Не только упадок Польши оказался удобным средством для усиления могущества России, но и внутреннее расстройство шведского государства содействовало развитию её силы и значения в Европе. В Швеции, как и в Польше, сословные привилегии породили борьбу между королевскою властью и дворянством, в которую вмешивались другие державы. В Швеции, как и в Польше, реформы в области государственного права в пользу монархической власти могли положить конец влиянию России на дела соседнего государства. Благодаря перевесу Пруссии и России, реформы такого рода оказались невозможными в Польше; в Швеции, напротив, королю Густаву III удалось ограничить власть привилегированных сословий, и тем самым спасти государство от той опасности, которая повела к разделам Польши. В этом подвиге заключается значение царствования короля Густава III. Государственный переворот, совершившийся в начале этого царствования, служил оборонительною мерою в борьбе против перевеса могущественного соседа. Густав III не хотел, однако, довольствоваться обороною и мечтал о расширении пределов Швеции, о возвращении ей потерянных в предыдущая царствования провинций. Вследствие чего столкновение между Швециею и Россиею сделалось неизбежным. Театром войны служила Финляндия, неоднократно бывшая яблоком раздора в борьбе между Россиею и Швециею.

Завоевание Финляндии началось при Петре Великом и продолжалось при Елизавете Петровне. Надеясь возвратить себе провинции, уступленные России в силу Ништадтского мира, Швеция потеряла значительную часть Финляндии, до реки Кюмене (1743).

Мир, заключенный между Россиею и Швециею в 1743 году, был лишь перемирием. Густав III возобновил борьбу в надежде, если не возвратить себе все области, занятые Петром, то по крайней мере отвоевать Финляндию. Король не мог достигнуть желанной цели. Река Кюмене оставалась границею, отделявшею шведскую половину Финляндии от русской. Тем самым не прекратились стремления обеих держав соединить всю Финляндии в одно целое. Вопрос этот был решен в пользу России в царствование внука Екатерины.

После кончины Карла XII, Швеция, все еще называясь монархиею, в сущности была республикою. Во всех отношениях шведские короли находились в полной зависимости от дворянства. Депутаты шведских сеймов, не менее польских, оказались продажными, доступными внушениям иностранных держав. Французские и русские деньги играли весьма важную роль при решении дел на сеймах.

Тотчас же после своего воцарения, Екатерина позаботилась о том, чтобы в Швеции сохранялось неподвижно прежнее ограничение монархической власти. Далее приходилось бороться против влияния Франции на шведских вельмож, именно потому, что Франция стремилась к усилению монархической власти в Швеции. Русский посланник в Стокгольме, граф Остерман, в 1766 году, узнал о заговоре королевской партии, направленном против приверженцев сословных привилегий; в нем играла важную роль королева, сестра Фридриха Великого. Русское правительство тратило значительные суммы денег для того, чтобы противодействовать таким попыткам политической реформы в Швеции. При этом Екатерина указывала иногда на то обстоятельство, что не только Россия, но и Пруссия в свое время гарантировала сохранение в неизменном виде шведской конституции. Все более и более ясно обнаруживалось желание Франции содействовать перевороту в Швеции, где начали говорить о необходимости освобождения от “русского ига”. Не без раздражения жаловалась в это время Екатерина на образ действий королевской четы, находившейся в некотором разладе с русским посланником.

Во время первой турецкой войны Швеция легко могла сделаться опасною России. Франция силилась устроить тесный союз между Портою и Швециею. Одновременно, Густав, бывший в то время наследником, начал действовать в пользу усиления королевской власти, так что русское правительство для того, чтобы успешнее противодействовать этому намерению, должно было опять отправить в Швецию чрезвычайно значительные денежные средства.

Понятно, что вступление на престол Густава III (в феврале 1771 года) сильно беспокоило Екатерину. Можно было предвидеть решительную перемену в государственном строе Швеции, причем едва ли можно было надеяться на секретный параграф прусско-русского договора 1769 года, в силу которого обе державы гарантировали друг другу сохранение в неизменном виде государственного права Швеции. Остерман из Стокгольма послал в Петербург нарочного курьера с требованием новой присылки денег, объявляя, что у него осталось не более 9.000 рублей. Екатерина написала Панину: “Лучше дать денег, нежели видеть в Швеции самодержавство и с ним войну посредством французских денег и интриг: итак, старайтесь, чтобы Остерман снабжен был нужным и в пору”. Это нужное состояло в 337.900 рублях. В то же самое время, когда король Густав III говорил о своем намерении посетить Екатерину в Петербурге, им было приготовлено все для совершения переворота в Швеции). Происходили по этому предмету тайные беседы между королем и Верженном.

Еще в то время, когда он был лишь наследным принцем, Густав находился под влиянием французских государственных людей, наставлявших его, каким образом можно было со временем изменить государственный строй Швеции. Вез денежных средств, предоставленных ему Франциею, король не имел бы возможности приступить к делу освобождения монархической власти от опеки аристократического элемента.

Накануне государственного переворота в Швеции, Екатерина писала к г-же Бьельке: “Сердце говорит мне, что ваш любезный шведский король и его милая маменька не сделают ничего путного. Узнав о совершившейся перемене, она писала: “Я нахожу, что молодой шведский король не придает большого значения самым торжественным клятвам и уверениям, которые он высказывает. За день до революции он объявил бунтовщиком и виновным хританштадтский гарнизон, а на другой день принял её сторону. Никогда законы ни в какой стране не были так нарушаемы, как в Швеции при этом случай, и я вам ручаюсь, что этот король такой же деспот, как сосед мой, султан: ничто не удерживает его”. Немного спустя, Екатерина насмехалась над страстью к завоеваниям Густава, высказывая предположение, что король сделает нападение на Норвегию. Русское правительство считало нужным отправить несколько полков к границе Финляндии. Возникла мысль о наступательной войне против Швеции, однако осуществление её оказалось невозможным, потому что в это же время, при необходимости продолжения турецкой войны, нужно было сосредоточивать вей силы и средства для достижения выгодного мира с Портою.

Во всяком случай, при разрыве со Швецией, Россия могла рассчитывать на содействие тех элементов шведского общества, которые были недовольны переменою, совершившеюся в Швеции. В первые годы царствования Густава постоянно возобновлялись слухи о неминуемо предстоявшем разрыв между Швецией и Россией. В то же самое время, однако, король не переставал говорить о своем намеренье отправиться в Петербург для личного свидания с императрицею. В разговоре с русским посланником Стахиевым, сменившим Остермана, король заметил, что надеется своим посещением устранить то неблагоприятное мнение, которое, благодаря внушениям недоброжелателей, о нем составила себе императрица. Впрочем, вскоре узнали, что Франция всячески старалась препятствовать поездке Густава III в России.

Екатерина писала к г-же Бьельке: “Если он (Густав III) приедет ко мне в гости, то по неравенству наших лет я предвижу, что он будет страшно скучать со мною. Кроме того он француз с ног до головы” и пр.. К тому же Екатерина была недовольна приемом, оказанным Стахиеву в Стокгольме, и вообще весьма резко отзывалась об образе действий короля. Как бы то ни было, Екатерина не желала свидания с Густавом. Панин писал Симолину, заменившему Стахиева: “Если от вас будут выведывать относительно того, как наш двор смотрит на это путешествие, то говорите, что вами получены частные, но верные известия о намерении императрицы провести почти все будущее лето в разных путешествиях, которые удалят ее от Петербурга. Вы видите, что дело идет об избежании, возможно приличным образом, всех внушений со стороны короля относительно этого путешествия.

Когда, в феврале 1777 года, управлявши посольскими делами в Стокгольме (в отсутствие Симолина) Рикман дал знать, что весною король поедет в Финляндию и оттуда в Петербург, Екатерина написала Остерману: “Напишите Рикману, что я проведу весну и лето в Смоленске”.

Не смотря на все это, в 1777 году все-таки состоялось свидание между Екатериною и Густавом. В характере обоих было много общего. Оба они были обязаны значительною долею своего образования и взглядов французской литературе просвещения; оба отличались честолюбием, дорожили славою, любили окружать себя блеском и роскошью престола. Нельзя не признать, что Екатерина превосходила Густава тотальностью, силою воли, проницательностью ума, политическими способностями.

Нельзя сказать, чтобы свидание между Густавом и Екатериною сблизило значительно короля с императрицею. Екатерина обласкала своего родственника, подарила ему большую сумму денег и начала с ним переписку. Однако король не произвел особенно благоприятного впечатления на императрицу. Тем не менее, он написал к графу Крейцу: “Мое путешествие удалось сверх ожидания, и я уже пожинаю плоды его” и пр. В другом письме сказано, что целью поездки Густава в Петербург было желание успокоить императрицу относительно результатов государственного переворота 1772 года, что вследствие свидания исчезли последние остатки огорчения Екатерины поэтому поводу и что недоверие уступило место искренней дружбе. Вскоре, однако, шведский посланник в Париже, граф Крейц, писал королю (5 сентября 1777 г.): “Верженн сказал мне, что императрица после вашего отъезда употребила выражения, из которых видно, что её дружба не искренна; она, между прочим, заметила, что не верит в истину дружбы вашего величества”.

В Петербурге действительно не особенно благоприятно отзывались о короле. Великий князь Павел Петрович писал Сакену: “Нас посетил великий и славный дон Густав Шведский, герой севера. По этим эпитетам вы можете судить о впечатлении, произведенном им на нас. Это самый блестящий ветреник нашего века. У него были какие-то виды на нас, которых осуществление ему не совсем удалось” и пр..

Между тем как Густав был убежден в том, что Екатерина вполне помирилась с мыслью о необходимости монархического начала в Швеции, Симолин в Стокгольме находился в сношениях с противниками короля, надеявшимися лишить его результатов государственного переворота 1772 года. Так, напр., Симолин спросил однажды (в 1777 году), одного из сенаторов, барона Функа, как можно поправить сделанное на сейме 1772 года и возвратить народу его прежнюю вольность, отнятую самым оскорбительным насилием. Другой раз, Симолин уверял майора Пайкуля, что петербургский двор не переменил своей системы относительно Швеции, и что шведы всегда могут рассчитывать на готовность России содействовать восстановлению шведской свободы. Когда, в 1779 году, Густав III предлагал заключить договор между Россиею и Швециею, Екатерина уклонилась от этого, выставляя на вид, что заключение договора непременно возбудит сильное неудовольствие как в Англии, так и во Франции.

Таким образом, оказывалось невозможным устранить антагонизм между Россиею и Швециею. Еще в 1775 году Густав III заметил, что разрыв между обеими державами отсрочен лишь польскими делами и турецкою войною. “Все клонится к войне в настоящем или будущем году”, сказано в записке короля; “должно, не теряя ни одной минуты, готовиться к обороне. Чтоб окончить по возможности скорее такую войну, я намерен всеми силами напасть на Петербург и принудить таким образом императрицу к заключению мира”. Эта программа действий была в точности исполнена Густавом тринадцать лет позже, в 1788 году.

Все это не мешало королю писать Екатерине между прочим: “Я люблю мир и не начну войны... Швеция нуждается в спокойствии... Король этого государства не может начать войны без согласия чинов, и то обстоятельство, что он сам в этом отношении связал руки себе и своим наследникам, должно считаться ручательством основательности такого убеждения с его стороны”. Впоследствии оказалось, что, во первых, король нарушил это постановление государственного права, решаясь на наступательную войну с Россиею, и что, во вторых, он при первом случае позаботился об уничтожении этого параграфа шведской конституции.

Впрочем, Екатерина и Густав в продолжение нескольких лет обменивались весьма дружескими, исполненными любезностей письмами. Екатерина подробно рассказывала королю о рождении и воспитании великого князя Александра Павловича; Густав отправил своего шталмейстера, Мунка, в Петербург к Екатерине и великому князю Павлу Петровичу с подарками, состоявшими из экипажей и лошадей. Когда, в 1782 году, у короля родился второй сын, он просил императрицу быть восприемницею новорожденного. Екатерина занималась изучением истории, получала от Густава книги по истории Швеции, хвалила его ученость, когда он для неё составил обзор содержания отправленных к ней книг, и уверяла его, что она смотрит на него, как на самого достойного члена Академии Наук, и пр..

В 1783 году, состоялось второе свидание между Екатериною и Густавом в Фридрихсгаме. Между тем, как пребывание короля в Петербурге, в 1777 году, продолжалось целый месяц, свидание в Финляндии ограничилось несколькими днями. И на этот раз король не произвел благоприятного впечатления на Екатерину. В Нескольких письмах её к императору Иосифу и к Потемкину встречается целый ряд резких отзывов о короле, о его тщеславии и мелочности, о недостатке в нем искренности и пр.. Впрочем, и Густав III, как видно из его беседы с Леопольдом Тосканским, с которым он встретился вскоре после своего путешествия в Финляндии, не был доволен свиданием с Екатериною.

Осенью 1783 года, Екатерина писала Густаву, находившемуся тогда в Венеции: “Говорят, что вы намерены напасть на Финляндии и идти прямо к Петербургу, по всей вероятности, чтобы здесь поужинать. Я, впрочем, не обращаю внимания на такую болтовню, в которой выражается лишь игра фантазии”.

В 1784 году, Екатерина писала Потемкину о намерении Густава III напасть на Норвегию и о необходимости подвинуть на всякий случай русские войска к границам Финляндии. Около этого времени между шведским королем и французским двором происходили переговоры по вопросу о том, насколько Густав, в случае разрыва с Россиею, мог рассчитывать на помощь Франции. По возвращении в Швеции, Густав, в переписке с французским министерством, указывал хвастливо на значительные средства, которыми располагала Швеция для войны с Россиею, так что Людовик XVI, желавши сохранения мира, должен был сдерживать пыл короля.

Весною 1784 года, Густав находился в Финляндии. В 1786 году, один русский генерал, под предлогом обыкновенного путешествия, объехал всю Финляндию, осмотрел крепости и дефилеи, обращал внимание на места, удобные для военных действий против Швеции, и старался разузнать о настроении умов населения Финляндии. Во все это время русский посланник в Стокгольме оставался противником короля и поддерживал тесные связи с партией недовольных. В этом отношении действовали одинаково Остерман, Симолин, Морков и Разумовский. В доме русского посланника происходили сходки оппозиционных депутатов сейма. Граф Аксель Ферзен и семейство Браге, на сейме 1786 года, находились во главе партии, враждебной королю. Не даром король требовал удаления Моркова; вскоре ему пришлось настаивать и на удалении Разумовского. Говорили, что последний чрез барона Спренгтпортена, вступившего впоследствии в русскую службу, узнавал о подробностях событий на сейме, которые могли считаться настоящею причиною войны 1788 года; рассказывали далее, что Спренгтпортен сообщил князю Потемкину тайные проекты обороны Швеции и Финляндии, которые были составлены им и одобрены королем. Вступление Спренгтпортена в русскую службу было чувствительною потерею для Швеции и значительною выгодой для России. Он в борьбе между Густавом и Екатериною играл ту роль, которую при Карле XII и Петре Великом играл Паткуль.

Густав III должен был думать о средствах остановить действия России, клонившиеся к ущербу самостоятельности и целости Швеции. Успешные военные действия могли положить конец агитации дворян, противников короля. Средством спасения монархического начала была военная диктатура. В этом смысле начавшаяся в 1788 году война была как бы продолжением государственного переворота 1772 года.