчается борьба, нами начинаемая, столь же счастливым успехом, сколь справедливы и священны побудительные причины к ней."

6 марта полковник Тетенборн занял Гамбург, принадлежавший тогда Французской Империи; 10 числа сдался Любек Бенкендорфу; 15 Блюхер вступил в Дрезден; 21 генерал Чернышев овладел приступом Люнебургом; разбил наголову французского генерала Морана; взял его в плен со всем штабом и 2500 нижних чинов; отбил 3 знамени, 12 орудий, 24-го граф Витгенштейн сразился у Лейцкау с вице-королем италийским, положил на месте до 3000 человек, взял одну пушку и тысячу пленных, принудил французов отступить в Магдебург. 25 марта крепость Ченстохов сдалась генералу Остен-Сакену.

Среди беспрерывных завоеваний, Император Александр отправился, в половине марта, в Бреславль для свидания с королем прусским, 21-го числа Фридрих Вильгельм III приехал в Калиш, приветствовал фельдмаршала, который встретил его, стоя перед строем, ибо не был в состоянии сесть на лошадь; пожаловал ему орден Черного Орла, табакерку с портретом своим, осыпанным бриллиантами, в двадцать тысяч рублей и, потом, удостаивал его несколько раз своим посещением. Он присылал к нему канцлера князя Гарденберга, который, в разговоре, упомянул, что, ежели Бог поможет утвердить все начатое, то король желает иметь его своим согражданином и подарит ему имение в Пруссии. Фельдмаршал отвечал, что Император Александр не оставит его и детей. "Чем более я живу, - писал тоща Кутузов к одной из своих дочерей, - тем сильнее убеждаюсь, что слава есть дым. Я всегда любил философствовать; но теперь более, нежели коща-либо. Говорят, что всякий возраст имеет свои страсти; моя теперешняя страсть состоит в беспредельной любви к моим детям. Я смеюсь над собою, когда размышляю, с какой точки зрения смотрю на звание мое, на мою власть и на почести, меня окружающие; я в это время вспоминаю Катиньку, которая сравнивала меня с Агамемноном: но был ли Агамемнон счастлив?"

26 марта, главная армия, после шестинедельного отдыха, выступила из Калиша в Дрезден. Поход этот, совершенный в прекрасную, весеннюю погоду, уподоблялся прогулке. В первом Силезском городе, Миличе, духовенство встретило Государя с крестами, а евреи с разноцветными значками. Девушки, в белых платьях, осыпали путь Его цветами. Когда въехал Кутузов, воздух потрясся от радостных восклицаний: "Wiwat der grobe Alte! Wiwat unser Grobvater Kutusow! Жители несколько раз посылали просить его, чтобы он показался у окна занимаемого им дома. "Энтузиазма их невозможно изобразить, - писал фельдмаршал к своим приближенным. - Бог за мою простоту меня награждает." Армия переправилась чрез Одер в Штейнау, по мосту, украшенному гирляндами, у которого король Прусский ожидал Государя, и где поднесли Императору лавровый венок. Он отослал его к князю Кутузову, приказав сказать, что венок есть достояние фельдмаршала.

Между тем завоевания продолжались: 3 апреля генерал-адъютант барон Винценгероде, вытеснив неприятеля, занял Лейпциг; б числа генерал Барклай де-Толли овладел крепостию Торном; 13-го крепость Шпандау сдалась на капитуляцию прусскому генералу Тюмену.

Фельдмаршал, руководимый осторожностию, не желал распространять военных действий за Эльбою, находя, что неприятель, отступая к главным силам, будет увеличиваться по мере своего отступления подобно снежному клубу. Это мнение защищал он с жаром и в присутствии обоих монархов во время совещания их в Гайнау (5 апреля); оттуда князь Кутузов поехал, на дрожках, в Бунцлау. Погода была туманная и сырая; снег и дождь шли попеременно. Фельдмаршал, чувствуя сильное волнение в крови, расстегнул мундир свой, приехал в Бунцлау скучный, жаловался на озноб и в тот день ничего не ел. На другой день (6 апр.) сделалось ему хуже, но, продолжая заниматься делами, он предписал графу Витгенштейну: "Не обращая никакого внимания на движения вице-короля, помышлять только о соединении с Блюхером, также с главною нашею армиею."

Ключи Торна были последними из бесчисленных трофеев, поверженных к стопам Государя князем Кутузовым. Он приближался к могиле. "Закат дней его, - пишет Михайловский-Данилевский, адъютант Кутузова, ныне генерал-лейтенант и сенатор, - был прекрасен, подобно закату светила, озарившего в течении своем великолепный день; но нельзя было смотреть без особенного прискорбия, как угасал наш знаменитый вождь. Картина ничтожества земного величия представлялась моему воображению всякий раз, когда во время недугов избавитель России отдавал мне приказания, лежа на постели, таким изнемогающим, слабым голосом, что едва бывало можно расслышать слова его. Однако же его память была очень свежа, и он неоднократно диктовал мне по нескольку страниц безостановочно; зато сам не любил писать, говоря, что он никогда не мог порядочно выучиться письму, хотя по всем частям человеческих познаний имел обширные сведения." На четвертый день болезнь усилилась. фельдмаршал не мог следовать за армиею и оставался в Бунцлау, откуда беспрерывно переписывался с Императором. "Я в отчаянии, - писал к Государю князь Кутузов от 10 апреля, - что так долго хвораю, и чувствую, что ежедневно более ослабеваю; я никак не могу ехать, даже в карете. Между тем, надобно стараться сколь можно поспешнее сосредоточивать армии за Эльбою". Государь извещал его обо всем происходившем и чрез начальника главного своего штаба, князя Волконского, спрашивал, "согласно ли мнение его с данными Его Величеством повелениями?" Король прусский поручил знаменитому Гуфеланду пользовать фельдмаршала, но искусство не помогло. Вера сопутствовала герою в лучший мир: он скончался 16 апреля 1813 года, на 68 от рождения. Жизнь его не могла прекратиться в благоприятнейшую для него минуту. Два дня после его смерти, армия уже находилась в полном отступлении. Казалось, что с ним счастие на некоторое время оставило знамена наши. Государь приказал содержать в тайне известие о его кончине, и не объявлять о ней прежде Люценского сражения, удостоил княгиню Кутузову следующим рескриптом от 25 апреля:

"Княгиня Екатерина Ильинична! Судьбы Вышнего, которым никто из смертных воспротивиться не может, а потому и роптать не должен, определили супругу вашему, светлейшему князю Михаилу Ларионовичу Кутузову-Смоленскому, посреди громких подвигов и блистательной славы своей, переселиться от временной жизни к вечной. Болезненная и великая не для одних вас, но и для всего Отечества потеря! Не вы одни проливаете о нем слезы; с вами плачу Я и плачет вся Россия! Бог, воззвавший его к Себе, да утешит вас тем, что имя и дела его остаются бессмертными. Благодарное Отечество не забудет никогда заслуг его. Европа и весь свет не престанут ему удивляться, и внесут имя его в число знаменитейших полководцев. В честь ему воздвигнется памятник, при котором россиянин, смотря на изваянный образ его, будет гордиться, чужестранец же уважит землю, порождающую столь великих мужей. Все получаемое им содержание повелел Я производить вам, пребывая вам благосклонный".

Тело Кутузова отвезли в Петербург. С прибытием бренных останков в пределы России, жители окрестных мест выпрягали лошадей и везли на себе печальную колесницу. Излишне упоминать о благословениях, которыми шествие сопровождалось на пространстве более, нежели тысячи верст. Никогда глас скорбевшего народа не был столь решителен, столь единодушен. Тело усопшего несколько дней стояло в Сергиевской пустыне, в 16 верстах от Петербурга, и толпы спешили туда отдать долг благоговейного почитания праху великого вождя. Когда шествие приблизилось к столице, то за две версты от города народ просил позволения везти дроги на себе, а у заставы встретили их восклицания "Ура!" В день погребения (13 июня), погода была пасмурная; но когда гроб сняли с катафалка и понесли в приготовленную в Казанском Соборе могилу, около которой развевались знамена армии, еще недавно непобедимой и Кутузовым сокрушенной, яркие лучи солнца ударила прямо на могилу. Казалось, что само небо напутствовало благословением предаваемый земле прах Смоленского. Знаменитый проповедник, архимандрит Филарет (ныне митрополит Московский), произнес, в присутствии великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича, надгробное слово, достойное важности предмета, образец духовного красноречия!

В 1815 году король Прусский соорудил в Бунцлау Кутузову памятник, с следующею надписью на немецком и русском языках: "До сих мест князь Кутузов-Смоленский довел победоносные войска; но здесь смерть положила предел славным дням его. Он спас Отечество свое и отверз путь к избавлению Европы; да будет благословенна память героя". В государствование ныне благополучно царствующего Государя Императора поставлена у Казанского Собора бронзовая колоссальная статуя фельдмаршала; Псковский пехотный полк наименован полком его имени.

Князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский среднего роста, тучный собою, крепкого, здорового сложения, выступал медленно; ездил в покойном экипаже; редко садился на лошадь по причине тяжести тела; любил вкусные блюда, великолепные палаты, мягкое ложе, но на войне никогда по ночам не раздевался; имел нрав скрытый, недоверчивый, и вместе веселый; говорил за обеденным столом: "Главная квартира не должна походить на монастырь; веселость солдата ручается за его храбрости". В молодых летах простирал горячность до такой степени, что, когда оставался недоволен полковым учением, то, сойдя с лошади, бросался на землю. Царедворец ловкий, утонченный; лаская временщиков, одушевлял общество даром слова, занимательным рассказом, любезностию, особенно в кругу прекрасного пола, которого, до последних минут своей жизни, был страстным обожателем; в превратности счастья молчалив; во время войны осторожен, медлителен, как Фабий; не пренебрегал неприятеля, с которым имел дело; дорожил запасными войсками и говаривал: "Если в шесть часов вечера резервы, не вступили еще в дело, то хотя тогда я и не выиграю сражения, но верно не буду разбит". Перед Бородинским сражением войско еще покоилось, заря не занималась, а он один, без всякой свиты, обозревал, при деревне Горках, местоположение сколько темнота позволяла. Во время битв сохранял важность и хладнокровие; не требовал мнений посторонних; не терпел, чтоб ему давали советы, чтоб приказания его оставались без исполнения; взыскивал строго с виновных, несмотря на звания и на заслуги. Неустрашим: мы выше сего упомянули, что на Бородинском сражении приближенные несколько раз отводили лошадь его за повода, потому что он стоял под выстрелами неприятельских батарей, осыпаемый ядрами. Они перелетали через него при Малоярославце; вокруг свистели даже пули. Тщетно упрашивали его удалиться. Он не внимал просьбам окружавших, желая удостовериться собственными глазами в намерениях Наполеона, ибо дело шло об обороте всего похода, а потому ни в одном из сражений Отечественной войны, князь Кутузов не оставался так долго под выстрелами неприятельскими, как в Малоярославце. Отличался чрезвычайною предусмотрительностью: соображая, что Наполеон, переправясь через Березину, пойдет прямейшим путем к Вильне, чрез Зембин, он распорядился (13 ноября), чтобы тамошний дефиле был занят отрядом, при готови в таким образом верную гибель императору французов, но предписание фельдмаршала не было исполнено. Одинаковый жребий угрожал Нею у Сырокорснья, на который пункт князь Кутузов указывал своим генералам. Он угадывал человека с первого взгляда. Военные и дипломаты всех держав удивлялись его обширным сведениям в теории и в практике каждого рода службы; ибо он был офицером инженерным, квартирмейстерским, артиллерийским, министром иностранным при дворах, градодержателем; образовал не существовавшие тогда в России легкую конницу и легкую пехоту; брал крепости; предводительствовал армиями в счастливые и неудачные времена. Самые недоброжелатели отдавали полную справедливость уму его, проницательности, обширной памяти. С примерным благочестием, соединял редкую доброту души: подписывая смертные приговоры или подвергая наказаниям, делался мрачным, удалялся во внутренние комнаты, не употреблял пищи. Никогда не роптал; никого не просил за себя, но любил предстательствовать - не завидовал - возбуждал зависть. Скрывая даже от приближенных свой образ мыслей, повторял: "Какое нам дело до других! Нет лучше того, как знать себя самого". После Бородинской битвы, предположив в уме своем сдать Москву, он взял за руку начальника главного штаба 1-й армии Ермолова, говорившего с жаром о невозможности принять сражение у самой столицы, пощупал пульс у него и спросил: "Здоров ли ты!" "В этом деле, - сказал тогда фельдмаршал принцу Евгению Виртембергскому, - мне надобно полагаться только на самого себя, каков бы я ни был, умен или прост". Подчиненных приучал к слепому повиновению: "Не тот истинно храбр, - говорил он, - кто, по произволу своему, мечется в опасность, а тот, кто повинуется." Сидя в кругу солдат на соломе и разделяя с ними пищу, приговаривал: "Хлеб да вода - солдатская еда"; обозревая полки в 1812 году, произнес: "Я приехал только посмотреть, здоровы ли вы, дети мои? Солдату в походе не о щегольстве думать; ему должно отдыхать после трудов и готовиться к победе". В другое время повторял: "Боже мой! Кто бы мог меня уверить, чтоб когда-либо враг наш осмелился сразиться на штыках с такими молодцами, как вы, братцы!" Преследуя Наполеона, он подъехал однажды к Измайловскому полку и спросил: "Есть ли хлеб?" "Нет, Ваша Светлость", - отвечали солдаты. "А вино?" - "Нет, Ваша Светлость." - "А говядина?" - "Тоже нет." Приняв грозный вид, князь Кутузов сказал: "Я велю повесить провиантских чиновников. Завтра навезут вам хлеба, вина, мяса, и вы будете отдыхать." - "Покорнейше благодарим!" - "Да, вот что, братцы: пока вы станете отдыхать, злодей-то, не дожидаясь вас, уйдет." В один голос возопили гвардейцы: "Нам ничего не надобно; без сухарей и вина пойдем его догонять!" При сих словах подняв глаза к небу и утирая слезы, фельдмаршал произнес: "Великий Боже! Чем возблагодарить Тебя за милость, что имею счастие командовать такими молодцами!" Неумолкаемое "Ура!" было ответом измайловцев. За Неманом князь Кутузов приветствовал своих воинов: "Братцы, добрые русские солдатушки! Нам еще далеко идти; много будет трудов, но мы русские! Бог нам поможет", - потом снимал фуражку и, обнажив голову, убеленную пятидесятилетней службой, восклицал, а за ним тысячи голосов: "Ура! С нами Бог!" Так обращался Смоленский с вверенным ему войском. Он говорил иным языком, нежели Суворов, но столь же доступным к сердцу каждого, умев стяжать общую любовь.

Суворов отзывался о Кутузове: "Он умен, очень умен: его и сам Рибас не проведет! Репнин называл его Фабием Ларионовичем и Михаилом Баярдом, говорил: "Кутузов доступен, но к сердцу его недоступно". Наполеон сознался, что хитрец Кутузов обманул его в 1812 году своим фланговым маршем; называл его старою лисицею. "Разбить он меня может, - говорил о Наполеоне князь Михаил Илларионович, - но обмануть никогда!"

"Муж, после Императора Александра наиболее заслуживший признательность Отечества, - пишет Бутурлин в Истории нашествия Наполеона на Россию, без всякого противоречия есть фельдмаршал князь Голенищев-Кутузов. Глубокой и постоянной мудрости его поступков Россия обязана скорым избавлением своим. Движение с Коломенской дороги на Калужскую; переход от села Тарутина к Малому-Ярославцу; параллельное преследование неприятеля; переход от Ельни к Красному и искусные соображения боев под Красным, будут всегда служить образцами в военной науке. Кутузов явил себя тем более великим, что совершенно постигнув истинное свойство войны, производимой Россиею, почувствовал, что она сражается за освобождение свое, а не для славы, и что долг его требовал, жертвуя даже личным славолюбием, нередко отказываться от видимо удобных случаев к успеху, которые счастие ему представляло, и вместо того ограничить себя нанесением неприятелю ударов менее блистательных, но вернейших и не столь дорого искупленных. Зависть и другие столь же низкие страсти, могут на время помрачить славу Кутузова; но бессмертие уже началось для имени его, и потомство, не столь пристрастное, как современники, не откажет дать ему место, за услуги, оказанные Отечеству, возле Пожарского, а за военные дарования, возле Суворова". 

Дм. Бантыш-Каменский. "БИОГРАФИИ РОССИЙСКИХ ГЕНЕРАЛИССИМУСОВ И ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДМАРШАЛОВ".
СПб 1840 г.