Одиссея Иосифа де-Рибаса

Андрей Добролюбский

Нет нужды вести дальнейшие раскопки. Тому, кто ищет, достаточно одной-единственной достоверности. Дело за тем, чтобы вывести из нее все следствия.

Альбер Камю. Миф о Сизифе.

Попытки разгадать подлинный смысл античного имени “Одесса” имеют историю, едва ли не равную по продолжительности истории самого города. Этот смысл не был ясен многим современникам основателя Одессы Иосифа де-Рибаса, он не был установлен и последующими историками Одессы. Версий создано немало, и среди них нет ни одной убедительной или хотя бы удовлетворительной.

Причин тому также немало – не сохранилось решительно никаких документальных источников, объясняющих имя Одессы. Очень неоднозначно и отношение последующей исторической традиции к самому де-Рибасу: оно колеблется в широком диапазоне от прямой апологетики этого человека вплоть до стремления полностью вычеркнуть его имя из истории. Не будем здесь “научно” оценивать эти попытки – их можно понять. Очевидное хитроумие де-Рибаса, его способность всегда “провести всякого”, его склонность к тайне, игре, мистификациям, интригам, его удачливость, стремительная и “незаслуженная” карьера – все это, безусловно, не могло не раздражать многих его современников и потомков. Как не могли не восхищать яркость и блеск его личности, его остроумие, образованность, благородство, отвага, решительность и целеустремленность. Впечатляют и его деяния: герой Хаджибея, Измаила, основатель Одессы – те яркие поступки и достижения, которые недоброжелатели де-Рибаса пытались и пытаются затушевать или же приписать другим лицам.

План города Гаджибея

“Официального распоряжения собственно о переименовании Гаджибея в Одессу не отыскано, хотя, вероятно, оно и было”, – писал К. Смольянинов в 1852 году. Оно не отыскано до сих пор, и трудно ожидать, что это произойдет. Поэтому версий за истекшие с того времени полтора столетия о происхождении имени Одессы не слишком прибавилось. Эти версии хорошо известны, их нет смысла здесь перечислять. Не вызывает сомнений, пожалуй, лишь изначальная античная подоснова этого имени. В остальном остается продолжать строить догадки. А это – дело неверное.

Очередная попытка обратиться к этому “бородатому” вопросу может показаться несколько самонадеянной. И это было бы действительно так, если бы несколько лет назад не были случайно найдены археологические подтверждения ритуала основания Одессы Иосифом де-Рибасом. Эта находка – “документ” с очень точной датировкой: 22 августа 1794 года. И поэтому его можно изучать археологическими приемами – с целью установления утраченного культурного смысла обряда.

Такое установление в археологии производится “герменевтическими” приемами, ибо герменевтика (hermeneutikos – разъясняющий, истолковывающий) – это искусство интерпретации всех зафиксированных проявлений жизни. Или – точнее – искусство постижения чужой индивидуальности, вписанной в смысловое поле текста как “второй”, “задний” план, как подтекст.

Естественное желание понять потаенный смысл ритуала основания Одессы – личного поступка де-Рибаса, который, по моему убеждению, таит в себе “подтекст” – тайну ее имени, – возникло у меня едва ли не в момент обнаружения его археологических свидетельств осенью 1995 года. Проблематика смещается в область изучения “археологии личности” самого де-Рибаса. Это значит, что нам предстоит выяснить его жизненные идеалы и цели. Узнав их, мы сможем узнать и смысл совершенного им обряда.

Изучение судьбы Иосифа де-Рибаса должно помочь нам выяснить мотивы его поведения, конкретных поступков и определенных ими событий. Логика психологического постижения в этом смысле глубоко “археологична” – это реконструкция по оттенкам. Однако оговоримся: при рассмотрении типов поведения основных персонажей этого очерка используется “сценарно-игровая” терминология, которая обрамлена античными “одеждами”.

Остается надеяться, что предлагаемый путь к воссозданию смысла имени “Одесса” позволит хоть отчасти компенсировать как недостаток конкретных документальных сведений о де-Рибасе, так и искаженность восприятия нашего “культурного героя” последующей исторической традицией.

Ритуал и место основания Одессы

Обнаружить археологические свидетельства ритуала основания Одессы удалось при окончании раскопок на углу нынешних Ланжероновской и Ришельевской улиц. Эти раскопки мы задумали и осуществили с писателем и краеведом Олегом Губарем осенью 1995 года. Нам тогда хотелось узнать, что может получиться, если покопаться в мусорных ямах знаменитой ресторации Отона, прославленной Александром Пушкиным. Хотя научное обоснование таких работ могло бы показаться сомнительным, мы все же убедили городские власти дать на них разрешение. И с некоторым недоумением власти нам позволили на время разнообразить хрестоматийный городской пейзаж близ Оперного театра пыльным котлованом, окруженным кучами земли и старого строительного мусора.

Находка была совершенно неожиданной и произвела на нас очень сильное впечатление. На дне упомянутого котлована при зачистке фундамента первого одесского дома – дома князя Григория Волконского – в заполнении первой траншеи Одессы, непосредственно на кирпичном фундаменте мы нашли обломки хрустальных бокалов и подноса, бутылочные осколки с пробкой, монету – “пятак” 1784 года с вензелем императрицы Екатерины и российским двуглавым орлом, а также проржавевший кинжал, от которого сохранились лишь рукоять и прилегающая к ней часть лезвия. Бокалы частично “восстанавливались” из собранных осколков – они имели формы, близкие к современным фужерам. Очевидно, что бокалы были разбиты о кирпичный фундамент в открытой траншее, а затем эта траншея была засыпана. Екатерининский “пятак”, аккуратно положенный гербом вверх, ясно датировал время этого возлияния, т. е. terminum post quem (временной рубеж, позднее которого произошло событие) – после 1784 года, года чеканки монеты.

Мы оказались тогда, осенью 1995 года, на том самом месте, где, вероятно, ровно 201 год и два месяца тому назад у открытой траншеи из этих бокалов выпили именно вице-адмирал Иосиф де-Рибас со своим другом, генералом-поручиком Григорием Волконским. И сделали они это в день основания Одессы, 22 августа 1794 года. А перед нами – археологические следы первого празднования Дня ее рождения.

Установлено, что 19 августа де-Рибас, начальник Экспедиции строительства города и порта, вручил Волконскому “Открытый лист” № 1 – право на владение участком, который мы раскапывали. Значит, через три дня, 22 августа, они торжественно выпили у закладной траншеи и в знак зачатия и на грядущее счастье будущего города разбили свои бокалы об кирпичный фундамент “дома № 1” – дома Волконского, который, как известно, находился на углу нынешних Ланжероновской и Ришельевской улиц. Таким образом, мы чудом нашли археологические остатки этого возлияния, обозначающего место основания Одессы. Они выставлены сейчас в экспозиции Одесского историко-краеведческого музея.

Разбитые бокалы – типичные кубки в терминологии того времени – были роскошны и распространены в обиходе российской знати второй половины XVIII века. Они крайне редки в Причерноморье. Типологически такие кубки (бокалы) представлены в собраниях Исторического музея в Москве, Эрмитажа, крупнейшем собрании русского стекла Е. и Ф. Лемкуль и др. Бокалы нашим вельможам были поданы, видимо, кем-то из присутствовавших на хрустальном подносе, который вслед за этим также был разбит о каменную отмостку в открытой траншее.

Предлагаемая реконструкция обрядовых действий участников основания Одессы 22 августа 1789 года по археологическим наблюдениям кажется наиболее вероятной. Мы столкнулись с достаточно привычным ритуалом возлияния при закладке дома. Такой обряд прослеживается со времен седой античности и был широко распространен в эпоху классицизма. Особенно характерен он был для среды российской военной знати – об этом однозначно свидетельствует литература эпохи. Поэтому не удивительно, что участники обряда в конце XVIII века ведут себя как античные “культурные герои”.

Даже беглое рассмотрение античной обрядовой традиции показывает, что монета в основании постройки – это лишь символ благополучия дома. Однако изначальный античный сакральный смысл этого символа в ментальности классицизма меняется: монеты закладывались под памятник. В европейской и российской культурных традициях второй половины XVIII – начала XIX веков это наблюдается почти повсеместно. Под памятники выдающимся “культурным героям” эпохи классицизма очень часто закладывались монеты. Дабы не обращаться к петербургским примерам (Медный всадник, памятник А.В. Суворову на Марсовом поле и пр.), приведем здесь одесский. “В 1827 году, 30 июля, произведена была закладка подножия памятника Дюку де-Ришелье, – пишет К. Смольянинов в “Истории Одессы”. – По совершении молебствования и освящении места в углублении самого большого камня, составляющего фундамент памятника, положены были различные медали и монеты, принадлежащие к царствованиям Людовика XVI, Екатерины II, Павла I, Александра I, Людовика XVIII, которым Ришелье имел счастье служить. К сим памятникам присовокуплена была медаль Государя Императора Николая Павловича, несколько серебряных монет 1827 года и бронзовый медальон с изображением покойного Дюка, выбитый по случаю смерти его в Париже в 1822 году”. О выраженном античном облике Дюка – памятника Ришелье – здесь нет нужды напоминать.

Итак, мы нашли место закладки не просто дома, а Города. Что же мог иметь в виду Иосиф де-Рибас, закладывая в основание будущего Города монету с вензелем своей государыни императрицы? Уж не памятник ли самому себе?

Как бы там ни было, ясно, монета и кинжал, освященные ритуальным возлиянием в момент рождения Города, означали для де-Рибаса нечто очень личное и существенное. В этих символах явно содержался особый, известный только ему смысл. А это значит, что, обнаружив их археологические остатки, мы, образно выражаясь, невольно коснулись тайны рождения Одессы, тайны ее происхождения и имени, которую нам оставил ее основатель. Что же это за тайны?

Напомню, что, несмотря на двухвековые усилия историков, по-прежнему остаются совершенно неясными два обстоятельства: зачем де-Рибас столь упорно добивался, чтобы город был основан именно на этом месте, несмотря на жесточайшее противодействие влиятельных противников; и почему город был впоследствии назван именно Одессой – тайно, без всякого указа, задним числом? Почему это было для него так важно? Попытаемся установить смысл этого поступка, венчающего успешное осуществление некоего замысла.

Подражание древним– “сценарий на всю жизнь”

Методология “вчувствования” в эпоху классицизма довольно проста. Все “значимые” поступки людей во второй половине XVIII века определялись духом и соответствующей модой на античность. Это была не просто античная “вуаль” – античность была как бы реальностью. Девиз классицизма сформулировал Иоганн Винкельман: “Единственный способ для нас быть великими, если возможно, неподражаемыми – это подражание древним”. Действительно, глубинная “античная” ментальность тогдашней европейской культуры, омываемой “Гольфстримом античности” и организующей весь строй своей жизни по античным образцам, кажется очевидной.

Общая ментально-культурная атмосфера классицизма неминуемо обрамляла “античной мотивацией” поступки всех людей той эпохи. Это значит, что ключ к тайным смыслам обряда, совершенного 22 августа 1794 года Иосифом де-Рибасом, в его конкретных тогдашних побуждениях. Они были определены типом его личности, судьбы, его “идеалом” – и как “культурного героя античности” и одновременно “героя своего времени”.

Биографы де-Рибаса этого обстоятельства как будто специально не подчеркивали. Исторический очерк о нем помещен в “Словаре достопамятных людей Русской земли” Н. Бантыш-Каменского, и эти сведения неоднократно воспроизводились. Известно, что де-Рибас был сыном чиновника, служившего в Неаполитанском военном министерстве. Принято считать, что дон Хосе (Иосиф) де-Рибас-и-Бойонс родился в Неаполе 6 июня 1749 года. Эта дата надежно не документирована, однако она вошла в большинство справочных пособий и художественную литературу. По другим данным, будто бы сохранившимся в записках его брата Феликса, Хосе появился на свет 13 октября 1751 года. Вопрос этот туманен и для наших целей не столь существенен.

Как бы там ни было, детство и первые юношеские годы дона Иосифа приходятся на 1750-е – начало 1760-х годов. Об этом периоде его жизни – периоде, когда формируются все стержневые качества личности человека, – мы знаем крайне мало. Поэтому обстановка, в которой рос и воспитывался молодой человек, воссоздается лишь в общих чертах.

А они вот каковы. Известно, что рубеж 50-60 годов XVIII века – это начало эпохи европейского классицизма, фазы европейской культуры и ментальности, подражающей античности. Античная ментальность во второй половине этого столетия заразила все европейское общество. Истоки этого процесса – именно в Неаполе, а точнее – в Геркулануме и Помпеях. Раскопки Геркуланума велись в 1733-1766 годы, с 1748 года, незадолго до рождения дона Иосифа, начались раскопки в Помпеях. Эти раскопки ознаменовали встречу европейцев с непосредственным и бытовым миром древности.

Извлеченные в результате их шедевры вызвали настоящий бум античной культуры в Европе. Иоганн Винкельман в своем труде “История искусства древности” первым применил для изучения античных памятников едва ли не всю греческую мифологию. Его образные выводы произвели огромное впечатление, вызвали горячее сочувствие античным идеалам. Все поколение Иосифа де-Рибаса воспитывалось на античных образцах, на “Илиаде” и “Одиссее”. Сам же молодой де-Рибас вырос в “эпицентре” начавшегося бума античной культуры, в королевском дворце Неаполя, где прежде всего скапливались богатейшие помпеянские и геркуланумские коллекции. Это естественно – ведь семья де-Рибасов жила при дворе. В залах дворца, среди многочисленных античных сокровищ, мальчик провел все свое детство. И если справедливы утверждения романистов и биографов, то можно судить и о типе его личности: “Мальчик отличался от своих сверстников чересчур живым воображением, ясным умом, страстностью натуры и нетерпеливостью характера”, – это отмечали все его гувернеры, объясняя шотландско-испанским темпераментом.

Органичная классическая образованность молодого де-Рибаса очевидна – она была настолько глубока, что позволила ему впоследствии быть равным собеседником самых блестящих умов его времени – Ивана Бецкого, Дени Дидро да и самой Екатерины. Де-Рибас хорошо владел семью языками.

Показательно для выяснения сценарно-мифологической ориентации де-Рибаса использование им в своей переписке терминологической “номенклатуры” античных богов и героев. Даже беглый ее просмотр свидетельствует, что он отдает предпочтение Одиссею и мечтает быть Александром Великим. Иными словами, это – сценарий “победителя” Одиссея с идеалом Александра.

Тип сценария “победителя” Одиссея, в терминологии Эрика Берна, может звучать как “перед тем как…”. Это значит – для того, чтобы вернуться на родину с победой, Одиссею необходимо было выполнить множество условий-испытаний. Девиз этого сценария формулируется как “бороться и искать, найти и не сдаваться”. Он может означать и постоянное стремление к риску и подвигу. Такой девиз подошел бы и самому Александру Македонскому.

В представлениях античности и в терминологии Аристотеля и Александра такое качество личности именуется “потосом” (буквально: “влечение”, “побуждение”) – это стремление к подвигу, присущее истинным героям, которое влечет их к “аретэ” (буквально: “доблесть”, “добродетель”). “Аретэ” при этом понимается как присущее героям чувство долга, более важное для них, чем знатность происхождения или богатство. Этически это – высшая доблесть. Такие особые качества обеспечивают способность личности превращать некую умозрительную и крайне малую вероятность в свершившийся факт, в объективную реальность.

Люди такого склада в XVIII веке были пропитаны античным “субстратом”, они искренне ощущали себя античными героями, подражали им, называли себя античными именами. Литературных примеров тому не счесть. И если в письмах зрелого де-Рибаса содержатся “комплиментарные” оценки Одиссея, то ничто не мешает полагать: ориентация именно на этого героя определила контуры всей его судьбы.

Такое предположение герменевтически объясняется типом личности де-Рибаса. Если попытаться обобщить впечатления современников о нем, то это был одновременно необычайно умный, хитрый, ловкий, осторожный, крайне обаятельный человек, блестящий мастер интриги. Эти качества в нем удивительным образом сочетались с исключительной отвагой, бесстрашием и благородством, личным мужеством. Известно также, что в культурной античной ментальности Одиссей-Улисс – это литературно-мифологический эталон “многоумия”.

Типологическое сходство характеров Одиссея и де-Рибаса кажется очевидным. Обладая такими качествами, де-Рибас, безусловно, был человеком, способным творчески применять сценарную методику Одиссея при любых жизненных обстоятельствах. Как и Одиссей, “возбуждающий боевой пыл воинов”, он обладал высокой “пассионарной индукцией”.

При сравнительном рассмотрении параллелей судеб де-Рибаса и Одиссея нас интересует “тип поведения” (выражение Ю.М. Лотмана), а потому и не слишком смущают документальные пробелы. Поступки де-Рибаса типологически следуют жизненным установкам Одиссея-“победителя” и соответствующему “сценарию на всю жизнь”. Для его осуществления необходимо проходить через пороговые подвиги-испытания, которые в случае успеха должны быть вознаграждены. Награда (“выигрыш” в терминологии Берна) в таком случае побуждает к следующему подвигу-испытанию. Таким образом, перед нами типичная жизненная “игра”, которая обладает основными характеристиками – скрытыми мотивами и наличием (возможностью) выигрыша.

Любовь Афины и мальтийский талисман

В 1769 году молодой де-Рибас покидает Неаполь, поступает на русскую службу и отправляется на бесконечную войну с Турцией-Азией – за “свободу Эллады”. Он покидает родину из-за вендетты – так и Одиссей оставил Итаку не по своей воле. Этот “знаковый” поступок определил ориентацию на судьбу Одиссея – вынужденного “странника”, скитальца на чужбине, мечтающего вернуться “домой”.

С этого момента, как говорил Пушкин, вступает в игру “сила вещей”.

В Ливорно де-Рибас почувствовал “ветерок судьбы” и отдался ему полностью. Качества Одиссея спасают его через год при Чесме – как командир зажигательного брандера он должен был проникнуть в сердце турецкого флота (“метод Троянского коня”). Де-Рибас фактически был обречен на смерть (как и Одиссей, проникнувший в Трою, был узнан Гекубой). Оставшись в живых, де-Рибас заслуживает особое доверие “богов” своего “Олимпа”.

Ему тайно поручается “дело Таракановой” – ее хитростью заманивают на флагманский корабль. Видимо, это была первая очень серьезная услуга, оказанная императрице (как и Одиссей с Диомедом тайно похищают из Трои Палладий Афины, чем спасают ее честь). “Выигрыши” и Одиссея, и де-Рибаса в обоих случаях были очень велики – обретение высочайшего покровительства, которое обеспечивает дальнейший жизненный успех. “Интеллектуальный героизм” Одиссея находится под неусыпным покровительством Афины.

Этот тип “интеллектуального героя” де-Рибаса высоко оценивает императрица и начинает ему особо покровительствовать. “Выигрыш” от истории с похищением Таракановой оказался очень перспективным для “победителя” и определил дальнейшее направление его карьеры. Де-Рибас становится воспитателем Алеши Бобринского – сына Екатерины от Григория Орлова. Императрица женит его на дочери своего любимца И.И. Бецкого – Анастасии Соколовой – и селит прямо во дворце (по слухам, Бецкой был возможным отцом самой Екатерины). За неполных три года он из капитана становится полковником. “Ее Величество оказывает Рибасу всевозможные милости, – пишет маркиз де Жуиньи графу де Вержен 25 июня 1776 года. – Она желала бы даже дать ему знаки отличия, но вместе с тем желала бы, из-за общественного мнения, иметь причины, которые оправдывали бы ее особые милости”. Де-Рибас становится для Екатерины-Афины “своим” Одиссеем. Как будто примерно на это же время приходится начало их романа.

В связи с этим уместно вспомнить, что именно Афина после спасения ее Палладия стала особо покровительствовать Одиссею. Поэт-мифолог Роберт Грейвз специально подчеркивает их интимные, едва ли не любовные отношения. При этом она сознательно подвергает его мужество все новым и новым испытаниям, однако неизменно и выручает в самых безнадежных ситуациях.

Сопоставление очевидно “порочной” Екатерины с Афиной-Палладой (Девой) современному мифологически образованному человеку может показаться почти кощунственным. Между тем ее прямое отождествление с Афиной-Минервой воспринималось современниками совершенно естественно. Эпоха в этом открыто сознается. Так, в 1791 году поэт Державин в оде на смерть князя Потемкина писал, как о само собой разумеющемся:

Не ты ль наперсником близ трона
У северной Минервы был…

Де-Рибас-Одиссей вполне мог считать Екатерину своей Афиной. Сам факт их романа весьма вероятен по уже упоминавшейся “силе вещей” и хорошо объясняет все последующие “игры” партнеров. Этот роман прослеживается по своим последствиям и обеспечивает де-Рибасу очередные “выигрыши” и “награды”. Императрица в 1777 году тайно “дарит” ему сына – Иосифа Сабира (перевертыш “Рибас – Сабир”). Следующий подарок своему “кавалеру” она делает в 1778 году – орден Св. Иоанна Иерусалимского – высшую награду Мальтийского ордена. Большей милости императрица тогда де-Рибасу оказать просто не могла, поскольку “настоящие”, военные, ордена можно было получить только на войне. Этот орден – безусловный подарок “настоящему кавалеру” в благодарность за Сабира – в оценке де-Рибаса-“победителя” обладал высшей ценностью и мог бы стать окончательным смыслом его жизни, если бы де-Рибас не был Одиссеем. Известно, что, несмотря на “комфортное” положение при дворе, он томится в Петербурге от “невостребованности”. И потому ищет новые испытания на пути к подлинно высокой цели и, как Одиссей, отправляется в “странствия”.

Награждение де-Рибаса командорским крестом древнейшего в Европе Мальтийского ордена может означать и то, что императрица разглядела в нем истинно рыцарские черты характера, оценила и задала соответствующие рыцарские мотивацию поступков и “тип поведения”.

Можно видеть, что Екатерина, как и Афина в случае с Одиссеем, отправляет де-Рибаса на очередные испытания. И он в 1784 году отправляется в десятилетние “странствия” – на юг, в действующую армию. Мальтийский крест, как мы увидим, окажется в них надежным оберегом.

Таким образом, тип личности де-Рибаса-Одиссея – “странника”, “рыцаря” с пассионарной установкой Александра Великого – определил его “сценарную мечту” – основание “своей Александрии”. Эта мечта и обусловила последующую “игровую” типологию его поведения, приведшую к основанию Одессы.

Во власти Светлейшего Посейдона, или “А ну-ка, подеритесь”

Екатерина отправила де-Рибаса в распоряжение Потемкина, который, по словам Байрона, был:

…муж великий в те года,
когда величие убийством и развратом
Стяжалось. Если честь нам титул и звезда
Дают, – он славен был и был вдвойне богатым.
Саженный рост его доставил без труда
Ему внимание царицы…

(Дон Жуан, песнь 7, 37)

Можно видеть, что этим императрица совершает один из маневров своей “ритуальной” женской игры: “А ну-ка, подеритесь”. Такие игры относятся к категории сексуальных, в их основе всегда лежит женская психология. Отношения де-Рибаса с Потемкиным были с самого начала определены этим “маневром” императрицы. Его основное, “честное”, правило – женщина ловко сталкивает двух симпатизирующих ей мужчин, давая понять или даже пообещав, что будет принадлежать победителю. По окончании сражения она выполняет свое обещание. Предполагается, что отныне дама и ее партнер “будут жить долго и счастливо”. Впрочем, эта игра предполагает и женское коварство в самом широком диапазоне (напр.: “изменить” обоим сражающимся с третьим “игроком” и т. п.).

Для Афины это – самое обычное поведение. Однако известно, что по отношению к Одиссею она вела себя честно. И выручала всегда. Точно так же поступала Екатерина с де-Рибасом, который при этом играл в свою “игру”. Все десятилетие 1784 - 1794 годы, предшествующее основанию Одессы, для де-Рибаса в “лучшем мужском” возрасте “акме” оказалось периодом “странствий” – это серия подвигов, акций личного мужества и бесстрашия, нарастающих как по своей значимости, так и по получаемым наградам. Тогда и сформировалась окончательно репутация де-Рибаса у его недоброжелателей как “человека необычайно ловкого, о котором говорили, что он может провести всякого. Но в отваге и решительности ему никак нельзя было отказать”. В терминах личного идеала античности “игра” де-Рибаса – это попытка пройти путь Александра Великого методами Одиссея.

Итак, в начале 1784 года де-Рибас попадает в подчинение “великолепному князю Тавриды” Г.С. Потемкину. Современники единодушно отмечают, что основным внешним поведенческим признаком князя было то, что он всегда мрачно грыз ногти в процессе едва ли не любого общения.

Светлейший князь в антично-мифологическом мышлении остроумного де-Рибаса более всего мог напоминать Посейдона – главного гонителя Одиссея после того как последний не слишком уважительно обошелся с его сыном Полифемом. Отвратительный характер Посейдона известен: своенравный, капризный, угрюмый, сварливый, склонный к обжорству тип, коварный, злобный и мстительный. В дальнейших событиях, как мы увидим, оба “игрока” постоянно используют соответствующие методы, извлекаемые из собственного “сценарного аппарата”. Каждый – из своего.

Попытаемся “вчувствоваться” в их отношения. Игровая эпопея началась с того, что де-Рибас подает Потемкину свой, составленный им еще в Петербурге, проект реорганизации русского флота. Известно, что в ответ Его Светлость ставит де-Рибаса на место и отправляет служить не во флот, а в кавалерию – командиром Мариупольского полка. Видимо, это было первым унижением, первой обидой де-Рибаса на князя, которые со временем проявились в их разговоре об Оське (Иосифе) Сабире (см. ниже). Видимо, де-Рибас не вполне понимал, чем он, собственно, хуже Потемкина, которому вынужден подчиняться. Он в душе считал себя выше князя, поскольку обладал выраженным “потосом”, который побуждал его стремиться к “аретэ”, а также “рыцарским” благородством. Таких качеств у Потемкина, безусловно, не было. Напротив, в представлениях античной ментальности Потемкин был типичным автократором, причем с явно выраженным “гибрисом” (букв.: “дерзость”, наглость”, “высокомерие”). Гибрис присущ человеку, возомнившему себя равным богам. О таком гибрисе писал, например, Ф. Шиллер в “Кольце Поликрата”. И, действительно, полководческими талантами князь не отличался – это было общеизвестно, хотя амбиции его были очень велики. Со своей стороны, князь вполне мог видеть в де-Рибасе потенциального соперника – трудно себе представить, чтобы он не знал ничего о карьере этого “выскочки” при дворе. Поэтому его нужно унизить, если не уничтожить.

Мы не найдем в письмах де-Рибаса прямых недоброжелательных отзывов о князе Таврическом. Думается, что “археологию” отношения мальтийского “рыцаря”, героя Чесмы, с присущим ему “аретэ” и одновременно любимца Екатерины – к “сыну Ночи”, трусливому, желчному, завистливому автократору Потемкину (“… ведь княжьих подвигов День не видал вовеки”), точнее всего выразил Байрон в приведенных строках из “Дон Жуана”. Таковым было общественное мнение эпохи. К слову, медицинское заключение после вскрытия тела князя подтверждало его исключительную в буквальном смысле слова желчность.

К началу очередной русско-турецкой войны, в 1787 году, Потемкин берет “рыцаря” де-Рибаса к себе в услужение, на лакейскую должность – дежурным генералом при своем штабе. “Мальтийский командор” вынужден терпеть это оскорбление все десять месяцев бездарной очаковской осады. Он был не одинок в своем унижении.

Не менее оскорбленными Светлейшим, но по-иному могли чувствовать себя и черноморские казаки во главе со своими старшинами Антоном Головатым и Захаром Чепегой. Известно, что после разгрома Новой Сечи в 1775 году – острое, сильное и все еще достаточно свежее унижение – они образовали “личную гвардию” Потемкина и также вынуждены были ему служить. Не менее известно, что казаки неоднократно на протяжении 1788 года настаивали на немедленном штурме Очакова, чтобы показать русским, как нужно воевать по-настоящему. Сближение униженных казаков с униженным де-Рибасом было совершенно естественным: у них был общий враг – Потемкин.

Надо думать, этот ропот Потемкину надоел, и он решил проучить Головатого, используя любимый педагогический прием Посейдона – загнать в смертельную ловушку, из которой выбраться невозможно. Поэтому он в ноябре 1788 года посылает его отряд на верную смерть: взять штурмом турецкую крепость на острове Березань. Без всякой поддержки. Его Сиятельству не было жаль амбициозных казаков. Выходка эта мало известна. В начале 1789 года де-Рибас как бы дружески конфиденциально просит Потемкина принять на службу своего сына Иосифа Сабира. Де-Рибас ведет себя “по-приятельски”, именует его просто Оськой, считает, что тот “похож на врача”. Потемкин, естественно, тоже “по-приятельски” интересуется: что это за сын, мол, от кого? Де-Рибас, явно издеваясь над бывшим “главным” фаворитом, разыгрывает смущение и “выдавливает” из себя признание, что мать – сама императрица. И Потемкин, не справившись с собой от неожиданности, устраивает де-Рибасу громкий скандал.

Так этот эпизод выглядит в изложении С. Положенского. Ясно, что де-Рибас обладал актерским талантом, и ему блестяще удалось унизить своего соперника. Разумеется, оба “игрока” сделали вид, что ничего не произошло. Но такое не прощают. Видимо, с этого момента Потемкин решается угробить де-Рибаса и начинает искать для этого любую возможность.

Метод “Сциллы и Харибды” под Хаджибеем

Коварный Посейдон, как известно, желая отомстить Одиссею, заманил его в ловушку между Сциллой и Харибдой. Потемкин поступил точно по такому же рецепту. И де-Рибас со своими “спутниками” – черноморскими казаками Головатого и Чепеги – (бывшей “гвардией” князя) отправляется “в ссылку” – в деревню Тузлы, к генералу И.В. Гудовичу, который командовал корпусом, предназначенным для взятия Хаджибея.

Светлейший знал свои возможности главнокомандующего, и у него не было особых оснований сомневаться в успехе. Не получилось разделаться с де-Рибасом и казаками под Березанью – не беда, получится в другой раз. И он ставит отряд де-Рибаса в самое неопределенное положение.

Это отразилось в переписке. Де-Рибасу остается продолжать играть. В июле он пишет В.С. Попову: “Объясните мне, пожалуйста: нахожусь ли я под началом генерала Гудовича или нет? Я думаю, что да! И всегда буду доносить ему о том, что до меня не касается. Здесь многие думают иначе, и он сам выступает с “сообщениями” и не пишет мне иначе; может быть из вежливости”. Де-Рибас, таким образом, не знал, “состоит ли этот отряд в корпусе Гудовича или от него независим”.

Известно, что этот отряд под руководством де-Рибаса тщательно готовился к захвату “Гаджибейского гнезда”. Сплоченные кровью Березани и рыцарской дружбой, замешанной на неприязни к Потемкину, “казаки любили храброго генерала, не брезговавшего личным участием в их набегах”. Все дальнейшие события это подтверждают: набег Чепеги под Хаджибей после Березани по просьбе де-Рибаса, а также состав его передового отряда, который должен был брать Хаджибейскую крепость, – он состоял почти только из одних черноморцев под командованием Головатого.

Глава отряда – генерал де-Рибас – 9 августа пишет В.С. Попову: “Я гибну от желания что-нибудь совершить”.

Тем временем Светлейший готовился к захвату Хаджибея по-своему. Он “передергивает карты”. Формально им были отданы соответствующие распоряжения. 3 сентября Гудович выступил из Очакова со своим корпусом, имея приказ Потемкина атаковать и взять Хаджибей. Эту операцию сухопутных сил было решено провести совместно с флотом. Такой же приказ получил и М.И. Войнович – предусматривалось, что русская Лиманская флотилия у Очакова под его командованием подойдет к Хаджибею и вступит в бой с турецким флотом, крейсировавшим близ крепости. Войнович еще в августе доносил Потемкину: “Располагаем сделать атаку в одно время на море и на земле”.

Главнокомандующему, как и всем офицерам, было хорошо известно, что опасность Хаджибейского замка была отнюдь не в силе его стен и гарнизона, а именно в защищенности всей орудийной мощью турецкого флота, курсирующего в Хаджибейской бухте. Поэтому крепость могла быть успешно взята русскими войсками лишь при взаимодействии достаточно крупных контингентов с суши и моря. Срок штурма был назначен – ночь с 13-го на 14 сентября. Это был приказ Потемкина – главнокомандующего, и нарушить его было невозможно.

Этот приказ – брать крепость – и получает де-Рибас как командир головного отряда корпуса Гудовича. Получает, естественно, по инстанции, через Гудовича. Однако при этом основные силы корпуса были почему-то остановлены у Тилигула, и отряд де-Рибаса оказывается один на один с Хаджибеем. При этом, как выясняется, Войнович и не подумал являться в назначенный срок.

Ясно, что военные люди не могут не подчиняться приказу. Но оба – и Гудович, и Войнович – этого не сделали. А приказ де-Рибасу атаковать отменен при этом не был. Факты именно таковы, и они могут означать только одно: негласную отмену приказа Потемкиным Гудовичу и Войновичу.

Так де-Рибас со своими “спутниками” оказался между Сциллой (турки) и Харибдой (Войновичем и Гудовичем). Лишенный поддержки сухопутных сил и взаимодействующего с ними флота, его головной отряд был обречен на верную смерть под Хаджибейскими стенами – ясно, что в случае самостоятельной атаки турки его полностью уничтожат.

Это был сильнейший выигрышный ход Потемкина. Понял ли это де-Рибас в туманную ночь с 13-го на 14 сентября, сидя со своими казаками в Кривой Балке, в четырех верстах от крепости? Получалось, что де-Рибасу приказ никто не отменял. И если его не выполнить, то он трус и ничтожество, что и требовалось Потемкину доказать. Это позор, которого не пережить. И императрица точно узнает. А выполнить невозможно – потому что это смерть, и его самого, и его отряда. Тот же позор, только посмертный. Для “рыцарей” такое невыносимо.

Выхода не было. И де-Рибас обсудил это с казацкими старшинами. Они принимают единственно возможное в их положении “мужское” решение: нужно овладеть крепостью одним ударом, чтобы державшийся у берега турецкий флот не успел высадить десант. Таким мог быть лишь ответный ход Одиссея в игре без правил: взять крепость неожиданно и молниеносно.

Опустим здесь подробности штурма – они хорошо известны. Маленький отряд де-Рибаса в густом тумане, обмотав соломой пушечные колеса, а тесаки – паклей, сумел незаметно подкрасться к стенам Хаджибея и почти мгновенно им овладеть. Их заметили с турецких кораблей, но было поздно – де-Рибас успел выставить батарею майора Меркеля из двенадцати пушек…

“Свежая” оценка действий других своих “товарищей по оружию” Гудовича и Войновича дана де-Рибасом в письме из захваченного им Хаджибея В.С. Попову от 17 сентября. Он сетует на то, что Гудович нарушил свое обещание и своевременно не послал графа Безбородко с отрядом и батареей с 20-ю пушками к маяку. Это имело бы “громадное действие; неприятель потерял бы вдвое судов … но я не знаю, по какому случаю генерал не поспел этого сделать: он был в 13 верстах от меня, когда я начал атаку; он прибыл верхом и когда все было кончено, и его полк на два часа позже. Он, наверно, думал, что темнота меня устрашит и что я не посмею вступить в бой. Вот, мне кажется, причина, по которой он не послал свой отряд”. Что до Войновича, то “страшно слышать разговоры здешних о гр. Войновиче. Я умалчиваю о своих прежних рапортах, но морской журнал всегда будет говорить… Я печален и очень, несмотря на многие причины быть довольным”.

Действительно, этих причин было немало. Де-Рибасу удалось проскочить между своими Сциллой и Харибдой, он снова блестяще и в совершенно безнадежной ситуации “выиграл” у коварного Посейдона – лишь своим мужеством, отвагой, решительностью. Сложившаяся ситуация была для Потемкина унизительной – выигрыш де-Рибаса был высоко оценен при дворе. “Это произвело здесь большое впечатление, – пишет Потемкину его супруга Настасия Ивановна. – Государыня говорила мне о вас и о вашей победе, милостиво выражая свое удовольствие. Принц Нассаусский поздравил меня с одержанной вами победой”. О подвиге Хаджибея Екатерина немедленно сообщила и в своей переписке барону Гримму. Лично поздравил де-Рибаса и А.В. Суворов. Да и награда за подвиг – орден Георгия 3-й степени, учрежденный самой Екатериной (1769 г.) была очень высокой и почетной – она давалась исключительно за боевые подвиги.

Все это произвело на “рыцаря” и “античного героя” де-Рибаса огромное впечатление. Видимо, он все же не мог рассчитывать, что останется жив. Но пронесло. И это значит, что для де-Рибаса Хаджибей имел огромное экзистенциальное значение. Мы знаем, что победа была немедленно отпразднована по-античному – именно в кофейне грека Симона Аспориди встретил Иосиф де-Рибас утром 14 сентября 1789 года восход солнца – Солнца своей победы над Хаджибеем. Хаджибей пал между четырьмя и пятью часами утра. Кофейня была “античной”, греческой, офицеры праздновали победу также античными “лучшим кипрским вином и душистой мастикой”. Кофейня находилась на том самом месте, где и был через пять лет совершен обряд основания Одессы.

Если попытаться поставить себя на место де-Рибаса-Одиссея-победителя, празднующего победу на античный манер, то не покажется невероятной еще одна ассоциация. Известно, что имя Хаджибей может переводиться как “спутник великого Хаджи”. Одиссей же переводится как “спутник Зевса”. Уместно предположить, что в сознании де-Рибаса (при его владении многими языками) это могло преломиться семантически: Хаджибей и Одиссей – одно и то же имя. Античный Одиссей в знак своей победы над “варваром” Хаджибеем должен увековечить это место и построить здесь город в свою честь.

Такое предположение вероятно: античные ассоциации при наименовании российских городов, видимо, были совершенно произвольными. Ни один российский город, получивший античное имя, не назван в честь своего предшественника по местонахождению. Так, Херсон основан далеко от Херсонеса. То же касается Ольвиополя, Тирасполя и др. Одесса же, по мнению антиковедов XVIII века, была основана на месте древнего Одессоса. Оказалось, что это не так, но таковым было мнение эпохи. Поэтому не столь важно, является ли этимологически верным отождествление Хаджибея с Одиссеем. Де-Рибас считал так – и это было для него достаточным основанием.

Если сказанное справедливо, то именно ранним утром 14 сентября, при восходе Солнца Его Победы над Хаджибеем, де-Рибас-Одиссей задумывает основать город своей мечты именно здесь – на месте своего экзистенциального подвига. И назвать его одновременно и в честь Одиссея, и в честь своей Дамы-Афины. Иначе трудно объяснить его дальнейшее острое желание и настойчивость именно в этом.

Именно здесь, у кофейни Аспориди, и в этот момент, пройдя Сциллу и Харибду и утерев нос самому Посейдону, после совершения “сверхпоступка” Одиссея, де-Рибас мог по-настоящему ощутить “потос” Александра Великого. Его судьба обрела новый “пороговый смысл”. У него была “своя” преданная армия – черноморские казаки, перед которой стояла новая сверхзадача – выиграть с этой армией войну против Турции. А заодно и расправиться с Потемкиным.

Напомним, что войны с Турцией воспринимались европейским классицизмом как борьба Европы и Азии. Османская империя – это “варварская” Персия, империя Ахеменидов. Измаил же Байрон прямо называл Троей.

Мысленно примеряя “мантию Александра Великого”, де-Рибас всем своим новым “потосом” стремится к новому “аретэ” – он желает со своей казацкой армией отправиться туда, куда совершил свой первый поход юный Александр – на Дунай, и выиграть всю русско-турецкую войну. И делает все от него зависящее для осуществления этого намерения – вплоть до подписания Ясского мира.

Измаильская “Илиада”

Известно, что Потемкин никак не наказал ни Гудовича, ни Войновича, несмотря на их жалкие роли в деле Хаджибея. Отряд де-Рибаса удерживал крепость более десяти дней, не давая турецкому флоту высадить десант.

Затем казаки-черноморцы во главе со своими “навархами” – полковниками Чепегой и Головатым – под руководством де-Рибаса поднимают на поверхность затопленные турецкие лансоны между Хаджибеем и Очаковом и сами создают Черноморскую гребную флотилию. Потемкин снова посылает ее на смерть, и эта флотилия в октябре 1790 года совершает очередной подвиг. В устье Сулинского рукава Дуная отряд де-Рибаса снова под покровом ночи захватывает турецкие батареи. То же в Килийском рукаве делают черноморцы отряда Головатого. Они опять чудом остаются живы. “Помощь Провидения”, – пишет де-Рибас Попову. От устьев Дуная “подвиг за подвигом, наводя ужас на турецкие поселения то бомбардировкою, то десантами, истребляя провианты, завоевывая крепости Тульчу, Исакчу и другие, флотилия все ближе подходила к Измаилу, уничтожила все его прибрежные батареи и защищавшие его с реки турецкие суда и сделала, таким образом, возможным взятие силой считавшейся до сего неприступной крепости”.

Де-Рибас хорошо видел эту возможность – он сам ее создал. Видели и другие. “Браво, дорогой генерал, – пишет 14 ноября де-Рибасу князь Репнин, – вы широко продвигаетесь с вашей прекрасной флотилией. Тульча ваша, и вы, так сказать, у ворот Измаила! К вам идут, дорогой генерал, как некогда стремились в Афины. Все хотят сражаться под вашими знаменами, и если послушать этих юных и доблестных воинов, которые прибыли к нам из-за границы, то все они отправились бы к вам”.

Граф Ланжерон, который тогда оказался в числе “этих юных и доблестных воинов”, оценивал ситуацию так же: “Смелость предприятия адмирала де-Рибаса, быстрое покорение Тульчи, потом Исакчи дали основание думать, что попытка взять Измаил может иметь успех”. Сражаться под знаменами де-Рибаса мечтали и другие “доблестные юноши”, среди них отметим герцога Ришелье и Франца де-Волана. Последний, как мы знаем, и после Измаила остался органичным соратником и единомышленником де-Рибаса.

“Воспоминания” о штурме Измаила другого из “юных и доблестных воинов”, принца Шарля де Линя, помогают нам и сегодня “разогнать туман забвения, что стал его скрывать”, – так выразился Гомер Измаила Байрон. Действительно, седьмая и восьмая песни его “Дон Жуана” являются подлинной “Илиадой” измаильской эпопеи. И сам Измаил прямо связывается поэтом с Троей-Илионом. Между тем, в отличие от “Илиады”, песни поэмы строго документированы и хронологизированы, поскольку основаны на подробнейших “Воспоминаниях” де Линя. В “Дон Жуане”, таким образом, точно воспроизводится событийная канва. Это позволяет “вчувствоваться” в “археологию” событий и поступков всех действующих лиц.

(Так называемая Лиманская гребная флотилия, с которой Войнович лишь через десять дней после штурма прибыл под Хаджибей, состояла из четырех новых кораблей и десяти фрегатов. Гребных судов в ней почти не было. Командование ею было передано де-Рибасу. После этого де-Рибас с черноморцами поднимают на поверхность затопленные турками лансоны. “Уже в конце 89 года под Хаджибеем стояла чудом из глубины моря воскресшая флотилия, вся оснащенная и вооруженная, и на ней работали молодцы-запорожцы. Вскоре Иосиф де-Рибас был назначен начальником Черноморской гребной флотилии, а брат его Эммануил – командующим посаженными на нее гренадерами”.)

Надо думать, что если вся русская армия и вся Европа ожидали к концу ноября 1790 года взятия Измаила именно де-Рибасом, то это не было тайной и для Потемкина. Способность де-Рибаса совершить этот подвиг уже теперь вряд ли вызывала у него сомнения. Тем более что сам де-Рибас постоянно настаивает на немедленном штурме. Это зафиксировано в многочисленных рапортах генерала на имя Потемкина, в письмах В.С. Попову, в воспоминаниях Ришелье, Ланжерона, Рошешуара и того же де Линя. “Потос” де-Рибаса отметил Байрон:

…И русский генерал, известный Де Рибас,
Упорно требовал от генералитета
Назначить общий штурм, но получил отказ,
И старцев, и юнцов – всех устрашило это,
Но споры излагать не стану я.

(Дон-Жуан, песнь 7,35)

Отказ был понятен: угробить де-Рибаса Потемкину никак не удается, мало того, его враг и соперник вплотную приблизился к самому гребню славы. А ведь “слава – выигрыш!” (песнь 7,33). Если допустить, что де-Рибас возьмет Измаил, то он и выиграет всю войну. Вся слава достанется де-Рибасу, а не ему, Потемкину. Но он находился в безвыходном положении: не только вся армия, но и сама Екатерина требовала “достать мир с турками”, а это было исключено, пока держался Измаил и “вязал руки” наступавшим войскам.

Откладывать далее штурм было нельзя. И князь решил обмануть судьбу.

Известно, что с суши Измаил был блокирован русскими войсками. Их командующие – генералы Самойлов и Потемкин (родственник князя Потемкина) – полагали, что взять Измаил невозможно. Формально власть де-Рибаса распространялась лишь на флотилию: под Измаилом было три равноправных начальника, власть которых не была объединена. И два из них 26 ноября по негласному указанию (просьбе?) главнокомандующего начинают отводить свои войска. Все было сговорено и сделано тихо, по-родственному. Турки не верили своему счастью: 

…С восторженным “Алла”, вытягивая шеи,
Дивились турки: враг осаду снял, бежит!

(Песнь 7,42) 

Нетрудно представить себе бессильное в этот момент отчаяние де-Рибаса: у него отняли самый крупный “выигрыш” – славу! Ведь “известность – как лото, и слава – выигрыш!”. И в этом отчаянии 

…отправил
Рибас к Потемкину курьера. Удалась
Его затея: он все дело так представил,
Что план его вполне одобрил властный князь.
Что адмирал писал и как в письме лукавил,
Не знаю.

(Песнь 7,38)

“Властный князь” сумел обмануть де-Рибаса иначе – снимая осаду с Измаила, он одновременно

…приказ “взять штурмом Измаил”
Любовнику войны – Суворову – вручил!

(Песнь 7,39)

Это было очень умно и как бы патриотично: нельзя было допустить, чтобы слава взятия самой мощной в то время в Европе крепости досталась иностранцу и казакам. Руководить штурмом должен был только “настоящий” русский генерал. Тем более такой любимый войсками, как А.В. Суворов, – это была идеальная кандидатура. Да и де-Рибасу здесь невозможно было возражать: с Суворовым у него были самые добрые отношения. Потемкин “сыграл” блестяще: он противостоял врагу не меньшей хитрости и доблести.

Суворов прибыл под Измаил 2 декабря, лишь за восемь дней до штурма, к которому де-Рибасом уже все было подготовлено.

Штурм Измаила многократно описан исключительно с позиций русского патриотизма. В этом может убедиться каждый, кто обратится к любому учебнику по истории России или СССР или к любой подобной литературе. Можно видеть, что Потемкину все же удалось отнять у де-Рибаса основную долю славы этой победы в глазах потомков.

Однако не в глазах очевидцев, участников штурма и современников: они прекрасно знали, что решающую роль в овладении Измаилом сыграли именно де-Рибас с Головатым и возглавляемая ими казацкая гребная флотилия. Несмотря на всеобщий массовый героизм русских под Измаилом, именно де-Рибас, казацкие старшины, гренадеры Эммануила своим мужеством решили исход штурма в пользу остальной русской армии, действия которой носили, в основном, вспомогательный характер. Самим Суворовым атака русских войск была задумана как отвлекающая. Главную задачу должен был решить флот. Впрочем, войска не должны были об этом знать.

Опустим здесь подробности штурма – его судьбу действительно решил массовый героизм солдат и офицеров. И не стоит ни умалять заслуги Суворова, ни приписывать ему чужие подвиги. Но крепость была сдана турками именно де-Рибасу, а не Суворову: 

…И к Де Рибасу вмиг помчался бей, спеша
Уведомить, что флаг готов спустить паша.

(Песнь 8,120)

Такого же мнения был и сам Суворов. “На третий день после штурма, – пишет герцог де-Ришелье, участник этой битвы, – генерал Суворов обедал на борту корабля де-Рибаса и высказал ему много комплиментов, приписывая ему, не без основания, наибольшую долю чести этого подвига”. И даже в своей военной реляции Суворов официально аттестовал де-Рибаса “как принявшего в штурме Измаила самое большое участие, присутствуя везде, где более надобности требовалось, ободряя мужеством подчиненных, взял великое количество в плен и представил отнятые у неприятеля сто тридцать знамен”.

Описывая свою поездку с Пушкиным в Измаил в конце 1821 года И.П. Липранди замечает, что Пушкин был “очень чуток к подвигу”. Подробности штурма Измаила ему были известны очень хорошо. И единственное, что поразило воображение поэта, – то, “каким образом де-Рибас мог со стороны Дуная взобраться на эту каменную стену”.

Если посмотреть на изображение первого герба Измаила, то можно увидеть казацкую чайку на волнах Дуная, “кавальер”, казацкую саблю и поверженный мусульманский полумесяц. А также знак Георгиевского креста. У составителей герба не было сомнений в том, кто на самом деле взял Измаил: этот подвиг совершили “мальтийские” рыцари и запорожские казаки под командованием де-Рибаса.

Этот герб был “патриотически” подправлен и изменен с 1826 года – убраны изображения кавальера и казацкой чайки. Вместо них показаны нос корабля на якоре и часть берега. В его описании говорится, что символика герба связана почему-то с победой при Кагуле (Винклер П.П. Гербы городов, губерний и посадов Российской империи. СПб, 1899.)

Гнев и милости Афины

Де-Рибас-Одиссей сумел-таки взять свою Трою. Это был очередной сверхпоступок и крупнейший психологический “выигрыш”. И его Афина это оценила самым высоким образом – ведь императрица знала, кто был главным героем этого штурма. Именно де-Рибас был награжден Георгием 2-й степени и шпагой, осыпанной бриллиантами. Казаки, помимо наград, получили и многочисленные льготы.

При этом императрица-Афина была очень недовольна князем Таврическим: она видела всю историю войны от Очакова до Измаила своими глазами. Екатерина, наверное, имела все основания думать, что де-Рибас был отстранен Потемкиным от головного командования штурмом несправедливо. Поэтому измаильский подвиг де-Рибаса и был ею оценен максимально – ведь орден Георгия мог получить лишь тот, кто “лично предводительствуя войском, одержит над неприятелем, в значительных силах состоящим, полную победу, последствием которой будет совершенное его уничтожение”, или, “лично предводительствуя войском, возьмет крепость”. Не случайно и то, что Суворова в награду за Измаил она произвела лишь в подполковники Преображенского полка – того самого, полковником которого была Екатерина. Ясно, что императрица считала участие Суворова в этом деле “ситуационным”. Да Суворов и сам об этом знал.

Судьба Потемкина после Измаила была полностью сломана. Очевидно, “команда де-Рибаса” успешно потрудилась и на светском “фронте”: в феврале 1791 года Потемкин был вызван в Петербург, “на ковер”. Мы не знаем подробностей царственной выволочки и последующей опалы. Но зато знаем результаты: отставка была решена – за бездарность у Очакова, за подлость под Хаджибеем, за трусость при Измаиле. За все. Стресс его был сильнейший, князь очень переживал свое унижение и поражение: ясно, что этот человек, которому был всего 51 год, не хотел далее жить. Любой врач может подтвердить это, если прочтет письмо канцлера князя А.А. Безбородко, которое он пишет из Ясс графу П.В. Завадовскому: “Склонность его к желчи, при геморроях, раздраженная разными неприятностями, в последнюю его у вас бытность (с 24 февраля по 24 июля. – А.Д.), вызвала приступ “молдавской лихорадки”, от которой лечиться он не желал – “по обычаю своему, растворяя ночью окна, не воздерживался в пище и не принимал лекарства… дошел до крайности, исповедовался и причащался…”, затем “съел целого гуся и впал в рецидиву. Тут еще более отрекся он от лекарств… по ночам велел лить себе eau de Cologne на голову, опрыскивал себя кропилом с холодной водою и, тем мешая всякой транспирации, концентрировал весь жар во внутренности своей”. 4 октября, отъехав пять верст от станции Резина, он попросил вынести его из коляски и положить на землю. Так он скончался. Снова прокомментируем это словами Байрона:

…От несварения он умер, пищей сладкой
Объевшись, – и лежал у придорожных лип,
Стяжав проклятия страны, им разоренной, –
Как саранча, что мрет на ниве обнаженной.

(Песнь 7,36) 

И дополним свидетельством Безбородко: “При вскрытии тела его найдено необычайное разлитие желчи, даже, что части ея, прильнув к некиим внутренностям, затвердели… Много он должен казне…”.

После смерти Потемкина императрица назначает главнокомандующим друга де-Рибаса князя Г.С. Волконского. Под его руководством еще в июле 1791 года де-Рибас, возглавляя кавалерийскую атаку при Мачине, решает исход этого боя в пользу русских. За Мачин Афина награждает его орденом Александра Невского (наверное, Потемкина это добило. – А.Д.). А затем, в составе русской делегации, подписывает Ясский мир. Он выиграл свою войну – совершил суперподвиги, победил своего Посейдона и снискал благодарность Афины и подлинную славу.

На пути к Городу Солнца

Если справедливо предположение, что Одиссей – это, в сознании де-Рибаса перерожденный (возрожденный) Хаджибей, то нетрудно себе представить, что замысел основать город с таким античным именем на месте своей победы возник у него именно утром 14 сентября 1789 года, в кофейне Аспориди, на нынешнем углу Ланжероновской и Ришельевской. И он стал к этому готовиться.

“После взятия Хаджибея де-Рибас оставался в нем еще долго… и не терял напрасно времени; его поразила доброта Хаджибейского рейда, и свои предположения о возможности построения здесь гавани… он подкрепил целым рядом наблюдений и лично сделанных измерений, – пишет А. Дерибас. – Несомненно, что будущий сподвижник его по основанию Одессы, Франц Павлович де-Волан, состоял при нем еще в Хаджибее… По всем вероятиям, работы по измерениям рейда и другие были произведены ими вместе… Во всяком случае, план основания Одессы… был выработан исподволь, систематично, основательно”.

Показателем античных пристрастий де-Волана может для нас послужить тот факт, что при строительстве укреплений бывшего турецкого Аджидера (Овидиополя) (название турецкой крепости Хаджидер переводится как “бедный скиталец”, она названа Овидиополем теми же де-Рибасом с де-Воланом) он в 1795 году случайно наткнулся на древнюю могилу в каменном ящике. И немедленно объявил ее гробницей самого Овидия, о чем, как о сенсационной находке, оповестили мир парижские газеты. Разумеется, это оказалось ошибкой: впоследствии выяснилось, что захоронение действительно было античным, но совершено лет за триста пятьдесят до рождения поэта-изгнанника. Однако факт сам по себе симптоматичен: де-Волану очень хотелось найти “античного” Овидия.

Именно Овидий был бедным скитальцем в сознании классицизма того времени. По мнению эпохи, он некогда жил именно здесь. Поэтому и де-Волан так тоже считал. Он же автор и первого “античного” плана Овидиополя. 

Не менее показательным в этом отношении оказывается и первый план Хаджибея-Одессы, составленный де-Воланом зимой-весной 1794 года. Он свидетельствует, что город был задуман как античный с самого начала. Попытаемся “вчувствоваться” в замысел де-Волана.

В античной ментальности любые существенные действия, заполняющие человеческую жизнь: рождение, брак, смерть, основание города, дома или храма, освоение новой территории и т. д., – обладают значением и ценностью не сами по себе, а как повторение мифологического, идеального образца, как воспроизведение некоторого прадействия. И в античной мифологии существует представление об отделении богами тверди от хляби – о выделении организованного, упорядоченного пространства из первозданного хаоса как об изначальном акте творения. Овладение новой землей, будь то на основе военного ее захвата, будь то в результате открытия, становилось подлинно реальным в переживании каждого, только если с помощью точно исполненного ритуала в нем обнаруживалось повторение изначального мифологического акта творения.

Так, в частности, объяснялись обряды закладки городов у древних римлян еще в эпоху ранней империи. Проведя ночь у костра, основатели будущего города втыкали в землю шест (или копье), следя за тем, чтобы он стоял строго вертикально, и, когда шест, озаренный первым лучом восходящего солнца, отбрасывал на землю длинную тень, по ней поспешно проводили плутом борозду, определявшую направление первой главной улицы – декумануса (decumanus ager – поле, с которого вносится десятая часть продуктов); к ней выставлялся перпендикуляр, становившийся второй главной улицей – кардином (cardinis – ось, небесный полюс, граница), и у их пересечения возникало ядро города, центр, одновременно деловой, общественный и сакральный. Происходило как бы заклятие неупорядоченной первозданной природы; на ее хаотическую пустоту, повторив первичный акт творения, оказывалась наложенной четкая геометрия порядка и воли.

Полисная идея была модифицирована де-Воланом в планах Одессы 1803, 1809 и 1811 годов в так называемую “очаговую”, или “мегаполисную”. Она заключалась в проектировке восьми площадей как будущих самостоятельных очагов экономического и социокультурного притяжения населения строящегося города. Такие очаги, по мысли де-Волана, при своем стихийном разрастании объединяются в общий мегаполис по единому, “римскому” плану “как бы постепенно сливающимися крупными пятнами”. Эта идея создавала дополнительные резервы жизнеспособности Одессы. Одним из таких запланированных “очагов” была нынешняя Греческая площадь. Возможно, не случайно “круглый дом”, находящийся именно на ней, расположен точно на линии восхода солнца в день рождения Одессы

Трудно сказать, мог ли де-Волан знать при составлении плана зимой 1794 года задуманное де-Рибасом имя будущего города. Но ясно, что оно могло быть только античным. Удивительно удачная планировка одесских улиц и связанные с этим “комфортные” ощущения одесситов многократно отмечались в литературе. Этим мы обязаны не только высочайшему профессионализму и таланту де-Волана, но и его необычайной культурной чуткости к древнейшим традициям античного градостроения. Своим планом он сумел оптимально обеспечить освещение будущего города Солнцем. План де-Волана оказался, таким образом, совершенным воплощением античного градостроительного замысла де-Рибаса.

Одесса как памятник де-Рибасу, или “Археология” имени

В царствование Екатерины создание новых городов на юге России (как и в Римской империи) было самым обычным делом. “Избирался какой-либо пункт местным администратором… писалось об этом в Петербург, откуда шел на его имя указ: “повелеваем на сем, избранном вами, месте град воздвигнуть”. Таких городов воздвигалось до десятка ежегодно. Поэтому кажется удивительным, что градостроительная затея де-Рибаса с де-Воланом рассматривалась их противниками как едва ли не государственное преступление. Но это было именно так. “Никогда еще преступление не поднимало головы так высоко, безнаказанность и дерзость Рибаса достигли своего апогея”. Более всего сопротивлялись сторонники устроения главного порта на Черном море в Очакове. Самыми активными из них были граф Ф.В. Растопчин и вице-адмирал Н.С. Мордвинов – злейшие враги де-Рибаса. Начались бесконечные интриги. Впрочем, Растопчин предвидел свое поражение: “борьба не будет равной”, потому что “добродетель и достоинство всегда терпят поражение, когда против них вооружаются интрига и преступление”.

Мы знаем, что, “вооружившись интригой и преступлением”, де-Рибас “выиграл” свою Одессу. Де-Волан пишет об этом: “Приманчивые и корыстолюбивые предупреждения не укоснили возникнуть и, напрягая усилия свои возродить недоверчивость и затмить важное сие предприятие (построение одесского порта), вопияли о невозможности приведения сего в действо; однако твердость духа и усердие тех, на коих возложено руководство к произведению работ, противостояли буре сей, и устроение возымело свое начало 1794 года августа в 22 день”.

Можно видеть, что хитроумный де-Рибас и здесь повел себя как Одиссей: формально он добивался лишь устроения порта Хаджибей, а фактически заложил Город. Оставалось дать ему желаемое имя.

Последовательность взаимных “подарков” Афины и Одиссея такова. Рескрипт об устройстве в Хаджибее военной гавани с купеческою пристанью был подписан Екатериной 27 мая 1794 года. Эта дата – день свадьбы де-Рибаса. Подписывая рескрипт, императрица тем самым делала ему очередной подарок. Как бы “в ответ”, 22 августа де-Рибас закладывает монету с вензелем своей богини в основание будущего города и тем самым посвящает его ей. Этим же он ставит “памятник” себе, Одиссею. Естественно, что пока этот город никак не назван и продолжает именоваться Хаджибеем. Происходит это на месте, где некогда, по мнению де-Рибаса, был античный Одессос.

Проследим тайное и внезапное появление имени “Одесса”. В декабре “вице-адмирал де-Рибас выехал в Санкт-Петербург к Высочайшему Ея Императорского Величества двору… и минул первый и последний год жизни города Гаджибея!”. “В начале 1795 года название Гаджибей исчезает: его место заступает Одесса… Слово “Одесса” встречается в первый раз в заглавии Высочайше утвержденного 10-го Генваря 1795 года штата запасного соляного магазина… В другой раз город Одесса упомянут в указе 27-го Генваря 1795 года об учреждении Вознесенской губернии. На основании этого указа в состав новой губернии входили двенадцать уездов с 12-ю окружными и 7-ю приписными городами. Между приписными упомянут и “город Одесса, татарами Гаджибей именованный”, приписанный к Тираспольскому округу”.

Вот и вся тайна. Де-Рибас специально приехал в Петербург, чтобы договориться с императрицей о новом имени Хаджибея. Екатерина сделала де-Рибасу высший и тайный подарок: позволила ему назвать новый город своим античным именем, освятив его своей “женской” сущностью и покровительством. Никакого специального указа о названии города в таких условиях и быть не могло – это было закамуфлировано другим “указом” – о соляном магазине

Трудно себе представить, чтобы штат “запасного соляного магазина” требовал именно Высочайшего утверждения! Не менее трудно представить, чтобы имя “Одесса” после такого утверждения могло бы в России кем-то оспариваться. И это имя, данное явочным порядком, было закреплено в следующем указе – от 27 января – как факт, который уже далее не обсуждается. Он и не обсуждался. И, чтобы у де-Рибаса в дальнейшем было поменьше неприятностей с Растопчиным, Мордвиновым и др., императрица подчинила его непосредственно своему последнему любимцу – Платону Зубову, тогда екатеринославскому, таврическому и вознесенскому генерал-губернатору. А также “подарила” своему Одиссею на развитие новорожденной Одессы 712 тыс. рублей (по утверждениям Ф.В. Растопчина – 1 миллион 200 тыс.).

Трудно не восхититься – придумано все очень остроумно: Одесса началась с шутки и розыгрыша. Афина с Одиссеем развлеклись и снова всех провели. Никто ничего не понял. Завистникам оставалось только брюзжать, что де-Рибас “обманным образом вынудил у престарелой государыни согласие на построение никому не нужного города”. Императрица с де-Рибасом обхитрили и современников, и потомков – они тайно поставили памятник в лице Одессы самим себе. В этом и есть смысл их поступка.

Смысл основания Одессы де-Рибас “обозначил” и другой существенной для себя символикой: дата на монете – 1784 год – не случайна, она отстояла от даты закладки ровно на десять лет. Это – срок странствий Одиссея, после которых он вернулся домой. Так и де-Рибас, основав свою Одессу, закончил свою военную эпопею и “вернулся домой” – в знак этого он уложил оружие (кинжал) в закладную траншею дома своего боевого друга князя Волконского, с которым вместе выиграл свою последнюю битву при Мачине.

В первом гербе Одессы, Высочайше утвержденном 22 апреля 1798 года, при жизни де-Рибаса, обозначена также и существенная для него мальтийская символика. В верхней части, под разветвлением шеи орла, видны “ласточкины хвосты” подарка Екатерины – ордена Св. Иоанна Иерусалимского (Винклер П.П. Гербы городов, губерний, областей и посадов Российской империи. СПб. 1899. – с. 109).

После смерти Екатерины в ноябре 1796 года Одессу у де-Рибаса отняли. Его жизнь без любимой государыни, без любимого партнера по играм во многом утратила вкус, стала пресной. Остаток своих лет он проводит в Петербурге, вынужденный терпеть унижения и бесконечные капризы императора Павла. Возможно, не случайно, оставшись без покровительства своей Афины, он утрачивает свой “потос” и погибает через четыре года, запутавшись в собственных интригах.

Одесса за эти годы без де-Рибаса тоже чуть было не погибла. Но ее спасли и поставили на ноги наследники де-Рибаса – Ришелье и Ланжерон, продолжатели его дела. Они сумели воплотить его мечту в жизнь. Поэтому Одесса оказалась лучшим “выигрышем” де-Рибаса – она самим своим существованием “обессмертила” его имя. Наверное, также не случайно Провидение позаботилось о том, чтобы мы через двести лет нашли остатки его тайного, “археологического” замысла. Ведь образ Одиссея и в нашем сознании – это символ тайны надежды и выживания культуры вопреки всем испытаниям, выпавшим на ее долю в столетии.

 

…Историческая память причудлива. У постамента памятника Екатерине бронзовые фигуры де-Рибаса и Потемкина были поставлены рядом, в одной компании с Зубовым и де-Воланом. В такой же компании они остались и в дворике Одесского историко-краеведческого музея. Быть может, с “высшей” точки зрения это и справедливо. Ведь Потемкин своими руками создал именно такого де-Рибаса, который сумел основать именно такую Одессу.

---

Опубликовано в журнале «Октябрь» 2005, №7