СОК ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОГО В СУЩНОСТИ,
Начале и важнейших событиях войны, происходившей между Высокою Портою и Россией от 1182 во 1190 год гнджры (1769—1776).

Заключение

Размен ратификаций. Сопротивление крымских Татар условиям трактата. Бестолковые действия по случаю крымских смут.

Крымские Татары с давнего времени были бременем для Высокой Порты. Это — народ беспокойный и зловещий. Сами они сговорились с Москвитянином быть независимым и от Порты, сами желали и просили этой благодати. Порта, чтобы удалить речь об их независимости как о грехе, могущем запятнать душу её, лишних три года вела упорную войну, целый мир бедствий накликала на себя. Наконец трактат подписан, послы обеих держав разменяли мирные грамоты, Татары независимы и могут жить своим умом, своей головой: в статье, которая к ним относится, положительно сказано, что ни Высокая Порта не станет оказывать им защиты, ни Москвитянин не будет угнетать их. По своему собственному разумению, с согласия обеих держав, они избрали Сахиб-Гирея своим ханом и повелителем. Высокая Порта, по древнему обычаю, послала в Крым утвердительную грамоту и почетную шубу. Все споры кончены, все беды устранены. Но Аллаху было угодно, чтобы в это время прежний хан, Девлет-Гирей, находился в Крыму. Спустя восемнадцать дней, этому злокачественному Татарину захотелось отнять ханство у Сахиб-Гврея. Он собрал своих приверженцев и отправил к Порогу счастья депутатов, с двумя сотнями мирз и коварными представлениями. “Мы не принимаем независимости!” говорили они. “Мы не хотим нести такого посрамления перед лицом всего света! Все соберемся! Сабли не положим, пока Москвитянина не выживем из Еникале и Кылбурна!” Девлет-Гирей и его представители умоляли Порту оказать им пособие и доставить средства к совершению подвига.

Этот поступок был явным нарушением мирного договора, и простой рассудок показывал, что дело непременно повлечет за собою неприятные последствия. Не слушая татарского вздору, и представив самого Девлет-Гирея подозрительным человеком, предстояло только употребить надлежащие меры к устранению нежданных хлопот этого визита. Но, вдруг, восстали интриганы, неспособные сообразить, в делах, начала с концом, и государственные люди, хлопотавшее единственно о своем мусульманском благочестии.

— Это что за речи? вскричали они. Татары — мусульмане! Им непременно должно оказать помощь!

И вот, прибывших из Крыма Татар принялись угощать с честью, провожать с уважением, отводить им квартиры, отпускать из высочайшей кухни стол ценою в пятнадцать пли двадцать мешков денег в месяц. Татары известно, что за народ!.... за трубкой табаку они готовы пять часов пути карабкаться по горам! Можно было знать наперед, что когда они увидят такую султанскую трапезу, то не уйдут отсюда до дня преставления, весь день станут проводить в бесконечных церемониях и поклонах. Вместо того чтобы прогнать их, наши умные головы удержали этих негодяев обещанием написать к Москвитянину бумагу с предстательствовать в пользу мятежников: авось гяур согласится!... И в самом деле, бумага была написана и отправлена.

Москвиятянин был крайне огорчен вниманием, оказанным Татарщине, бунтующей против условий мирного договора, и ему следовало отвечать нам на отрез. Но он по своему обычаю, отвечал очень вежливо. Наши простодушные государственные мужи, не знающие дипломатических церемоний франков сказали: “Видите ли? Так и есть, как мы говорили. Гяур слаб! Он не смеет противиться воле Высокой Порты!.... Конец концов, этот пьяница Раиф-Бей только и знает что курить опиум да за все благодарить старосту московской Двери при нашем Пороге. Он ничего растолковать ему не умеет. Будь у нас реис-эфендием голова, у которой бы челюсти хорошенько шевелились, — например, такой-то, — человек подлинно единственный в своем роде, — это дело непременно можно было бы устроить!” Бедного Раиф-Бея начали бранить на повал и всю вину взваливать на него. Раиф-Бей не обращал на это внимания. Потому что при покойном султане, во время наших походов, долго находился при делах, в личных сношениях с государем, он уверял всякого, что Высокий Порог равного ему служителя не имеет, и, примешивая к опиуму самолюбия и тщеславия, успел и прославиться светилом правления и колодцем мудрых советов; все к нему обращались, особенно верховные визири. Но, единожды, Дервиш-Паша, выхваляя его чудесные качества перед султаном, окончил панегирик замечанием — “Жаль только, государь, что он предан опиуму и такого человека употребить нельзя!” — и убил бедняжку во мнении Убежища мира. Несчастного Раиф-Бея сослали в Кипр, и на его место поставили куль пустых речей, резкого болтуна, сокровище, которое до сих пор правит эту должность. Следуя во всем понятиям и желаниям казыл-аскеров, этот человек завел переговоры со старостой московской Двери. Староста, на вид простыня, добряк, но в сущности делец прежесткий гяур, в обращении с ним являл себя очень милым и кротким. Прошло несколько времени. При одном их свидании, на софе валялся сынок нашего дипломата, и играя с гостем, вдруг засунул ему вышитый йеменский платок за пазуху. Староста, почувствовав, что платок тяжел, от удовольствия поцеловал ручку ребенка и, вместо благодарности, стал поздравлять батюшку с таким умным в прелестным чадом.

“Эфенди мой! прибавил он: если б мы с вами с самого начала вели это дело, оно давно уже было бы кончено!” Пустую лесть гяура глупец принял за чистосердечное признание, и я сам, собственными моими ушами, слышал, как он в заседаниях совета, чтобы похвастаться своим искусством, рассказывал этот случай и повторял отзыв старосты: слышал, и только удивлялся, как можно быть таким болваном!

Между тем Татары с отличным аппетитом глотали блюда с султанского стола. Реис-эфенди долго возился со старостою, взявшись сделать из него вещь невозможную, — железо превратить в воск! — наконец объявил: “Умом и усердием тут ничего не сделаешь! Дело нейдет!” Пустословие, однако ж, всё еще валило из его рта столбом выше минарета. Какая нужда, что дело нейдет, когда посредством этого есть возможность около трех лет удержаться при месте! Он только о том и хлопотал. Но, сказанное в одном заседании повторяя в десяти следующих, и всегда с одинаковым успехом, приятель исчерпал напоследок всю свою болтовню. “Конец концов, я один не могу ничего сделать!” сказал он: “нужно, чтобы мне помогли государственные вельможи.” Это значило признаться в своей неспособности.

Видя, что такою чепухою можно три года сохранить за собою звание реис-эфенди, на его завидное место поскорее взобрался другой горячий и самолюбивый проныра, искусник, медный лоб, Сатурн-планета, и повел новые переговоры. Но как, при всем своем остроумии, он не мог придумать ничего нового, то должен был старые речи своего предшественника расписывать только другими фигурами, — много трудился, — и тоже ничего не сделал; сел и, с отчаяния, замолол вздор: “Москвитянин груб, а его староста осел!... ничего не понимает!.... Надо начать приготовления к войне, так он испугается и заговорят совсем иначе. Взять тридцать тысяч человек из Анатолии в шестьдесят тысяч из Румилии, и послав Али-Бея да Хасан-Пашу, дело тотчас решится!” Куда, зачем, вы идете? Что вы сделаете с девяносто тысячами войска? Легко ли выставить такую армию? И, в результате, что вы получите? Если пойдете на Москвитянина, конец известен: будет то же, что было недавно. Если на Татар: это — противно условиям трактата, и вы опять-таки рассоритесь с Москвитянином. Но никто не мог обнаружить всей бестолковости таких предложений. “Ничего!” говорили умные головы: “в Румилии снарядим новую армию; в Черное море отправим флот: подеремся; потом отдохнем; а там опять станем драться.” Сколько, таким образом, в три года, причинено горя чадам Магометовым, сколько растрачено мусульманской казны, что сталось с флотом, который, в одно лето стоял на якоре перед Бешик-ташем, в другое претерпевал в море бесполезные бедствия, этого и описывать не нужно. Люди, уповавшие единственно на свое звания мусульман, без познания настоящих условий исламизма; безумцы, вооруженные одним только невежественным фанатизмом, которые, не умея быть благодарными Аллаху за милость, ниспосланную им под именем мира; бессмысленно отзывались — “Какая нужда любезничать с врагом веры? Мусульмане всегда побеждали его!” — они-то, одни они, и ввергли правоверный народ в эту бездну несчастий. От таких злополучных и глупых советников да сохранит Господь Истина Высокую Порту и весь мусульманский чин! — Аминь!

Нури, в своей истории рассказывает что, в 655 (1257) году гиджры, когда Менгкю-Хаган, один из потомков и наследников Чингисхана, послал монгольское войско в Анатолию, предводителем этих полчищ был некто по имени Бейху. Пришедши в Анатолию, Бейху устремился прямо на Конию, с намерением осадить эту столицу Сельджуков. Изз-эддин Кейкавус, тогдашний владетель Конии, выступил против него из города с своими силами, но они не могли выдержать натиска Татар. Кейкавус был разбит, отделен от армии и ушел в другую часть своего государства. Жители Конии заперлись в стенах города. Монгольский полководец осадил его. В столице Сельджуков господствовали ужас и отчаяние. Но в числе её жителей был один умный хатыб, то есть, проповедник. Собрав бусы, кольца, браслеты своей жены, он завязал все это в узелок и, в пятницу, взял с собою в соборную мечеть. Взойдя на амвон и прочитав многолетие, вместо духовного наставления проповедник сказал слушателям: “Страшный враг окружил наш город и грозит нам погибелью. От государя нашего помощи ни какой ожидать нельзя. Кония будет взята приступом, и вы знаете, какая судьба ждет нас, её жителей: жен и детей наших Монгол уведет в полон, все имущество наше расхитят эти волки. Вот я принес сюда серьги и запястья моей жены; сделайте и вы то же: принесите все свои драгоценности, чтобы этим пожертвованием выкупить головы и имущества наши. Я пойду к монгольскому полководцу и буду умолять его о помиловании: может быть он дарует нам свободу, и мы спасем семейства наши от грозы татарской.” Эта речь показалась слушателям благоразумною: все снесли дорогие украшения своих жен и вручили проповеднику, который, составив из этого приличные подарки, отправился с ними в неприятельский стан, прямо в палатку монгольского полководца. Бейху не было на ту пору в палатке: посланца жителей Конии представили его супруге. У Татар в то время, как нынче у Франков, женщины принимали участие в беседах и вмешивались во все дела. Подарки, принесенные проповедником, чрезвычайно понравились монгольской барыне она стала расспрашивать гостя и, узнав причину посещения, приказала подать разных кушаний, села с ним за стол и начала угощать его. Во время этого обеда, когда подали напитки, проповедник, отведав поднесенную чашу, не решился выпить её.

— Зачем вы не пьете? спросила жена Бейху.

— По нашей вере, это запрещенный напиток, отвечал проповедник.

— Да кто же запретил его?

— Аллах запретил.

— Зачем же нам не запрещено иметь все, что угодно, возразила монгольская барыня.

— Ваша вера сама по себе, сказал мусульманский проповедник: а наша вера сама по себе.

Барыня, услышав, что на свете есть другая вера кроме татарской, спросила:

— Которая же вера лучше, наша или ваша?

— Наша вера лучше, утвердительно отвечал ей проповедник

— Э!!!... воскликнула хадун, то есть, барыня: если ваша вера лучше нашей, так зачем же мы вас везде побеждаем?

Проповедник посмотрел на платье этой женщины, которое состояло из богатого золототканого кафтана с жемчужными пуговками, и сказал, в виде притчи:

— Если бы ты вздумала подарить этот кафтан, кому бы ты его подарила?... тому ли, кого любить изволишь, или чужому человеку?

— Конечно, тому, кого люблю! отвечала она.

— Ну, а если бы, продолжал проповедник: твой любимец, не зная цены такому богатому подарку, взял да и запачкал или изорвал этот кафтан, прогневалась ли бы ты на него?

— Непременно! воскликнула барыня: душе моей стало бы очень досадно. Да я может быть в приказала бы убить мерзавца!

— Так вот, промолвил проповедник, твой кафтан есть подобие мусульманства, в котором Аллах пожаловал нам, своим любимцам, образ драгоценного, осыпанного жемчугом, платья; но мы не умели оценить его великой милости, и за это он подверг нас бичу вашего оружия.

Эта речь произвела в монгольской барыне глубокое впечатление. Она заплакала. Смекнув, что мусульманство должно быть прекрасная вещь, супруга грозного врага нашей веры сделала умного проповедника своим духовным отцом и посадила возле себя. Муж её на ту пору возвратился в палатку и увидел их сидящих рядом.

— Что это за человек? сурово спросил Бейху.

Жена объясняла ему, что это посол от города, что он принес подарки в просит о пощаде, и что она уже обещала ему свое ходатайство и пожаловала его в свои духовные отцы. Монголка так усердно просила мужа оказать снисхождение к просьбе гостя и предводитель хаганских полчищ был так доволен умом в обращением мусульманского проповедника, что он подарил Конию своей барыни, которая тотчас подарила ее своему духовному отцу. Весть об этом счастливом событии была подана осажденным. Ворота города отворились. Бейху строжайше запретил своим волкам всякое насилие над семействами и имуществом обывателей, и гроза кончилась благополучно. Нравоучительный смысл этого рассказу состоит в том, что в самом деле, всякий раз как мусульманский народ, забыв истинные условия исламизма, погружается в порок и разврат, Всевышняя Истина выдает его врагу для наказания. Говорить — когда мы мусульмане, то как же гяур может победить нас?— есть такое безумие такой грех, такая мерзость, что из рук вон!... Одно только грубое невежество может питать подобные понятия, и этот факт, по моему мнению, после того что мы недавно испытали от гяура, не требует никаких других доказательств ни аргументов.

Каким же образом этот гяур, народ, прежде слабый и безвестный, сделался могущественным орудием Аллахова гнева и разгромил нас?

Да будет известно, что до 1150 (1737) года гиджры, московского короля называли, в мужском роде, чар, а в женском чарыча. Московские короли так и писались в своих грамотах. Около того времени, соединясь с немецким цесарем, четыре года сряду враждовали они против Высокой Порты, и овладели Крымом, Азовом и некоторыми частями Румилии; но, когда в 1150 году мир с Немцем был заключен в Белграде, они возвратили все места, отторженне от мусульманской державы, и за это пожалован им от Высокой Порты диплом на императорство. В Аврупе, то есть, во Франкистане, титулом импыратур гордились, в разные времена, только Франция, Испания и земля немецкая. Чтобы не быть ниже этих трех государств титулом, и не уступать им в военной силе и блеске, московские короли сформировала у себя преогромное войско, настроили множество галер, наделали пропасть маленьких пушек, не трудных к употреблению, и, 1175 (1761), под видом помощи Австрийцу, то есть, Немцу, послали свою армию на Грандабурка, которого и победили совершенно. С тех пор, слава и знаменитость их возросла еще выше прежнего и, между себе равными, они уже действительно стали править чин императорский. Впоследствии старались они еще более возвыситься и усилиться. С которого времени по дивному распоряжение Аллаха, все их короли бывают женского роду, а нынешний их повелитель принадлежит, как известно, к тому же полу: потому, обыкновенно и зовут его, на старом основании, чарыча. Племя Франков, или как у них говорится, Европейцев, чрезвычайно подобострастно к своему женскому полу. Оттого то они так удивительно покорны, послушны и преданы этой чарыче: они почти считают ее святою; около неё толпятся отличнейшие своими способностями и знаменитейшие люди, не только московской земли, но и разных других народов, и, полные восторгу к чарыче, все они мечутся рвением положить за нее душу свою. Надо сказать и то, что она также претонкая женщина; чтобы привязать к себе этих людей, она оказывая являющимся к себе государственным мужам и воеводам более радушия, чем кто-либо им оказывал, осыпая их милостями, отличая вежливостями, образовала себе множество таких полководцев как Орлуф или как маршал Руманчуф, тот, что заключил мир с нами. При усердном содействии всех этих людей, счастье её развернулось, и она свободно поплыла по морю успехов, до того что сделалась как бы обновительницею Русского царства. В 1177 (1764) году, по случаю смерти короля Ляхов, вмешалась она в дела этого народа, которые на несколько лет заняли её внимание по причине необходимых сделок с соседями, а в 1182 (1768), по воле предопределения, начала войну с нами.

Племя франков, как я сказал, удивительно дорожа вниманием женщин, всегда готово пожертвовать им жизнью и душою. Я вспомнил один пример этой черты их характера, и приведу его.

В 1170 (1756) году, следуя в качестве посла в Вену, по обыкновению, остановился я с своим судном на три дня у набережной столицы Мадьяров, Буды. Жители, чтобы меня видеть, собирались на берегу, и многие приходили ко мне на судно. Однажды, в числе прочих, явился шестнадцатилетний мальчик, с добрым и откровенным лицом.

— Откуда вы родом? чем вы занимаетесь? спросил я у него.

— Я из Англии, сын одного тамошнего купца, отвечал, он. Отец привез меня сюда, к коменданту города, на воспитание. Я здесь уже около четырех лет.

— А после воспитания надо подумать о пропитании. Чему намерены вы посвятить себя?... сабле или перу?

— Сабле; то есть, военной службе.

— Теперь у императрицы война с Грандабурком: пойдете ли вы в поход?

— В этом году нельзя, Иншаллах, если угодно Аллаху, в будущем пойду непременно!

— Но вы еще такой молоденький, заметил я: вы—дитя! Неужели не боитесь вы смерти?

— О, нет! воскликнул юный Англичанин. На пути из моего отечества сюда, мы заезжали в Вену, и дочери императрицы позволили мне поцеловать свои ручки. Если бы во мне вместо одной души, было сто душ, все это охотно отдам за них!

Я привел этот разговор для того чтобы показать нрав и понятия Франков. У этого племени, в отношениях старшего лица к младшему, дать поцеловать руку — большая честь и милость. Если это лицо — из породы женщин и оно, сняв перчатку, дает поцеловать голую руку, как делает чарыча, то это — такое блаженство, что и сказать нельзя: рабы женских ласк, за одно это, они, как сумасшедшие, готовы сесть верхом на крепостной ров и на нем, перепрыгнуть черев стену твердыни. На этот счет они чрезвычайно простодушны. Но таким-то образом они побеждают мусульман: орудия гневу Аллахова неисповедимы!... Надобно еще прибавить, что они душой и телом привязаны к своим государям, и удивительно послушны офицерам старше себя чинами: там, где их поставят, — покуда не кончится собрание, они стоят как камни.

Все это очень странно; но оно именно так есть, как я говорю. Возвратимся к делу.

Желая, как мы сказали, прилично править чин императорский, Москвитянин тридцать лет сряду умножал на море и суше свои военные средства, и к 1150 (1737) году, эпохе продолжительных войн между Высокою Портою и врагом веры, уже очень грозно снарядился к борьбе. Наконец из Путурбурка, лежащего на краю моря, называемого Балтык, через Гибралтарский пролив, послал на воды Мореи и в Архипелаг несколько мелких водных судов вертеться между островами; в Англии в других землях нанял несколько кораблей, в Архипелаге нахватал барок в роде саколев и дрововозок, и, одни нагрузив войском, другие съестными припасами, в четыре или пять месяцев составил себе значительный флот из старого хламу. Когда этот флот появился, опытные знатоки моря предсказывали, что первая порядочная буря эту странную ладью опрометчивого гяура, незнающего здешних вод, непременно истолчет в щепки и размечет по морю. Но, по закону успехов, предопределенных бичу мусульман, судьба и ветры постоянно благоприятствовали его ничтожному флоту, и, с первого нападения, уничтожил он наш прекрасный флот, столкнувшись с ним в Чешме, месте, лежащем напротив острова Хиос.

Иного также помогло гяуру одно из тех случайных бедствий, которые никому и в голову не могут прийти заранее. В Египте появился мятежник, по имени Али-Бей. В Сирии бунтовал другой бродяга, Друз Тагир-Омар. Эти два негодяя согласилась между собою овладеть Сайдою и Триполи, на сирийскому берегу. Али-Бей добровольно отправил подарки и дружеские письма к московским капитанам, на острова Наксос и Парос, приглашая их на воды Яффы в Дамьата.

Но примечательнее всего — следующее обстоятельство. Для порядочного флота, весьма трудно провести даже одну зиму в Архипелаге. Между тем, при особенном покровительстве судьбы, неприятель три года сряду, зимой и летом, шатался по этим опасным водам без малейшего вреда, и даже нашел средство запереть Дарданеллы своей дрянною эскадрою, так, что ни один наш корабль не мог выйти из пролива!

Все это одна из тех редкостей, которые у историков называются хадисе-и-кюбра “великим событием”, потому что они выходят из порядка натуры судьбы и в три столетия раз случаются. Таковы, например, были — поход покойного, ныне в раю обращающегося, султана Сулеймана в Аравию; покорение Египта султаном Селимом; восстание, в Кандагаре, Мир-Вейса, которые будучи простым князем кочующих Афганцев, пришел в Испаган, столицу Персии, и опрокинул династию Сефидов; и, в наше время, завоевание Хорасана и всей Персии Надир-Шахом и поход его в Индию. Словом такие ненатуральные нравственные явления, которые можно уподобить, в вещественном порядке вселенной, одним только потопам и другим великим потрясениям, совершаются редко, быстро проходят, и не могут продолжаться.

Заключим речь исчислением главных хитростей, которые Москвитянин употребил в дело в течении этой войны. Они, искони, были в употреблении во всех землях, описаны в книгах, и известны. Но сила — не в известности, а в умении приводить их в действие.

Первая их хитрость: нисколько не нарушая существующего мира, беспрерывно приготовляться к войне, но так чтобы этого никто не мог приметить.

Вторая хитрость: в присутствии неприятеля, разбить несколько палаток в каком-нибудь видном месте, но всех сил своих не показывать, распоряжаясь всегда так, чтобы вы почитали их малочисленным в и слабыми.

Третья: смекнув, что неприятель намерен атаковать их, напасть на него днем раньше, впотьмах, в сумерки, и разбить его наголову, сообразуясь в точности с арабскою пословицею: “Попотчевав гостя обедом прежде чем ему захочется ужинать”.

Четвертая: перед главною атакою, они всегда делают одну, маленькую, чтобы пощупать пульс неприятеля и изведать степень его ратников.

Пятая их хитрость состоит в искусстве придавать в нужном случае маленькому отряду вид огромного войска: тут поставят пять сот гяуров, — там поставят четыреста, — да и станут передвигать их так быстро, что у вас в глазах зарябит; или один и тот же отряд в несколько сот человек начнут водить вокруг холма, а вам кажется, будто это проходить стотысячная армия.

Шестая хитрость: показать где-нибудь несколько всадников, и завлечь неприятеля туда, где никого нет.

Седьмая: бегущего неприятеля не останавливать преследованием: угодно бежать? — изволь!.... дорога открыта! Аллах помощь!

Восьмая и последняя хитрость: с пленными мусульманами не употреблять ни жестокостей ни побоев. Гяур позволяет им жить по своему обычаю, и не говорит ничего обидного для их веры; многим даже дает свободу для того чтобы они бесполезно его не обременяли. У него нет и в заводи выдавать по червонцу награды за всякого взятого пленника, за всякую голову, отрезанную Аллах-весть где и у кого. Притом большая часть старейшин и начальников его принадлежит к особенному сословию людей, в котором полагаются главным правилом — не стеснять ничьего Вероисповедания и не причинять никому вреда ложными речами. Господь Истина, правителей да повелителей наших расположив к кротости и справедливости, да сделает народ правоверный всегда победоносным и торжествующим. Молим его о том именем избранного им пророка. Он милосерд, всемогущ и един — аминь.

Ф. Сенковский

---