!Все даты даны по старому стилю!

Суворов совершил неимоверный поход среди своего войска на лошади, едва влачившей ноги, в синем обветшалом плаще, который достался ему после отца и был известен под названием родительского в круглой большой шляпе, взятой у одного капуцина. Ропот воинов, отчаянием исторгаемый, доходил до него: “Старик наш - говорили они вслух - “выжил уже из ума: Бог весть, куда нас завел!” - Суворов спрашивал: что они говорят? - Ему отвечали: “вы слышите сами” - “Да! - кричал он:

- “Помилуй Бог! они меня хвалят; так хвалили они меня в Туретчине и Польше.” - И утомленные солдаты хохотали, забывали свою усталость, радостно повторяли слова Предводителя: Вперед! с нами Бог! Руcское войско победоносно. Ура! - “Здесь нет dеs bеllеs retиrаdеs. - говорил Суворов улыбаясь, приближенным; - “разве в пропастях.” - Одно слово ретирада приводило его в гнев и изступление. Окруженный со всех сторон неприятелем и оставленный союзниками, он повторял: “не дам костей своих врагам; умру здесь, и изсеките на камне : Суворов - жертва измены, но не трусости.” - Великий Князь проводил с Фельдмаршалом ночи под открытым небом: иногда, в равнинах только, имели они пристанище в сараях, где в летнее время укрываются от непогоды пасущияся стада.

Вытеснив Французов из горных ущелий, обратив их в бегство, сначала, к долине Урзерн, потом чрез Чертов мост за местечко Вазен, к Амстегу; заняв город Альтдорф, Суворов преодолел с войском своим чрезвычайныя трудности при переходе через гору Кольмберг, высочайшую по Сен-Готарде. В продолжении этих битв герои его, Багратион и Милорадович, покрыли себя новою славой: последний, найдя в Амстеге сожженный мост, полетел по тлевшимся бревнам; спускался на спине с утесистых гор.

Армия вступила в долину Мутен. Здесь Фельдмаршал известился от жителей окрестных селений о печальной участи корпусов Римского-Корсакова и Фельдмаршала-Лейтенанта Готце. Следуя повелениям Гофкригсрата, Эрцгерцог оставил Швейцарию в то самое время, когда, соединив силы свои с Римским-Корсаковым и Готце (кои все составили бы до ста тысяч), мог разбить Массену, имевшого под ружьем только шестьдесят тысяч. Французский Генерал, узнав о приближении Суворова, решился внезапным нападением отвратить угрожавшую ему опасность: Готце, храбро обороняясь против Сульта, пал при деревне Шаннис героем; Римский-Корсаков, распространивший силы свои в Швейцарии по случаю удаления из оной Эрцгерцога, был, после упорных битв (14 и 15 Сент.) окружен в Цюрихе многочисленным неприятелем, не согласился на постыдные условия и с десятитысячным войском, с 12 орудиями, проложил себе дорогу штыками к Эглизау сквозь сорокатысячную армию. Жители Швейцарии не отважились восстать единодушно: несколько тысяч сражались под знаменами Французов и не щадили Россиян, пришедших защищать их свободу.

У Суворова оставалось менее двадцати тысяч войска, утомленнаго от непрестанных сражений и дальних походов, почти без патронов и пороху: он не мог предпринять наступательных действий в открытых равнинах против Массены, в трое сильнейшаго и, вместе с военным Советом, решился идти на Гларис / Glaris горами, открыть себе путь оружием. Неприятель нападал на Русских днем и ночью со всех сторон: в мокрую, холодную погоду, они должны были подниматься на утесы, покрытые снегом, проходить по тесным, болотистым дорогам, и вправо от Глариса вооруженною рукой пробираться к Коиру. Безпрестанно происходили кровопролитныя сражения, на которых воины Суворова всегда оставались победителями: под Мутенталем Розенберг, начальствовавший нашим арриергардом, заманил Массену с 10 тысяч человек в долину, выждал, ударил с тремя тысяч русских в штыки, разбил его, обратил в бегство до самого Швица, потопил более двух тыс. человек, взял в плен: Генерал-Квартирмейстера Лекурба, двух Шефов бригады, одного батальонного командира, 13 офицеров и 1200 рядовых; отбил пять пушек. За Гларисом Князь Багратион, командовавший авангардом, подкрепленным Генералом Дерфельденом, стремительно напал в дефилеях на Молитора, опрокинул его, положил на месте тысячу человек, взял в плен: Шефа бригады, 7 офицеров, 347 солдат, отбил две пушки и одно знамя. Наконец, после шестнадцатидневнаго победоноснаго странствования по Альпийским горам, Русские достигли Хура, откуда выступили чрез Маенфельд и Бальцер в Фельдкирхен.

В достопамятный поход чрез Швейцарию неприятель потерял: убитыми, Генерала Лягурье, множество офицеров и более четырех тысяч солдат; пленными, одного Генерала, трех Полковников, 37 Штаб и Обер-Офицеров и 2778 нижних чинов; пушек отбито 10, одна мортира и одно знамя. С нашей стороны пало 661 чел., ранено 1369, в том числе Генерал-Майоры: Князь Горчаков, Князь Багратион, Курнаков, Харламов и Мансуров. - Сын Суворова, во все время сражения и погони, находился при Великом Князе, который не переставал одушевлять войско напоминанием о любви к Августейшему его Родителю. Между тем Римский-Корсаков разбил, при деревне Шлате, три дивизии Французские: Менара, Лоржа и Гацана; преследовал их кавалериею, прогнал до реки Тура, отбил две пушки, положил на месте до тысячи человек, взял 50 в плен, сосредоточил силы свои на правом берегу Рейна. Принц Конде потерпел поражение при Костнице.

Не теряя еще надежды соединиться с Австрийской армиею и действовать снова к освобождению Швейцарии, Фельдмаршал выступил из Фельдкирхена к Линдау, где получил письмо от Эрцгерцога Карла, назначавшаго ему свидание в Штоках. Ссылаясь на слабость здоровья, Суворов просил Эрцгерцога сообщить ему письменно виды и предположения для дальнейших действий, и в присутствии Графа Коллоредо (который был прислан с письмом) произнес:

- “Эрцгерцог Карл не при Дворе, но на войне, такой же Генерал как Суворов, кроме того, что последний старее его по своей опытности.” - Возникшая между, обоими Полководцами переписка не имела никаких успехов: Эрцгерцог настоятельно требовал содействия Суворова, не объявляя ему числа войск, которыми сам намеревался вспомоществовать. Фельдмаршал решился перенест главную квартиру в Аугсбург, где вступил в столь же бесполезные переговоры с Австрийским Министром Князем Эстергази. Вскоре последовало формальное объявление Императора Павла I, что Он прекращает общее дело. - “Государь, Брат мой! - писал великодушный Монарх России к Императору Францу II - “Вашему Величеству должно уже быть известно о последствиях удаления из Швейцарии Вашей армии под начальством Эрцгерцога Карла - совершившегося вопреки всех причин света, по коим оная оставалась там до соединения Фельдмаршала Князя Италийского с Генералъ-Лейтенантом Корсаковым. Видя войска Мои оставленные, и таким образом преданные неприятелю - политику, противную Моим намерениям, и благосостояние Европы, принесенное на жертву, имея совершенный повод к негодованию на поведение Вашего Министерства, коего побуждений не желаю знать, Я объявляю Вашему Величеству с тем же чистосердечием, которое заставило Меня лететь на помощь к Вам и споспешествовать успехам Вашего оружия, что отныне общее дело прекращено, дабы не утвердить торжества в деле вредном. Пребываем с должным к Вам почтением и проч.”.

Суворов получил Высочайшее повеление возвратиться в Россию и, читая в будущем, произнес: “Я бил Французов; но не добил. Париж мой пункт - беда Европе!” - Признательный к заслугам Государь, возвел героя в почетное достоинство Российскаго Генералиссимуса 29 Октября 1799 года. “Побеждая повсюду и во всю жизнь вашу врагов Отечества - писал к нему Павел II - “не доставало вам еще одного рода славы: преодолеть самую природу; но вы и над нею одержали ныне верх. Поразив еще раз злодеев веры, попрали вместе с ними козни сообщников их, злобою и завистию против вас вооруженных. Ныне, награждая вас по мере признательности Моей, и ставя на вышний степень, чести и геройству предоставленный, уверен, что возвожу на оный знаменитейшего Полководца сего и других веков.” - Это много для другаго - произнес тогда Император Графу Растопчину - “а Суворову мало: ему быть Ангелом” - и велел вылить бронзовую статую его для украшения столицы, в память знаменитых подвигов. Император Франц II препроводил к Суворову орден Марии Терезии первой степени большаго креста, предоставил ему по жизнь звание своего Фельдмаршала и сопряженное с оным жалованье. Великий Князь Константин Павлович за храбрость и примерное мужество получил от своего Августейшего Родителя титул Цесаревича.

В Праге Генералиссимус провел время очень весело (в Декабре) ; завел у себя на банкетах святочныя игры: фанты, жмурки, жгуты и проч.; бегал, мешался в толпе подчиненных, с точностью исполнял, что ему назначалось делать, когда вынимали его фант; пустился в танцы: люди в право, а он влево; такую - как изъясняется очевидец Фукс - причинил кутерьму, суматоху, штурм, что все скакали, прыгали и сами не знали куда. Знатнейшия Богемския дамы, Австрийский Генерал Граф Беллегард, Английский Посланник при Венском Дворе Лорд Минто и множество иностранцев путались в наших простонародных играх. Кто бы подумал тогда, что Суворов находился у врат смерти?

“Князь! - писал собственноручно Император к Суворову 29 Декабря. - “Поздравляю вас с новым годом, и желая его вам благополучно, зову вас к себе. Не мне тебя, герой, награждать. Ты выше мер Моих; но Мне чувствовать сие и ценить в сердце, отдавая тебе должное. Благосклонный Павел.”

Сдав команду Генералу Розенбергу Генералиссимус простился в Праге с войсками, горестно и трогательно: солдаты предчувствовали, что не увидят более своего водителя к победам!

В город Нейтитшене (в Моравии), Суворов желал поклониться праху Лаудона. Приближившись к надгробному памятнику, он прочел со вниманием Латинскую надпись, в которой описаны титул и заслуги знаменитого Полководца и произнес сопровождавшему его Фуксу: “Нет! Когда я умру, не делайте на моем надгробии похвальной надписи; но скажите просто: Здесь лежит Суворов.”

Начало болезни Генералиссимуса, называемой фликтеною, оказалось в Кракове: сыпь и водяные пузыри покрыли все тело его. Он поспешил в имение свое Кобрино и там слег в постель, велел отыскать аптечку блаженной памяти Екатерины. - “Она надобна мне только на память” - говорил Суворов, не любивший лекарств. Тотчас отправлена была с печальным известием эстафета к Генерал-Прокурору Обольянинову. Император прислал Лейб-Медика Вейкарта к больному. - “Молю Бога - писал Он к нему - “да возвратит Мне героя Суворова. По приезде вашем в столицу узнаете вы признательность к вам Государя, которая, однако ж, не сравняется с вашими великими услугами, оказанными Мне и Государству.” - Суворов получил облегчение, начал выздоравливать и большую часть времени, по случаю наступившаго тогда великого поста, проводил в молитвах, заставлял Вейкарта участвовать в них три раза в день, бить земные поклоны, употреблять самую строгую постную пищу, не смотря на отговорки; велел ему говорить по-Русски, хотя он с трудностию изъяснялся на нашем языке; продолжал в церкви петь с певчими, сердился когда они не согласовались с ним, читал Апостол с великим напряжением голоса, беспрестанно перебегал с одного клироса на другой или в алтарь и молился местным образам. Иногда герой предавался мечтаниям о новой кампании, диктовал ответы на письма знаменитых особ Европы, разговаривал о приготовлениях, которые делались к торжественному въезду его в С. Петербург.

Наконец Доктор позволил ему отправиться в дорогу с тем, чтобы ехать в сутки не более двадцати пяти верст, о чем донесено Государю. Перед отъездом Генералиссимус спросил: не забыл ли кого наградить? Он не мог уже путешествовать по своему обыкновению, ехал не в кибитке, а в дормезе, лежа на перине и в сопровождении врачей; на пути получил Высочайший рескрипт, в котором Государь изъявлял величайшую радость, что вскоре обнимет героя всех веков, Суворова. При выезде из Вильно, болезнь его вдруг усилилась: великий Полководец остановился в бедной хижине, лег на лавку и, прикрытый полотном, с тяжелыми вздохами произносил: “за что страдаю?” - В Риге собравшись с силами, он надел в первый день Пасхи свой Фельдмаршальский мундир, все знаки почестей, слушал Божественную Литургию и разговелся у Губернатора. - “Ах! стар я стал!” - повторял Суворов во время двухнедельного путешествия своего от Риги до С. Петербурга. Народ везде толпился с нетерпеливым любопытством взглянуть на непобедимаго вождя. В Стрельне дормез его был окружен многими жителями столицы, выехавшими к нему на встречу: дамы и дети подносили фрукты и цветы; слабым, болезненным голосом благодарил он их, и с умилением благословлял детей. Избегая уже всех почестей, Генералиссимус желал въехать в Петербург вечером; приближился, 20 Апреля, к триумфальным воротам в десять часов: поднялся шлагбаум, солдаты выступили в ряд без ружей. В Зимнем Дворце были приготовлены для него комнаты: Суворов остановился в доме своего племянника Графа Дмитрия Ивановича Хвостова, где от увеличившейся болезни слег в постель. На другой день явился к нему Вице-Канцлер Граф Растопчин с собственноручным рескриптом Лудовика ХVIII, при котором Король Французский препроводил к нему орден Св. Лазаря. Суворов лежал в совершенном разслаблении; долго не мог понять, зачем Растопчин приехал; наконец велел прочитать письмо, взял орден, заплакал, спросил о месте из которого он прислан, и с ироническою улыбкой сказал : “Так ли прочитали? Французский Король должен быть в Париже, а не в Митаве.” - Не задолго перед тем, Курфирст Баварский Максимилиан-Иосиф прислал Суворову орден Св. Губерта.

Он уже обедал не в семь часов утра, а во втором по полудни; спал не на сене; часто вставал с постели, садился в большие кресла, в которых возили его по комнате; продолжал, для препровождения времени, заниматься Турецким языком; сохранил в памяти все подробности о походах против Поляков и Турок и забывал названия покоренных им городов и крепостей в последнюю кампанию, также имена Генералов, над которыми одержал свежия, блистательныя победы. “Для чего - говорил Суворов - не умер я на полях Италии!”

Тщетны были старания искуснейших врачей; болезнь день ото дня усиливалась и смерть приближалась скорыми шагами. Однажды вошел к больному племянник его и сказал ему: “До вас есть дело.” - Окинув его быстрым взглядом, Суворов отвечал твердым и решительным голосом: “Дело? я готов!” - Но узнавши, что Барон Бюллер желал получить из рук его Баварский орден Золотого Льва, опустил голову на подушку и слабо, едва внятными словами, произнес: “хорошо; пусть войдет.”

Уговорили Суворова исповедаться и причаститься Св. Тайн. Он исполнил последний долг, как истинный христианин, простился с окружавшими одр его. Наступила ночь: в безпамятстве, умиравший пронзносил слабым голосом разныя приказания, как бы находясь с военачальниками в главной квартире, твердил о Генуе, о новых своих военных планах. Бред продолжался и утром - наконец Суворов умолк - и навсегда .... 6 Мая 1800 года, во втором часу по полудни, на 72 году своей жизни.

Огорченный смертью Генералиссимуса, Император послал своего Генерал-Адъютанта утешить родственников и объявить им, что Он наравне с Россиею и с ними разделяет скорбь о потере великого человека. Великолепный гроб был поставлен в богатоубранной зале, где в продолжение семи дней жители столицы орошали слезами признательности бренные останки.

В назначенный день, вельможи, чиновники и все сословия двинулись к Александроневской лавре. Император, окруженный блистательною свитой, ожидал печальное шествие у Публичной Библиотеки, и, по приближении гроба, снял шляпу, низко и почтительно поклонился праху знаменитого мужа, который прославил Его царствование. У монастырских ворот высокий балдахин затруднял вход дрогам ; уже хотели снимать его, как один унтер-офицер, находившийся во всех походах с Суворовым, вскрикнул: “Оставьте! Он пройдет, как и везде проходил.” - Двинулись - и гроб проехал благополучно.

Останки Генералиссимуса покоятся в церкви Св. Благовещения. Долго простая, но красноречивая надпись: Здесь лежит Суворов - украшала место его погребения. - В 1826 году ныне благополучно царствующий Государь Император, в честь непобедимому Полководцу и для возбуждения, в молодых воинах воспоминанiя о безсмертных подвигах, Высочайше повелеть соизволил (17 Авг.) именоваться впредь Фанагорийскому гренадерскому полку (с которым Суворов взял Измаил, разбил при Рымнике Визиря) гренадерским Генералиссимуса Князя Суворова Италийскаго полком.

Князь Александр Васильевич Италийский, Граф Суворов-Рымникский, среднего роста, взлизистый, сухощавый, имел лице покрытое морщинами, большой рот, взгляд быстрый и часто грозный, волоса седые как лунь; был жесток и сострадателен, горд и доступен, снисходителен и склонен к насмешкам; скор во всех своих действиях: никогда не ходил, а бегал; не ездил верхом - скакал; одарен счастливою памятью : в Турции выучился по Турецки, в Польше по Польски, в Финляндии по Чухонски. Воспитанный среди битв, получив все высшие чины и знаки отличия на бранном поле, он жил в армии как простой солдат, употреблял суровую пищу, хлебал солдатские щи и кашицу, спал на соломе; часто являлся в лагере в одной рубашке или солдатской куртке, иногда в изодранном родительском плаще, с опущенными чулками и в старых сапогах; был доволен когда его не узнавали; ездил на неоседланной козацкой лошади и по утру, до зари, пел три раза петухом, пробуждая таким образом войско; при Дворе, боялся скользкаго паркета, перебегал из угла в угол; был неловок в обращении с женщинами, говорил: “от них мы потеряли рай!” - дышал лишь славолюбием. Он ложился спать в шесть часов вечера, вставал в два часа по полуночи, купался или окачивался холодною водой, обедал утром в семь часов. Камердинер Прошка уполномочен был отнимать у него тарелку с кушаньем и на вопрос: по чьему приказанию он это делает? отвечал: “по приказанию Фельдмаршала Суворова.” - “Ему должно повиноваться” - говорил Суворов.

Императрица Екатерина II, узнав, что Граф Рымникский ездит и ходит в трескучие морозы в одном мундире, подарила ему черную соболью шубу. Суворов принял с должным благоговением дар Монархини, возил его с собою на коленах; но никогда не дерзал - как изъяснялся - возлагать на грешное свое тело. - Выпарившись в бане, он бросался в реку или в снег и, между тем, переносил в горнице ужасную теплоту. Однажды Правитель его канцелярии Фукс закапал потом донесение, которое докладывал Суворову: “Вот, Ваше Сиятельство - сказал он ему - “я не виноват, а ваша Этна” - указав на печь. - “Ничего, ничего - отвечал Суворов; - “в Петербурге скажут, или, что ты до поту лица работаеш, или что я окропил эту бумагу слезою. Ты потлив, а я слезлив.” - В другое время Австрийский Генерал-Квартирмейстер Цах до того распалился в кабинете его, что снял с себя галстук и мундир. Фельдмаршал бросился его целовать, произнеся: “Аюблю кто со мною обходится без фасонов.” - “Помилуйте - вскрикнул Цах - “здесь можно сгореть!” - “ Что делать! - возразил Суворов. ”Ремесло наше такое, чтоб быть всегда близь огня, а потому я и здесь от него не отвыкаю.”

Суворов презирал роскошь, не терпел лести, любил давать милостыню; но здоровому нищему дарил топор, говоря: Руби дрова; не умрешь с голоду; присылал несколько лет сряду в С. Петербургскую тюрьму, от неизвестнаго, по десяти тысяч рублей на искупление содержащихся за долги; отличался редким безкорыстием; примерным безстрашием и самоотвержением; во всю жизнь поражал неприятеля многочисленнаго меньшими силами; был любим, боготворим войском; наказывал солдат, за неисправность, отечески; офицеров арестами - никого не погубил: только один раз в жизнь свою вынужден он был удалить Полковника, присвоившаго себе солдатския артельныя деньги, но и тут велел написать просто, что он увольняется за немогузнайство. Генералы Дерфельден, Розенберг, Мелас и другие обращались с ним с некоторою боязнию, страшась его насмешек. Отличаясь благочестием, часто кричал он своим воинам: Начало премудрости ест страх Господень; умел беседовать с ними в их вкусе, слоге, языке. Солдаты отзывались: “Наш Суворов с нами в победах и везде в паю, только не в добыче, она вся наша. Он не спит, когда мы спим; не ест, когда нас угощает, и еще в жизни своей ни одного дела не проспал.”

Тактика Суворова состояла в трех словах: Быстрота, глазомер, натиск. Пехота его действовала штыками, конница саблями. “Ошибки великих Полководцев поучительны - говорил он. - “За ученаго дают трех неученых. Нам мало трех! Давай нам шесть, давай нам десять на одного.... всех побъем, повалим, в полон возьмем. Береги пулю на три дни, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. Стреляй редко да метко - штыком коли крепко. Пуля обмишулится, а штык не обмишулится; пуля дура, штык молодец.” - В Рымникском сражении, заметив ужасные лица Янычар, Суворов тотчас приказал солдатам: не смотреть бусурманам в лице, а колоть их прямо в грудь.

Он не терпел ретирад и оборонительной войны. “Слов : ретирада (которое произносил всегда зажмурясь и с насмешливым протяжением), “дефансив в моем Словаре нет” - повторял Суворов. - Генерал Мелас, называвший его Гепералом вперед и которому наш Полководец сказал: “Правда, впередъ! но иногда оглядываюсь и назад, “не с тем, однакож, чтоб бежать, но чтоб напасть,” - теснимый под Требиею Французами, прислал к нему за повелением: “куда отступать?” - “В Пиаченцу” - отвечал Суворов, приказав, таким образом, разбить неприятеля и обратить его в бегство.

“Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст - говорил Генералиссимус - “а ты, удвоив, утроив шаг богатырский, нагрянь на него быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистаго поля, а ты из за гор крутых, из за лесов дремучих налети на него, как снег на голову; рази, стесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться: кто испуган, тот побежден в половину; у страха глаза болъшие, один за десятерых покажется. Будь прозорлив, осторожен, имей цель определенную. Возьми себе в образец героя древних времен, наблюдай его, иди за ним в след, поровняйся, обгони - слава тебе! Я выбрал Кесаря. Альпийския горы за нами - Бог перед нами: ура! Орлы Руские облетели орлов Римских!”

Все Руское было близко к сердцу Суворова; любя родину, он часто повторял: “Горжусь, что я Россиянинъ!” - Подражавших Французам в выговоре и ухватках спрашивал : “Давно ли изволили получить письма из Парижа от родных? Италиянския простонародные песни чрезвычайно нравились ему, сходствуя несколько с Рускими, особливо когда Италиянец поет вдали, в чистом поле. Он переписывался с Державиным и Костровым: первый воспел его знаменитые подвиги в безсмертных стихах; Костров посвятил ему перевод свой Оссиана. Книга эта была любимым его чтением; он брал ее во всех походах. “Оссиан, мой сопутник, - говорил Суворов - “меня воспламеняет; я вижу Фингала, в тумане, на высокой скале сидящего, слышу слова его: “Оскар, одолевай, силу в оружии; щади слабую руку. Честь и слава певцам! Они мужают нас и делают творцами общих благ.” - Но с умом образованным, се начитанностию, Суворов имел предразсудки: не терпел, чтоб за столом его брали соль ножем из солонки; двигали ее с места или ему подавали: каждый должен был отсыпывать себе на скатерть соли сколько ему угодно и тому подобное.

Екатерина Великая, желая вывести Потемкина из ошибочного его мнения об уме Суворова, присоветовала ему подслушать их разговор из соседней комнаты. Удивленный необыкновенным остроумием и глубокомыслием Рымникского, Князь Таврический упрекнул его зачем он с ним не беседует таким образом. - “С Царями у меня другой язык” - отвечал Суворов. Проказничая в обществах и перед войском, он в кабинете диктовал диспозиции к сражениям, взвешивал в уме своем силы неприятельские, назначал позиции полкам, предписывал им новыя действия, чертил сам планы или поправлял ошибки искуснейших своих Генерал-Квартирмейстеров, Шателера и Цаха, которые за то не сердились, но изумлялись и благодарили его.

Упоминая о корыстолюбии Массены, Суворов присовокуплял: “Не поместятся в тесномь гробе его заграбленные им и кровию обагренные миллионы!” - О Моро отзывался: “Он меня, седаго старика, несколько понимает; но я его больше. Горжусь, что имел дело с славным человеком!” - Румянцова называл своим учителем; Петра Великаго первым Полководцем своего века. “Мнение мое о Государе - прибавлял он - и Граф Петр Александрович удостоил одобрить.”

Однажды, разговаривая о самом себе, Суворов сказал окружавшим его: “Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили Цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при Дворе надо мною смеялись. Я бывал при Дворе; но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетелъствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, утомлял буйных врагов Отечества. Если бы я был Кесар, то старался бы иметь всю благородную гордость души его; но всегда чуждался бы его пороков” - В другое время, когда живописец Миллер явился к нему в Праге (1799 г.) от Курфирста Саксонскаго, Суворов приветствовал художника: “Ваша кисть изобразит черты лица моего; оне видны; но внутреннее человечество мое сокрыто. И так скажу вам, любезный господин Миллер, что я проливал кров ручъями. Содрогаюс. Но люблю моего ближняго, во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал ; ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик (тут вскочил на стул); при приливе и отливе счастия уповал на Бога и был непоколебим (сел на стул), как и теперь” - Он умолк и сидел неподвижно. Восхищенный Миллер написал прекрасный портрет, хранящийся в Дрезденском Музеуме.

“Суворов - передал нам Генерал Дерфельден, тридцатипятилетний спутник его - “пробежал обширное поле Истории всех веков; со вниманием читал, слушал биографии великих мужей; хвалил примеры их величия; но для своей славы проложил новую, дотоле неизвестную тропу. Не имея сановитости и дара слова Румянцева, миллионов Потемкина и одаренный от природы не видною наружностию, он начал играть ролю, ни от кого не заимствованную, а самим им для себя сотворенную и выдержал ее во всех превратностях долговременной жизни: был героем и казался чудаком.”

Граф Сегюр справедливо замечает в своих Записках: что Суворов прикрывал блестящие достоинства странностями, желая избавить себя от преследования сильных завистников.

Потемкин говорил об нем: “Суворова никто не пересуворит.”

Моро отзывался о Суворове: “что никто лучше его не умел одушевлять войск, не соединял в высшей степени качеств военачальника; что главные его подвиги в Италии: сражения при Нови и при Требии, особенно марш на Требию, который есть совершенство в военном искустве.”

В числе почитателей Князя Италийскаго находился безсмертный Нельсон, который писал к нему: “Нет в Европе человека, любящаго вас так как я не за одни великие подвиги, но и за презрение к богатству. Горжусь тем, что по уверению видавшаго вас в продолжение многих лет, имею сходство с вами ростом, видом и ухватками.”

Князь Александр Васильевич был женат на дочери Генерал - Аншефа Князя Ивана Андреевича Прозоровскаго, Княжне Варваре Ивановне, от которой имел дочь, Княжну Наталью Александровну, вышедшую за Оберъ-Шталмейстера Графа Николая Александровича Зубова и сына, Князя Аркадия Александровича: он подавал большия надежды, но преждевременно лишился жизни в волнах Рымника.

Дм. Бантыш-Каменский. "БИОГРАФИИ РОССИЙСКИХ ГЕНЕРАЛИССИМУСОВ И ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДМАРШАЛОВ".
СПб 1840 г.