СОК ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОГО В СУЩНОСТИ,
Начале и важнейших событиях войны, происходившей между Высокою Портою и Россией от 1182 во 1190 год гнджры (1769—1776).

II.

Визирство Халиль-Паши. Картальское сражение.

Халиль-Паша, как мы сказали, вступил в должность верховного визиря семнадцатого шабана 1183 (10 декабря 1769) в Баба-дагы. Тотчас собран был совет для совещания о потребностях походу. Между тем Москвитянин овладел Молдавией в Валахией, в Бухаресте взял в плен валахского воеводу, рассеял мусульман, отряженных для защиты этого города, в, в феврале, напал на Юрьево, или Джурджево, крепость, лежащую при Дунае, насупротив Русчука, но отступил назад, порядком покушав сабли, по храбрости войска, переправившегося с противоположного берега. При всем том, как Юрьево лежит только в семи или восьми часах пути от Бухареста, столицы Валахии, и находилось по соседству с неприятелем, то от времени до времени не переставал он производить нападения на эту крепость, пока следующею весною не принудил нас оставить ее так же, как мы оставили Хотин: тогда, окопав ее рвами и наполнив войском, гяур в ней и утвердился.

Весна приближалась. В последних числах месяца шеваля, который в том году совпадал со временем самой сильной стужи (от 22 января по 20 февраля 1770) новый хан Татар, Каплан-Гирей, прибыль в Баба-дагы и зашла речь о том, чтобы переправясь через Дунай, вытеснить неприятеля из Буджака, смежного с Картальскою Равниною. В этот год, по мудрости Аллаха, в Дунай воды явилось чрезвычайно много: моста, по примеру предыдущего года, нельзя было навести; но как Исмаил, Килия и Юрьево еще находились в наших руках, то мы без труда могли переправить армии на паромах и лодках. Множество войска накопилась таким образом за рекою, и начальство над ним было вверено нынешнему айдынскому байлербею, Абди-Паше, который построился лагерем поближе к Дунаю, тогда как подальше к северу, рыскал Каплан-Хан с своими Татарами. Сорок дней простояли они насупротив неприятельского лагеря, расположенного поблизости их, на расстоянии от пяти до десяти часов пути. Москвитянин сначала показывал вид слабости и нищеты, и не трогаясь с места, распустил слухи, будто у него есть нечего. Абди-Паша и хан развернулись по правую и во левую сторону его лагеря, и уверили себя, будто нет нечего легче как атаковать неподвижного врага. Обманывая себя насчет ничтожества неприятельских сил, они посылали в главную квартиру записочки, которые ходили у нас по рукам, и в которых неоднократно было сказано: “Буде угодно Аллаху, мы на днях произведем ночную атаку, и неприятеля сметем с лица земли.” Но неприятель проведал об этих затеях. То что они называли “ночною атакой”, Москвитянин имеет скверную привычку делать всегда прежде нас. Он подослал горсть гяуров к нашей позиции. Эти летучие отряды разъезжая вокруг лагеря, хорошенько обозрели местоположение, взяли и дали взять около десяти человек пленных, и проникли все состояние исламской рати. Узнав об ее готовности к ночному нападению гяур, по своему обычаю однажды, впотьмах, на заре, нечаянно схватил ее за бороду и измял правоверный народ как маленьких перепелок.

Но, прежде чем это случилось, виддинский бейлербей, Каныкыран-Паша, вызван был в главную квартиру для занятия места янычарского аги. Начальствуя в Виддине, он так же храбро разделывался с неприятелем, рассеянным по Валахии, как тот мужик, в басне, что встретясь с мишкою, говорил ему издали: “Здорово, брат медведь?” Потом однако ж случилось Его Благополучию, переправясь на другой берег, кое-где одержать нечто в роде поверхности над неприятельскими отрядами. Он приписал эти виктории своему воинскому счастью и ничтожеству Москвитянина, и когда Абди-Паша расположился с татарским ханом на Картальской Равнине, ему ужасно захотелось быть третьим сподвижником в их предприятии. За месяц до сражения, в военном совете, он несколько раз приступал к верховному визирю с просьбою: “Эфенди мой, дай мне янычар-рабов! позволь перейти на ту сторону! я буду правой ногой паше и хану!... По милости Аллаха, мы втроем сдуем неприятеля со света как пыль с зеркала!” На вид, желание его казалось дельным, и верховный визирь согласился. Новый янычарский ага, собрав всех янычар, бывших в визирском лагере, с пушками и съестными припасами, переправился на правый берег, употребив на это около сорока дней времени. День или два дня пути оставалось ему до лагеря Абди-Паши и татарского хана: но неприятель, узнав об этом движении, поспешил произвесть свою ночную атаку на пашу и на хана. За сутки до соединения янычарского аги с ними, часть бегущих войск вдруг опрокинулась на лагерь храбро шествующего аги. Видя ее в этом состоянии, ага понял, что Абди-Паша и хан разбиты наголову. Он и его янычары поворотили назад: разбитые и неразбитые, все вместе, бегом устремясь к Дунаю, в беспорядке столпились в ближайшем к реке углу Картальской Равнины, так, что мы эту суматоху могли видеть из главной квартиры визиря, находившейся в Исакчи. Мы остолбенели, и, переглядываясь, начали восклицать: “Аллах! Аллах!.... что теперь будет?” Спустя немного, пришли письма от Абди и от хана. Жалобный вопль наших полководцев поднимался из этих бумаг выше созвездия Большой Медведицы. “Да гяур совсем не таков, как мы полагали!” изъяснялись они. “Да его тьма тьмущая! Напал невзначай на наш лагерь и рассеял всю армию! Отныне впредь, держаться с этими силами против гяура не возможно. Нужно чтобы Его Присутствие верховный визирь сам изволил пожаловать сюда с шестьюдесятью тысячами отборного войска..”

У верховного визира, глаза, уже и без того, страшно пучились: но после этого донесения они стали вдвое огромнее. Он смекнул, что его переход на правый берег, не только не принесет ни какой пользы, но даже будет гибелен, и написал к разбитым челобитчикам: “Мы заблагорассудили, самим, подождать здесь нисколько дней, а вам между тем пришлем помощь людьми и припасами.” Эту бумагу, на сочинение которой употреблено било все искусство слогу, отправили к Абди-Паше с Хатиб-заде, агою сипагов. В один день посол съездил, и воротился. Прискакав обратно, он доложил верховному визирю: “Вас, эфенди наш, требуют непременно!” Ответ был решительный. Халиль-Паша покраснел, задумался, приуныл. Как быть!—беда! Не идти, — страшно!.... армия будет совсем уничтожена и падишах скажет: “Ты был причиною ее низложения!” Надобно было согласиться. “Пойдем! сказал бедняжка: тяжести все оставим здесь; пойдем налегке.” Но у наших воинов таков норов, что, когда неприятель в глаза им не смотрит, они тотчас: “Гяур не смеет бороться с нами! Куда ему! — Очевидно, что мы пойдем прямо в Хотин, продолжали они рассуждать в настоящем случае: а там перейдем и за Днестр. Придется долго стоять около Хотина.” И, рассуждая таким образом, каждый брал с собою что только мог,—съестные припасы, сбруи, ковры, утварь: все это столпилось у перевозу, подвелась суматоха, и, толкая друг друга, мы целый месяц переходили через реку. В течении этого времени низложение задунайской армии было совершенно забыто; испытанное несчастье казалось всем как бы сновидением; неприятель по прежнему прикинулся расстроенным, слабым, — бедняком, который знать не знает о случившемся,— и мы, дня через четыре, снявшись с Картальской Равнины, храбро устремились вперед.

Пройдя десять часов пути, мы вдруг очутились перед неприятельским лагерем. Армия расположилась станом под вечер. Янычары, артиллеристы и латники, немедленно отправлены устраивать укрепления за полчаса впереди. Батареи насыпаны. Осадные пушки расставлены. “Простоим здесь двое суток, сказали распорядители: устроимся; тыл армии еще тащится пусть подойдет, посмотрим.” Но в ту же ночь, на заре, гяур, по своему обычаю, устремился на наши укрепления, словно черная туча. “Неприятель идет!” закричали наши. Они не успели проскакать раза два вдоль батарей, как день рассветал, вся неприятельская колонна, подобно маленькой горе, вылитой из огня шестидесяти пушек, обрушалась на эти укрепления. Мало того, батареи, насыпанные в четыре часа времени,—крепостные валы не удержали бы ее натиску. Несчастные их защитники, попавшие под ноги гяуру, раздавлены на месте. Бегством спаслись весьма немногие. Артиллеристы, два раза выстрелив из орудий, при третьем бросили пушки в единороги, и рассеялись. Неприятель всё шел вперед, беспрерывно метая бомбы и гранаты. В лагере раздался крик — “Мы разбиты!” — и вся армия побежала толпами, — все стремглав мчалось к Картальской Равнине, — пешие приговаривая — “Пяты, спасайте!” — конные восклицая — “Кнуты, валяйте!” — и все свалилось в беспорядке на берег Дуная. Все снаряды в припасы осталась в руках неприятеля. Есть было нечего: да если б и было, не прошло бы горлом. Всю ночь, до самого утра, простояли мы над рекою, глядя в воду как цапли. На противном берегу стоит мелкая флотилия, —да рука не хватает, - голос не доходить,—а эти гяуры, моряки, не благоволят даже прислать хоть бы одну лодочку, чтоб, из учтивости, спросить нас о здоровье! До пятидесяти тысяч человек, столпившись, стояли таким образом, пока не начали расходиться каждый в свою сторону. Большая часть однако ж обратились в Исмаил в там сосредоточились. Оставшиеся на Картальской Равнине на себе образчик дня преставления. Целые сутки ждали мы прибытия лодок из Исакчи. Наконец, на другой день, показались барки в плашкоты. Но им нельзя к берегу причалить—нам еще труднее подойти к ним и дело в том, что лишь только судно к нам приблизится, то на него нагрянет вдруг человек триста, и оно потоплено; а где есть случай добрести водою, там нет возможности взобраться на палубу. С тысячью мучений, однако ж прежде всего начали перевозить янычар; другие, между тем, не дождавшись очереди, стали бросаться вплавь и погибли на середине реки. К вечеру этого дня, бо’льшая половина беглецов успела переправиться. К счастью, гяур нас не преследовал. Не прежде как на третий день, около полудня, появился неприятельский авангард, с двумя пушками и захватил в плен несколько сотен человек из числа тех, которые еще оставалась на Картальской Равнине: он брал только здоровых людей, таких, у которых руки и ноги были целые на бродяг, ни к чему не способных, не обращал даже внимания.

Такими-то судьбами прибыли мы обратно в Исакчи. Здесь каждый принялся устраивать свое горе и вновь обзаводиться палаткою, а гяур между тем, расположившись насупротив нас, разбил отнятые у нас богатые шатры н разлегся на наших постелях. Отсюда по обыкновению, отправил он, для рекогносцировки, две или три тысячи человек и несколько пушек в Исмаил, лежащий в расстоянии восьми часов пути. В Исмаиле находились татарский хан, янычарский ага и множество офицеров, с сорока тысячами человек, способных к бою. Они, конечно, могли оказать сопротивление гяуру, и могли также постепенно, переправиться все в Тулчу, крепость, построенную на правом берегу; по эти люди не выждали и трех дней, не сожгли в двух пушечных зарядов, — и предпочли постыдное бегство через Днестр и Очаков длинным и болотным путем, состоящим из тридцати переходов. Гяуры, пришедшие после их отступления, заняли Исмаил без выстрелу, и, укрепив его по своему вкусу, утвердились, в этом городе.

Здесь нужно сделать одно отступление. В 1075 (1685) года Фазыль-Ахмед-Паша сражался с Немцем-гяуром на берегу реки Рааб, в тридцати часах от Вены. Надобно было переправляться обратно через реку, на которой предварительно не устроили моста. Гяур прижал наших к берегу, войска столпились, и множество народу утонуло в море мученичества за веру. Раабское сражение прославилось во вселенной нашим несчастием. Спустя тридцать четыре лунных года, именно 1109 (1698). Эльмас-Паша был верховным визирем и главнокомандующим против Немца. Сбирались, также без моста, перейти Дунай и устремиться в землю неверных, и в Белграде происходил военный совет, в присутствии ныне в раю обретающегося султана Мустафы-Хана. Амуджа-оглу-Гусейн-Паша, отличнейшей из тогдашних бейлербеев, находился в этом заседании, в, когда речь зашла о переходе через реку, он смело заметил: “Это ни с чем несообразно! Нас ждет новое раабское дело!” Мудрое, совершенно книжное, изречение! Оно и в самом деле внесено в летописи. Точно также, и в настоящем случае, при естественной невозможности навести мост, когда сам Аллах запрещал переходить за реку, Халиль-Паше ни под каким видом не следовало предпринять этого опасного движения за Дунай, как будто нарочно придуманного для того, чтобы все припасы и орудия отвезти в подарок гяуру и сделаться виною бедствия, почти равного тому, которое постигло нас при Сенте. Но, впрочем, не один он виноват в этой вине. Во-первых, у нас не было ни одного умного человека, который бы знал и напомнил о раабском сражении, а во вторых, визирь имел предписание от Порога Счастья непременно идти на неприятеля, взять крепость в очистить мусульманскую землю от врага. Притом и самое нетерпение войск принудило его к этому несчастному переходу за pекy, которому суждено было возобновить память о раабском поражении. Сохрани нас, Всевышняя Истина, от другого подобного!

Перейдя Дунай, верховный визирь расположился в окрестностях Исакчи, а Москва заняла Картальскую Равнину и Исмаил. Вслед за тем маршал написал к Халиль-Паше письмо, которое привез к вам один гяур, его посланник, человек, знавший языки турецкий в персидский и множество персидских стихов. Это письмо намекало на удобство для вас заключать мир, прежде чем неприятель перейдет через Дунай, в маршал давал уразуметь, что он уполномочен решить это дело с Халиль-Пашою. Верховный визирь удержал посланника при себе на девять или десять дней, чтобы довести Стремени государеву о сделанном предложении. Но от Стремени пришел следующий ответь: “Мир заключим мы сами, здесь на месте, а ты напиши дружеское письмо к маршалу и сиди спокойно.” Обещание “заключить мир здесь на месте” значило то, что письма были отправлены к королям немецкому в грандабуркскому с просьбою о посредничестве, и что в Стамбуле решалась ожидать созрения плодов этой игры. С помощью Аллаховой, мы увидим впоследствии, что эти плоды созрели только через полтора года: но как?… в визирство Мухсин-заде, Осман-эфенди и Яшенджи-заде понапрасну собирались с немецким и грандабуркским посредниками, и разошлись ничего не сделав!

По заветам мудрецов, мир есть вожделенное состояние и похвальное дело, и правительства, следующие законам мудрости, не сходя с благой дороги, всегда к нему склонны и готовы. На этом основании, и маршал писал к верховному визирю письмо, о котором мы говорили. Действуя в том же духе, он и после, неоднократно настаивал на заключении перемирия, пока дело не решится. Наши великие мудрецы, напротив, не переставали кричать: “Москва врет! Она хочет нас обмануть! Саблей Москву, саблей!...” Не нужно и объяснять, что, запутав таким образом дело, которое за три года легко могло быть кончено, они-то были причиною всех наших бедствий. Зато, теперь, в своих глупостях они обвиняют других, бесстыдно хвастаясь: “Нас не послушались! Гяура не отделали саблей! Что ж вышло?... Сделай только по-нашему: так ли бы пошли дела!... В нас одних еще есть мусульманский фанатизм!” Это пустословие отнюдь не ново: оно искони ведется между людьми, в весьма странно, что многие еще слушают такой пошлый вздорь в верят хвастунам, когда они утверждают, будто у такого-то эфенди было много мусульманского фанатизма но что, к сожалению, его не употребили, и отсюда произошло все несчастие. Господи, Господа, Боже мой!...

После того главнокомандующий гяуров послал сильное войско против Бендер. Жители этого города, несмотря на чуму и голод, оказали мужественное сопротивление и перебили множество неверных. Но гяур упрям как черт: не отказался от намерений, пока не взял города! Другое войско было отправлено им против Килии: гарнизон этой крепости, после слабой защиты, принял предложенную капитуляцию и, оставив Килию, перешел в Тулчу. Потом, в 1184 году гиджры, гяуры, однажды поутру, подошли с лестницами к стенам Ибраила; но, по милости Аллаха Всевышнего, не успели покорить крепости, и, изрядно покушав сабли, отступили в беспорядке. Пехота и конница, находившиеся в Ибраиле нуждаясь в съестных припасах, решились наконец оставить его, и беспрепятственно ушли в Мачин. Узнав об этом, гяур послал небольшой отряд, который без бою овладел Ибраилом. Молдавия, Валахия, — весь правый берег Дуная,— были теперь в его власти: за нами кроме Юрьева и Никополя, не оставалось по ту сторону реки ни одной пядени земли. Зима и лето для гяура всё равно: он не чувствует ни жару ни холоду. Наконец однако ж, когда уже не с кем было сражаться, он зарылся в землю и сел отдыхать.

Касимов день и зима приближались. Нужно было подумать о зимних квартирах. Баба-дагы — гадкое и нездоровое место. Хаджи-Оглу-Базар казался гораздо удобнее. Этот красивый и промышленный городок известен в истории тем, что, в 1084 (1673) году, по случаю каменецкого походу, в нём зимовал ныне в раю обретающийся султан Мухаммед, и в нем же родился родитель султан Ахмед, незабвенный родитель Его Присутствия, могущественного эфенди нашего, султана Абдуль-Хамид-Хана, ныне благополучно тень свою Царскую распространяющего над рабами Божьими. Халиль-Паша представил Стремени государеву о выборе этого местечка для главной квартиры на зимние месяцы, но там уже решено было удалить его от визирства: печать царская предназначалась тогдашнему правителю Боснии, умнейшему из бейлербеев, Его Благополучию Силихдар-Мухаммед-Паше, и Халиль-Паша не получил ни какого ответа по делу о зимних квартирах. К нему только написали, что Селим-Гирей-Хан, который был вызван к Порогу Счастья и осыпан там милостями и щедростями, отправляется в главную армию. Халиль-Паша провел в поле весь реджеб и шабан месяцы. Рамазан и зима наступили вместе. Мы снялись с равнин Исакчи и подошли к Баба-дагы. Селим-Гирей уже там находился, но он разъезжал верхом в окрестностях, и не заглядывал в главную квартиру. Наконец, между тем как мы стояли в сырости в грязи, ожидая повеления идти в Хаджи-Оглу-Базар явился, из Адрианополя, бостанджибаши, Ахмед-Паша, чтобы объявить Халилю об его удалении от должности и занять место каиммакама до прибытия нового визиря. Это каиммакамство продолжалось только двое суток, потому что на третий день, новый визирь, Силихдар-Мухаммед-Паша, прискакал в Баба-дагы на почтовых. Вслед за тем показался и Селим-Гирей. Совещания о зимних квартирах начались в рамазане! После долгих переговоров, наконец решили, что верховный визирь будет зимовать в Баба-дагы, а татарский хан в Юрьеве, между Баба-дагы в Тулчею, Визирь занял старый баба-дагский дворец, в армия расположилась вокруг него.

Халиль-Паша, после отъезда своего из армии, был несколько времени негремонтским бейлербеем; оттуда перевели его в Сивас, и он умер в 1185 (1771) году, в Анатолии, на пути к новому наместничеству. До пожалования в верховные визири, он занимал должность великого конюшего и получил чин трех-бунчужного паши, с условием отправиться в поход и командовать в Силистрии. Верховным визирем назначен он семнадцатого рамазана 1183 года, на место Бостанджи-Али-Паши: следовательно, визирство его продолжалось ровно год, и в течение этого года мы испытали от него картальское бедствие, и еще тысячу других бедствий, о которых здесь сказано. Халиль-Паша, душою, не был злой человек; но он был горяч, толст, краснощек, дырявый карман, ужасный мот, и всегда по уши в долгах: доходы визирского сана были недостаточны на его издержки, и он способствовав к разорению армейской казны, взяв из неё заимообразно шесть сот мешков денег.

---