Военные действия России против Швеции в 1789 году начались довольно удачно. Русским войскам удалось занять некоторые важные места в южной Финляндии. Так, например, уже весною 1789 года был взять город Христина. Зато известие о неблагоприятном исходе схватки русских и шведских войск при Киро, или Паросальми, до того поразило императрицу, что она заметила: “Двадцать семь лет такого известия не получала”. Глубокое впечатление, произведенное этим маловажным событием, свидетельствует об утомлении и расстройстве Екатерины.

Более важные встречи происходили на море, где они начались успешными действиями сооруженная в последнее время галерного флота. Екатерина посвящала этому предмету особенное внимание и назначила главнокомандующим галерным флотом принца Нассау-Зигена, весьма успешно сражавшегося в 1788 г. с турецким флотом в Днепровском лимане. 14 (25) июля произошло между Ворнгольмом и берегами Швеции столкновение русского флота, которым командовал Чичагов, с шведским; сраженье не имело решительного исхода. Зато главнокомандующему галерным флотом, принцу Нассау-Зигену, удалось разбить шведский галерный флот при Свенкзунде или Роченсальме (13 — 24 августа). Екатерина сравнивала эту победу с Чесменскою битвою. Она сообщила Гримму и Циммерманну об этом событии, нарочно отправив свои письма по обыкновенной почте с целью, чтобы они распечатывались и читались на дороге.

По поводу этого морского сраженья, по внушенью Густава, в “Hamburger Zeitung” был напечатан рассказ, не соответствовавший истине. Екатерина собственноручно составила возражение на эту статью. Она смеялась над королем, замечая: “La Majesté Gustavienne ударилась в бегство, как собака, которую прогнали из кухни”. Вместе с тем, императрица выразила надежду, что при столь успешных действиях русского оружия можно рассчитывать на скорое окончанье войны.

Однако, дальнейших успехов в течение 1789 года не было. Екатерина была весьма недовольна бездействием командующего сухопутными войсками, Мусина-Пушкина. Для достиженья мира, в котором сильно нуждалась Россия, нужны были дальнейшие победы. Турция рассчитывала на помощь Швеции; Пруссия желала ограничения могущества России; Англия поддерживала султана; Польша надеялась воспользоваться затруднительным положеньем, в котором находилась Россия, для соединения с Пруссиею и Швециею против опасного соседа; Австрия была занята вспыхнувшей революциею в Нидерландах, и к тому же продолжала действовать крайне неудачно в турецкой войне; Дания не имела возможности оказать услуги России в качестве её союзницы. Таким образом, Россия стояла одиноко. Не даром Безбородко в это время, в письмах к разным лицам, указывал на чрезвычайно затруднительные обстоятельства, в которых находилась Россия, на расстройство финансов, на недостатки в административном организме, и пр.

Из записок графа Сегюра видно, в какой мере Англия и Пруссия были довольны тем, что война России с Швециею и Турциею затягивались. Порою, эти державы предлагали свои добрые услуги, но в то же время постоянно старались сеять раздор между воюющими державами. Екатерина зорко следила за образом действий обеих держав, и поэтому руководствовалась правилами крайней осторожности. Потемкину она писала: “Каковы цесарцы бы ни были и какова ни есть от них тягость, но оная будет несравненно менее всегда, нежели прусская, которая сопряжена со всем тем, что в свете может только быть придумано, поносным и несносным. Мы пруссаков ласкаем; но каково на сердце терпеть их грубости и ругательством наполненные слова и дела!” В одной из записок императрицы, относящихся к этому времени, читаем следующие слова: “Молю Всевышнего, да отмстить пруссаку гордость. В 1762 году я его дядюшки возвратила Пруссию и часть Померании, что не исчезнет в моей памяти. Не забуду и то, что двух наших союзников он же привел в недействие, что со врагами нашими заключил союз, что шведам давал денег и что с нами имел грубые и неприлично повелительные переписки. Будет и на нашу улицу праздник авось либо!”.

В это время считали возможным нападение Пруссии на остзейские провинции, что могло иметь роковые последствия. “Теперь мы в кризисе”, сказала Екатерина 24 декабря 1789 года, “или мир, или тройная война, т. е. с Пруссиею”; а 31 декабря: “Теперь кризис; пруссаки мешают миру и готовы начать войну с нами и с императором; все державы в ферментации, одна Гишпания спокойна”, и пр.

Когда Пруссия, в начале 1790 года, обратилась к императрице с вопросом об условиях, на которых она хотела бы заключить мир, русское правительство заявило о следующих требованиях: Швеция и Турция должны объявить, что начали войну без причины; о турецких делах должно трактовать особо от шведских; в Швеции должно быть восстановлено государственное право, существовавшее там до 1772 года, и т.п. Понятно, что Густав III не мог и думать о сложении оружия. Он начал войну для обеспечения результатов государственного переворота 1772 года, и потому не мог согласиться на подобные условия мира.

Екатерина, ожидавшая с часу на час нападения Пруссии, писала Потемкину 13 мая 1790 года: “Мучит меня теперь несказанно, что под Ригою полков не в довольном числе для защищения Лифляндии от прусских и польских набегов, коих теперь почти ежечасно ожидать надлежит. Король шведский мечется всюду, как угорелая кошка. Долго ли сие будет, не ведаю; только то знаю, что одна премудрость Божия и его всесильные чудеса могут всему сему сотворить благой конец. Странно, что воюющие все хотят и им нужен мир. Шведы же и турки дерутся в угодность врага нашего скрытного, нового европейского диктатора (короля прусского), который вздумал отнимать и даровать провинции, как ему угодно: Лифляндию посулил с Финляндиею шведам, а Галицию полякам” и пр. Таким образом, Россия должна была готовиться к третьей кампании против Швеции. Война требовала крайнего напряжения сил и средств.

Поход 1790 года начался занятием шведами Балтийского Порта, 6(17) марта, который они, впрочем, очистили опять по истечении нескольких часов. Известие об этом эпизоде, хотя и оставшемся без последствий, произвело сильное впечатлите в Петербурге. В Финляндии русские войска дрались неуспешно и были разбиты в разных мелких стычках. Озабоченная всем этим, императрица искала утешения в чтении и научных занятиях. Впрочем, решительных действий не происходило. В лагере шведов возник план обойти крепости Фридрихсгам, Выборг, Вильманштранд, Нишлот, идти прямо на Петербург и занятием столицы принудить Екатерину к заключению мира.

В Петербурге узнали о намерениях шведов и сильно беспокоились. Ходили слухи о сильном вооружении шведов на море. Храповицкий писал 3 мая 1790 года: “Шведский корабельный флот в 26 парусах подходит к Чичагову, на Ревельской рейде стоящему. Великое беспокойство. Почти ночь не спали (т. е. Екатерина не спала). Граф Безбородко плакал”.

На другой день было получено известие о победе, одержанной Чичаговым над шведами у Ревеля. Обрадованная этим событием Екатерина назвала его в письме к Павлу и Марии “велiе чудо Божiе”.

Однако, победа Чичагова не устранила опасности, грозившей столице. Шведский флот приближался к Кронштадту. Когда, однажды, в одном из предместий Петербурга случился нечаянно взрыв запаса пороха, испуганная публика думала, что шведы находятся уже в городе. Во время морской битвы при Сейскаре (23-24 мая) гром пушек был слышен в Петербурге. Беспокойство достигло высших пределов. Ходили разные слухи об исходе битвы. Соединение эскадр под командою Крузе и Чичагова на этот раз отклонило опасность, грозившую столице. Шведский флот удалился в Выборгскую бухту, где оставался некоторое время блокированный русским флотом. Екатерина в крайнем волнении следила за движениями эскадр. Нассау-Зиген с галерным флотом успел присоединиться к эскадрам Крузе и Чичагова. Положение шведов внезапно сделалось отчаянным. Они так тесно были окружены русскими кораблями и войсками, что Екатерина отправила судно с съестными припасами и пресною водою для короля Густава III, а Нассау-Зиген сделал ему предложение сдаться на капитуляцию. Густав во что бы то ни стало должен был пробить себе дорогу из Выборгской бухты: шведский флот не без громадной потери проложил себе путь через густой строй русских кораблей и галерных судов. Это событие могло считаться равносильным блестящей победе, одержанной над шведами, которые потеряли: убитыми, раненными и взятыми в плен несколько тысяч человек, семь линейных кораблей, два фрегата и множество мелких судов.

Тяжелый удар, нанесенный королю Густаву, произвел сильное впечатлите на современников. В Лондоне, тотчас же по получении известия об этом событии, собралась конференция министров; в Стокгольме происходили совещания представителей дипломатического корпуса; английский посланник Роберт Листон изъявил готовность отправиться в Петербург для открытия переговоров о мире. Возникла мысль о переводе Стокгольмского банка в другой город и об удалении всех драгоценных предметов из шведской столицы.

Можно было ожидать нового столкновения между шведскими и русским флотами при Свенкзунде, куда удалились шведы. От исхода этой битвы могла зависеть судьба короля и Швеции. Второе поражение могло повлечь за собою полную катастрофу Густава.

На том самом месте, где были разбиты шведы, в августе 1789 года, принцем Нассау-Зигеном, он хотел 28 июня 1790 г. — то была годовщина воцарения Екатерины — нанести смертельный удар королю и его флоту.

Вышло иначе. Русские были разбиты на голову. Их потеря доходила до нескольких тысяч людей.

Не без труда Екатерина сохранила спокойствие и присутствие духа. Она писала Безбородке, что должно следовать примеру Фридриха Великого, никогда в подобных случаях не предававшегося отчаянию. Когда Нассау просил отставки и возвратил императрице все свои ордена, она сумела ободрить и утешить его письмом, свидетельствующим о её великодушии и мудрости. Здесь было сказано между прочим: “Боже мой, кто не имел больших неудач в своей жизни? Величайшие полководцы имели свои невзгоды. Покойный прусский король был действительно велик после большой неудачи: тогда он снова являлся на сцену, более нежели когда либо окруженный славою; все считали все проигранным, и в то время он снова разбивал врага” и пр. В письмах к Алексею Орлову и Голицыну Екатерина тоже выказывает необычайную твердость и мужество. Зато в письме к Потемкину сказано: “Дело с гребною флотилиею мне столь прискорбно, что после разнесения черноморского флота бурею ничто столько сердце мое не сокрушило, как сие”.

Теперь можно было думать о заключении мира. Широкие планы короля Густава оказались неудобоосуществимыми. Неоднократно, в продолжение трехлетней борьбы, он выражал желание хотя бы однажды разбить русских, чтобы затем иметь возможность заключить мир. Теперь этот благоприятный случай к открытию переговоров представился. Король не мог желать, чтобы будущность его зависала от морской битвы. Надежда на турецкие субсидии оказалась тщетною; Пруссия вступила в переговоры с Леопольдом II; польские смуты лишали Густава надежды на помощь со стороны Речи Посполитой. Все партии в Швеции желали мира.

И Екатерина видела необходимость окончания войны. Опасность, грозившая ей со стороны Англии и Пруссии, не прекращалась; польские дела все более и более обращали на себя внимание императрицы; перемена на престоле в Австрии не предвещала России ничего хорошего.

При посредстве испанского дипломата в Петербурге, Гальвеса, начались переговоры. Игельстрём в качестве уполномоченного России отправился в Финляндию. Переговоры продолжались четыре недели. Россия не хотела уступить Швеции ни пяди земли и настаивала на том, чтобы в мирном договоре не было упомянуто о Турции. Зато обе договаривающиеся стороны устно выразили надежду на скорое восстановление мира между Россиею и Портою.

Мир, заключенный в Вереле 3 (14) августа, нисколько не изменяя территориальных отношений между Швециею и Россиею, все таки заключал в себе важную перемену. Россия не настаивала на гарантии прежнего государственного права, о прежних соглашениях по этому вопросу не было и помина. Таким образом, Густав III достиг желанной цели — освобождения от вмешательства во внутрение дела Швеции.

Известие о Верельском мире произвело неблагоприятное впечатление в Лондоне и Берлине. Шведский посол в Константинополе, при получении известия о мире, очутился в неловком положении. Тем довольнее была Екатерина, успевшая окончить войну без посредничества какой либо державы. Особенно резко отзывалась она при этом случае о Пруссии. В её письме к Потемкину сказано: “Одну лапу мы из грязи вытащили; как вытащим другую, то пропоем аллилуйя”. Потемкин писал, что стал спать спокойно с тех пор, как узнал о мире с Швециею; императрица отвечала: “Ты пишешь, что спокойно спишь с тех пор, что сведал о мире со шведами; на сие тебе скажу, что со мною случилось: мои платья все убавляли от самого 1784 года, а в сии три недели начали узки становиться, так что скоро паки прибавить должно меру; я же гораздо веселее становлюсь”.

Конечно, и личные отношения между Густавом и Екатериною тотчас же изменились к лучшему. Храповицкий замачает 6 августа: “Получено собственноручное письмо от короля шведского к её величеству; просить, по связи крови, возвратить к нему amitié, забыть сию войну, как быстро пронесшуюся грозу”. Екатерина в беседе с Храповицким заметила, что никогда не имела дружеского расположения к королю. В ответе последнему Екатерина упрекнула его в том, что он оказался доступным наветам недоброжелателей. Отправляя в Швецию посланником Палена, Екатерина оказала ему, “чтобы имел глаза и уши, но сам бы ни во что не вмешивался”. Очевидно, императрица убедилась в невозможности относиться к Швеции так, как она обращалась с Польшею. Агитация русских дипломатов в Стокгольме против монархической власти должна была прекратиться. Борьба против французской революции на некоторое время соединила потом Россию с Швециею, а немного спустя, в царствование внука Екатерины, возобновилась между обеими державами война из-за Финляндии, окончившаяся в пользу России.