II Турецкая кампания

дальше

[1788]

Приезжаю в Харьковской лехкоконной полк. Он квартеровал в Екатеринославской, что ныне Херсонская губерния, в Елисаветградском уезде. В слободе Атжамке стоял с эскадроном брат Александр] П[етрович]. Он еще был порудчиком; чрезмерно мне обрадовался. Пробыв с неделю, поехал в Елисаветград; не помню, каким образом нахожу А.М.Каховского , становлюсь с ним вместе. На другой день прихожу в занимаемый дом с фелдмаршелом светлейшим князем Потемкиным, являюсь к правителю его канцелярии г[енерал]-м[аиору] Василью Степанычу Попову . Он принял от меня пашпорт. Видя мой мундир, спросил мое желание, в которой лехкоконной полк? Я объявил: "У меня брат в Харьковском". - Выслушав, велел за отправлением приходить в канцелярию. А как отправление задлилось, то мы с A.M.[Каховским] часто ходили по городу.

…

Вскоре пошли в поход к Очакову, которой тогда был еще в турецком владении. Во время походу ничего замечательного не случилось, кроме нестерпимого жару и перехода два нуждались водопоем лошадей. Остановились лагерем верстах в шести от Очакова. На другой день до свету пошли к городу, на рассвете стали кругом города в две линии, кавалерию поставили впереди, а пехоту сзади. Фелдмаршел рекогносцировал, стреляли из пушек по городу, из оного также, зажгли местах в трех города. Но убитых было мало, что можно видеть из реляциев. На вечер опять возвратились в свой лагерь. На другой день пошли совсем и обложили город; поставили лагерь очень близко, только что ядра не могли доставать.

Часто кавалерийские офицеры ездили на перестрелку из проказ; запрещения сначала не было. Скачем между Козаков, стреляем в воздух, в том числе и я. В лагере в сделанную цель на скаку попадал в карту, тут же выстреля 13 патронов, ни один турок не нагнулся; равно и их по мне выстрелы такой же имели успех. Тут в первый раз услышал свист пуль мимо меня летящих и визг ядер. Спустя несколько дней турки сделали значительную вылазку, понудили нашу когорту отступить назад. Суворов вывел свой фанагорийской полк, роту послал в застрельщики и сам с ними, а полк сделал каре и пошел за ними. Лишь рота подошла к заросшим миниховским шанцам, турки побежали. Суворова ранили. Нам велено было явиться к своим местам, и запрещено без позволения ездить на перестрелку. Фанагористы дрались до ночи, и во время темноты их вывели оттудова. После сего наш полк вывели из линии и поставили на мыс, выдающийся в Черное море против острова Березани, а на самом мысу сделали батарею из четырех пушек. Ею командовал Егор Иваныч Меллер. Внизу на ночь становилась цепь Козаков кругом всего мыса, дабы турки не сделали десанту, ибо их флот из тридцати военных кораблей и до ста малых судов стояли не в дальнем расстоянии. С нашего полка наряжались рунты по цепи сказанных Козаков. В очередь досталось и мне. Приказано было, буде найдешь спящего козака, то брать под караул. Объезжая цепь, нахожу одного из вновь сформированных днепровских Козаков спящего. Привожу в полк, отдаю под караул, иду спать. По пробитии зори надо идти к полковнику с рапортом. Малой, одевая меня, говорит: "Вы взяли козака?" - "Да". - "Он ваш крестьянин, из числа бежавших из Сатина". - Я велел его привесть и подлинно, он объявил, когда бежал и что их здесь четверо, а прочие проживают около Кременчуга и Елисаветграда. По словам его записал человек двадцать. Прихожу к полковнику, доношу о взятии козака. Он приказывает дать ему палок тридцать и отпустить. Я прошу, чтоб не наказывать. Он с усмешкою говорит: "Что за милосердие?" - "Мой крестьянин", - сказал ему всё происшествие. Он выслушал и позволил отпустить, что и исполнил.

В лагере у коновязи держалось лошадей одного эскадрона, а прочие ходили в табуне. Для сего по двадцати человек с эскадрона при офицере посылывалось верст за двадцать косить, и всякою неделю посылывали ротмистров их ревидовать, сколько накошено. Брат был на сенокосе, а меня послали ревидовать. Лехкоконец попался не очень расторопной, сшибся с дороги. Долго ехали, запоздали и попали к к[о]сцам Бугского егерского полка. Спрашиваем харьковских, показывают: "Вон, где пожарче горит степь. Поезжайте, прямо на них попадете. Только два пожарища проезжайте, тут и косят". - Огонь по ветру шел влево. Думаю, что по огню я неизвестно куда попаду, заметил звезду и поехал прямо. Сделалось очень темно. Слышу - шуршит; приказу солдату слезть пощупать.

По словам, два проехали, въезжаем на третье, возвращаемся назад. Чувствую, что не могу по темноте найти. Остановился у копны сена, лег, заснул. Проснулся чуть заря, вижу саженя[х] в пятидесяти палатку. Подхожу и нахожу брата с своей командой. Очень был рад и доволен собою, что остановился ночью. Мог бы заехать далеко в степь и попасться туркам, ибо тут нашей цепи уже не было. Позавтракал, принял рапорт - сколько копен, и отправился обратно в полк, куда очень скоро прибыл без всяких хлопот.

В исходе октября флот турецкой уходит. Светлейший чрез несколько дней приказывает атаману нашим запорожцам, что ныне черноморцы, взять небольшую крепостцу на острове Березани. Атаман Харко Чепега - настоящий удалой запорожец при приказании говорит фелдмаршелу: "Добре Грицьку, чи даш[ь] креста, своими паробками возьму городок". - Князь отвечает: - "Дам, возьми только". - Чепега только сказал: "Завтре побачишь", - и пошел приготовляться.

На другой день видим: десятка три запорожских лодок идут к Березани в одну линию. По них начинают стрелять из пушек; они не отвечают. Подходят так близко, как отмель позволила, делают залп, мечутся все в воду и батарею, на берегу стоящую, из трех пушек, тотчас берут. Идут [к] крепости, после нескольких выстрелов [там] выставляют белое знамя и сдаются. С нашего полку велено было приготовить несколько оседланных лошадей для паши Базаехтара и прочих чиновников, которых и подвели к берегу. Как привезли пашу, он сел на лошадь, и до десяти чиновников. Паша ехал передом, за ним большое белое знамя и кругом оного в беспорядке чиновники, и отправились в главную квартеру. На острову во многих местах был виден дым. Мы спрашиваем, отчего. Запорожцы говорят: "То прокляты[е] турки забрались в землянки, так мы выкуриваем".

В первых числах ноября отд[а]ется в приказе, кто имеет что теплого, то позволяется носить. С нашего полку был наряжен на ординарцы к генерал-порудчику Павлу Сергеичу Потемкину порудчик Амереджибов. Он надел теплую куртку, лядунку и саблю; является к П[отемкину]. Тот любил, чтоб у него были по форме, спрашивает: "Как вас так ко мне прислали?"

А[мереджибов]: - "Как видите, ваше превосходительство".

П[отемкин]: - "Вы, сударь, не по форме одеты".

А[мереджибов]: - "Ежели в[аше] в[ысокопревосходительство] не изволили читать вчерашнего дня отданной фелдмаршелом приказ, то я доложу".

П[отемкин]: - "Вы мне не надобны. Извольте ехать в полк".

А[мереджибов]: - "Слушаю". - Повернулся на каблучках, "да и поихав соби" (так нам он сам рассказывал). Только разделся, - полковник узнает, что Потемкин отпустил ординарца, чего никогда не делал. Присылает адъютанта и зовет его к себе: "Скажите, отчего вас П[отемкин] отпустил? Не сделали ли вы чего, чтоб я знал и мог взять мои меры?" - А[мереджибов]: "Неколи было ничего сделать. Я только явился, он говорит: для чего я не по форме одет? Я ему доложил, что вчерашним приказом позволено, у кого есть что теплого, чтоб надевали, а он на это и сказал так: вы мне не надобны, поезжайте в полк. Я и рад, ведь я не виноват, полковник, что вин больше фелдмаршела любит чепуриться". - Полковник засмеялся, тем и кончилось.

Девятое ноября вся кавалерия была отпущена на непременные квартеры, оставлено каждого полка по одному эскадрону. Нам надо было идти в Харьковскую губернию. От изнурения лошадей иные полки вышли ночью, седлы вывезли на повозках, а мы церемонияльным маршем прошли все лагери; а потом кто в чем попало. У которого солдата был полушубок, тот мундира не надевал, офицеры в куртках, в шубах... Нуждались до Буга, а перейдя оной, имели безнуж[д]ное продовольствие.

Тут выпадал часто снег, были пороши. Я подговорил двух офицеров и мы трое положили меж собой так: я съезжаю, один ездит по правою сторону саженях в восьмидесяти, а другой по левой в той же дистанции, и ежели заяц побежит прямо, то я должен доскакать и на которого повернется, тот скачет, а два едут рысь[ю] и тем попеременно замучиваем [зайца] до того, что вскоча с лошади, берем руками. Сей манерой во время похода до Елисаветграда более десяти русаков взяли.

С нами шел четвертый эскадрон, оным командовал ротмистр Бринкман. Приходим в Екатерине [слав] скую губернию (не помню, в какое селение), староста требует по 4 ру[бля] за воз сена. Бри[нкман] кричит: "Степенко (так назывался его старший вахмистр), бей 4 рубля!" - Староста побежал, вахмистр догоняет, бьет старосту. Он кричит: - "Три ру[бля]!" - Ротмистр кричит: - "Степенко! Три ру[бля]!" - Вахмистр еще бьет, староста кричит: - "Два рубля!" - Ротмистр кричит: "Степенко, полно! Давай сюда. Вот, хороший человек, на тебе деньги". Нам так показалось смешно это происшествие, и долго смеялись. Ротмистр начинал уже сердиться, - чтоб не вышло истории, принуждены были замолчать.

Я выпросился в отпуск для отыскания своих беглых (…)

Еду в Москву (…)

бываю всякой день у моего благодетеля, но скоро с ним прощаюсь и еду в полк. Эскадрон стоял в Харьковском уезде в слободе Иванешти. Чертков вышел в отставку, я уже считался эскадронным командиром, только по наружности, а по внутренности брат. Нахожу его и эскадрон в довольствии. Селение большое, до 200 дворов богатых малороссиян, у коих в обыкновении в зимние вечера сходиться молодым ребятам и девкам по нескольку в одну избу. Это у них называется вечеринкой. Тут отбираются те, которые друг друга полюбили. Ежели парню не по ндраву девки, то он идет в другую хату. Тут они поют, играют и подчивают друг друга, проводят время очень долго, и молодой парень, которой полюбит девку, с тою, как одеты, так ложатся спать, и так бывает 3-4 пары в одной хате, что у них не предосудительно. Отец и мать позволяют: нехай паробок женихается. Но оное у некоторых основано на строгой добродетели. Тут и мне пондравилась дочь старосты или головы, прекрасная собой. Я стал ходить к ним, к ней прихаживали две или три подруги; просидят довольно долго, и когда уйдут, а иногда перед светом тут ложатся, и я с нею. Как ни старался, не мог получить желаемого, хотя она сама меня ласкала, целовала. Только начнешь обнимать, уговаривать, - "Роби що хочешь, а сего не буде". С удивительною твердостию вытерпливала все искушения, только и говорила: "Женись - тогда вся твоя". - Мне это не пондравилось; попробовав несколько раз, бросил и нашел другую, которая была снисходительней. Года через два мне удалось чрез оное селение проехать и сказывали, что Старостина дочь вышла замуж за отставного офицера.

дальше

Загряжский М.П. Записки (1770-1811). Публикация В.М. Боковой. Текст приводится по изданию: Лица. Биографический альманах. Вып. 2. Феникс: Atheneum, М., Спб.: 1993.

Полностью материал опубликован на сайте "Российский мемуарий"