|
![]() |
|
|
![]() Французские волонтеры в ИзмаилеЕлена Полевщикова Французские волонтеры в Измаиле: неопубликованная записка графа ЛанжеронаОписывая в поэме "Дон Жуан" события, происходившие в конце 1790 года под Измаилом, лорд Байрон сначала демонстративно не желал называть французов среди иностранцев - участников штурма турецкой крепости, хотя и не отрицал факт их присутствия как таковой: "Там были и веселые французы, / Но я - неукротимый патриот: / В столь славный день моя британка-муза / Зазорных их имен не назовет!". (Зато он с удовольствием перечислил "Джеки, Билли, Вилли, Джили..." - "пятнадцать Томсонов и двадцать Смитов!".) Об этом ярком эпизоде русско-турецкой войны английскому поэту было известно из "Истории Новороссии" Г. Кастельно, чему были посвящены следующие строфы, не лишенные сарказма: "Когда бы нам (историк говорит) / Деянья русских описать досталось бы, / Тома б наполнить мог любой пиит - / И многое несказанным осталось бы! / А потому о русских он молчит / И воздает хвалы (смешно, казалось бы!) / Десятку чужеземцев: Ланжерон, / Дама, де Линь - вот русской славы звон!". Вот об этом "десятке чужеземцев" и пойдет речь. В конце XVIII века участие в военных действиях против Порты стало для европейцев делом чести. Тон задавали такие блестящие представители эпохи, как принц де Линь, адмирал Нассау-Зиген. Приключение графа Роже де Дама, буквально помчавшегося в Россию воевать с турками в русской армии в очаковскую кампанию, было вдохновляющим примером для молодых французских дворян. При этом подобное поведение совершенно не соответствовало официальным установкам французской дипломатии: в ходе русско-турецкого противоборства за господство в Северном Причерноморье Франция поддерживала Османскую империю. Строительством и укреплением ряда турецких крепостей руководили находившиеся на службе Порты французские инженеры. Самым известным из них был Лафитт-Клаве (автор одного из планов Хаджибея), возглавивший работу инженерной миссии по перестройке турецких крепостей Очаков и Измаил. Одновременно с этим в русскую
армию поступают французские офицеры и, как
точно подметил исследователь, "мы
присутствуем при странном зрелище, как
французские инженеры, посланные
правительством, помогают туркам укреплять
и вооружать их крепости в то самое время,
как французские добровольцы в русских
войсках готовятся эти же крепости
штурмовать". Начавшаяся революция во Франции
усилила приток в русскую армию волонтеров,
движимых не только благородными порывами.
По признанию Ланжерона, поступившего на
русскую службу весной 1790 года, среди них
было немало "жалких авантюристов",
приехавших в Россию в поисках чинов и
высоких покровителей, которых можно
одурачить. Неудивительно, что и в армии, и
при дворе с таким недоверием отнеслись к
Роже де Дама, Ришелье и самому Ланжерону,
готовых рисковать жизнью "ради одного
лишь страстного желания отличиться." Впечатления Ришелье от первой встречи со
"светлейшим" отражены в его "Дневнике
путешествия в Германию, начатом 2 сентября
1790 года". Арман Эммануэль был поражен
увиденным: "Князь Потемкин занимал в
Бендерах дом паши. Мы вошли через портик и
зал, заполненный офицерами всех званий,
которые допускались к нему лишь в
определенные часы. Нас тотчас же
представили. Десять дней и десять ночей
путешествия, страшная усталость, пустынная
и непросвещенная страна, - [все это] не
подготовило меня к зрелищу, которое
бросилось мне в глаза, когда я вошел в салон
князя: диван из золотистой ткани под
роскошным балдахином, пять прелестных
женщин, убранных со всем вкусом и
изысканностью, какие только возможны;
шестая, одетая со всем великолепием
греческого костюма, возлегала на диванных
подушках на восточный манер. Князь Потемкин
сидел один подле нее. Он был одет в
разновидность весьма длинной шубы,
довольно похожей на халат; это его
излюбленная одежда, и зачастую кроме нее на
нем ничего нет, и в таком случае он может
быть почти обнаженным. Пятьдесят офицеров
всех званий стояли в глубине зала,
освещенного огромным количеством свечей.
Таково было зрелище, подробности которого я
заметил, когда мои глаза, ослепленные всем,
что их поразило, смогли постепенно
распознать все, что окружало меня". 10 и 11 ноября, находясь в Яссах,
Ришелье и Ланжерон написали письма князю с
просьбой позволить им присоединиться к
русской армии, расположившейся под
Измаилом. Среди участников знаменитого штурма в декабре 1790 г. они нашли как своих соотечественников, так и выходцев из других стран (самые громкие имена напрямую связаны с основанием Одессы - де Рибас, де Волан; назовем здесь и кавалера де Россе (Росетти?), впоследствии - инспектора карантина одесского порта, близкого друга Ришелье). В рапортах князя Потемкина и адмирала де Рибаса о взятии Измаила несколько раз упоминаются граф Дама, принц де Линь, герцог Фронсак, "который сражался с отличною храбростию, устремляясь повсюду, где только предстояла опасность". Выделяют и "королевской французской службы полковника графа Ланжерона, оказавшего отменную неустрашимость в атаке неприятеля". Награждая Ришелье орденом св. Георгия 4-й степени и шпагой с надписью "За доблесть", императрица писала в собственноручном черновом рескрипте на имя герцога: "Вы разделили опасности и усилия столь храбрых и выдающихся воинов". Французские волонтеры покинули Измаил с ощущением исключительности приобретенного ими опыта - и военного, и человеческого. Они были свидетелями настоящей бойни (приказ Суворова был "взять Измаил любой ценой"), героизма солдат и офицеров, но и мелочной зависти генералов русской армии к успехам друг друга, и интриг при "дворе" Потемкина. Мемуары Дама, Ришелье, Ланжерона содержат
как хорошо известные сведения о самом
штурме (эта кампания давно и подробно
изучена), так и любопытные "живые"
детали о настроениях и поведении его
участников. Накануне они вместе ужинали,
играли в карты и проболтали всю ночь,
наговорив немало глупостей. Сотрапезников
было 11 человек; было хладнокровно
подсчитано, что каждый третий из них
погибнет, и даже бросили жребий, чтобы
узнать имена четверых несчастных. Однако
все участники застолья остались живыми и
почти не пострадали (лишь трое были легко
ранены). Впрочем, повезло далеко не всем:
французскому волонтеру некоему Буамилону,
очевидно, не приглашенному на ужин,
оторвало ядром голову. "Прискорбно, что
этот триумф стоил такой крови и что он был
осквернен беспримерной в истории резней..."
- сокрушался Ришелье в своем "Дневнике".
Детали, врезавшиеся в память и приведенные
в воспоминаниях, куда красноречивей
статистики потерь. Вспоминая, как после
штурма они шли по щиколотку в кровавой
грязи, Ланжерон уверял, что эта жутковатая
краска навсегда осталась на его шелковых
чулках, безукоризненно белых еще утром того
памятного дня. Штурм Измаила занимает особое место в послужном списке Ланжерона, принявшего участие, по его собственным подсчетам, в девяти войнах, двадцати двух битвах, тридцати пяти боях, двадцати шести стычках, двух штурмах, пятнадцати осадах и восьми вылазках. На протяжении жизни он неоднократно обращался к памятным событиям конца 1790 года. Воспоминания эти опубликованы лишь частично. Ланжерон сначала присоединился к своим товарищам в Вене, затем, навестив родственников в Экс-ла-Шапель, направился в Петербург. Очевидно, что как раз тогда, спустя два с половиной месяца после описываемых событий, и была написана приведенная ниже записка. К сожалению, нам неизвестно, кому именно предназначался этот документ, хранящийся в Национальном архиве Франции в бумагах семьи графа. Можно предположить, что это фрагмент письма Ланжерона к их общему с Ришелье другу и корреспонденту - графу А.К. Разумовскому, с которым они могли познакомиться в Вене в том же 1790 году, кем-то переписанный специально для рассказа об измаильских событиях.
Записка о штурме и взятии Измаила русскими21 декабря 1790 года г-на Ланжерона, французского офицера, волонтера русской армииЯ обещал вам [сообщить] детали ужасного события, недавно произошедшего здесь, хотя мне вовсе не хочется описывать его; однако сведения, которые я вам передам, представляют такой интерес и значение для государства, которому я служу, что с удовольствием отправляю их вам, вовсе не считая, что поступаю нескромно. Штурм, предпринятый в Измаиле, — кровавое событие, превосходящее даже штурм Очакова. Измаил находится на левом берегу Дуная, в
тридцати лье от Черного моря. Весьма
высокий (и) крутой берег [этот] лишь слегка
покрыт глиной, но чрезвычайно прочен, он
обнесен частоколом; перед ним вырыт глубо;
кий ров. Со стороны реки он (берег) оставался
совершенно незащищенным; сознавая важность этой крепости, турки послали сюда сераскера 1 декабря 1790 года флотилия приблизилась к городу и обстреляла его со стороны реки, три корпуса на; земных войск собрались и окружили город; в целом они составляли двадцать пять тысяч регулярных войск и от десяти до двенадцати тысяч козаков: 10-го принять командование армией прибыл генерал Суворов. На другой стороне реки на расстоянии ста и ста двадцати туазов Наши солдаты пиками и штыками атаковали турок, которые были вооружены саблями и кинжалами. Этот бой продолжался пять часов: турки были изгнаны с крепостных стен; они забаррикадировались на улицах, и каждый дом был осажден. Наконец в полдень четыреста турок (оставшихся из тридцати тысяч, защищавших город) сложили оружие, и бой прекратился. Последовавший страшный грабеж закончился лишь на следующий день. Почти во всех колоннах мы потеряли треть убитыми и ранеными, а в одной — две трети. На двадцать три тысячи участников штурма приходилось от шести до семи тысяч жертв, в том числе [погибли] три генерал-майора, один бригадир, шесть полковников, более сорока подполковников или майоров и двести-триста [младших] офицеров. Я был занят в корпусе генерала
Арсеньева, взобравшегося на кавальер Принц де Линь и г-н де Фронсак отправились сообщить эту новость в Вену. Филиппвилль, 7 марта 1791 года в 9 часов вечера |
![]() Поиск / Search![]() Ссылки / links![]() Реклама |