Глава IV

ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА

Булгакову, нашему министру при Оттоманской Порте, приказано было подать ноту, в которой, между прочим, требовало, чтобы Турция позволила иметь консула в Варне, чтобы признала Ираклия русским вассалом, чтобы обуздала татар закубанских, беспокоивших набегами границы Российской империи, чтобы объяснила о военных своих приготовлениях и чтобы ответственные сим пункты даны были без медления.

Диван вместо ответа объявил войну России 5 августа и заключил посланника Булгакова в Семибашенный замок. По получении сего известия императрица выдала манифест о войне противу турок. Равно, как скоро дошло известие [до] императора Иосифа, так и он объявил войну Оттоманской Порте.

Составлены были две армии: Украинская, под командою фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского, которая должна была вступить в Польшу и приблизиться к Днестру; правый фланг оной армии составлял корпус под командою генерал-аншефа графа Ивана Петровича Салтыкова, центр армии составлял корпус генерал-аншефа Эльмта, левый фланг составлял корпус генерал-аншефа Михаила Федотовича Каменского. Екатеринославская армия состояла под командою фельдмаршала светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, которому назначено было в наступающую кампанию атаковать Очаков. Генерал-аншеф Александр Васильевич Суворов тогда командовал в Кинбурне.

Зять мой С.К. Вязмитинов пожалован был генерал-майором, приказано ему было принять Белорусский егерский корпус, из четырех батальонов состоящий, на место заболевшего шефа того корпуса генерал-майора Фаминцына; Сибирский полк велено было принять полковнику князю М.М. Дашкову, который пред сим командовал Днепровским мушкатерским полком; но большею частью сего полка люди посажены были на флотилию для путешествия императрицы к Херсону и там размещены по другим полкам. Князь Дашков принял полк на походе в Киев, откуда полк пошел в Польшу, в корпус графа Салтыкова, которого квартира была в местечке Янове.

Когда полк получил повеления идти в поход, почтенный мой отец, благословя меня, сказал: "Уверен, что ты не обесчестишь род наш своим недостойным поступком, и лучше я хочу услышать, чтобы ты был убит, нежели бы себя осрамил, а притом приказываю тебе ни на что не напрашиваться, а чего требовать будет долг службы, исполняй ревностно, усердно, точно и храбро". Тут мы оба прослезились; поцеловав ему руку, с восхищением сел я на коня и с полком выступил, делая планы отличиться геройски и строил воздушные замки.

Первого октября турки атаковали Кинбурн; Суворов не приказал противиться высадке, дал им время сделать несколько ложементов и, как уже увидел их приблизившихся шагов на двести для штурма крепости, тогда напал он на них с своими войсками. Турки беспрестанно с флота получали новые подкрепления, положение наших войск было весьма опасно; сражение сделалось общее, и так обе стороны перемешались, что артиллерия принуждена была остановить свое действие; храбрость наших поколебалась; уже было начали отступать; наконец пришло к русским подкрепление, около трехсот человек, |и] сие малое число решило сражение. Турки прогнаны, в 10 часов ночи победа была одержана. Большая часть турок убита, а еще более потонуло; малое только число спаслось на суда.

Еще в сумерки Суворов был ранен в левое плечо; он потерял много крови, и не было лекаря перевязать рану. Козачий старшина Кутейкин привел его к морю, вымыл рану морскою водою и, сняв свой платок с шеи, перевязал им рану. Суворов сел на коня и опять возвратился командовать. Тогда же генерал-майор Рек был ранен; наша потеря была очень значительна.

Сия первая победа в сию войну тем была важнее, что намерение турок оною уничтожено взять Кинбурн, при весть себя в состояние напасть выгодно на Херсон и Крым и истребить нашу флотилию. За сию победу Суворов награжден был андреевским орденом.

Светлейший князь, опасаясь вторичного нападения еще на несобравшуюся его армию, просил императрицу, чтобы на случай мог он употребить один корпус Украинской армии. Государыня приказала фельдмаршалу графу Румянцеву, чтобы, по способности, один корпус его армии состоял под ордером светлейшего князя до открытия кампании, почему фельдмаршал и приказал генералу Каменскому явиться к князю.

Каменский поехал в Елисаветград, где тогда была главная квартира его светлости; но как он предвидел, что больше будет выгод в армии светлейшего князя, чем под командою устарелого фельдмаршала, то и просил его [Потемкина], чтобы он его корпус взял совсем в его армию, сказав: "Ибо с тех пор, как я состою под ордером вашей светлости, корпус мой претерпевает во всем недостатки, как-то: в свое время не получаю ни амуницию, ни жалованье, ни провиант". Князь отвечал: "Очень хорошо; отправьтесь в свой корпус (который расположен был в Умани), где узнаете о вашем желании". Как скоро Каменский отправился, князь вслед за ним отправил курьера, требуя изъяснения письменного о том, что он докладывал ему о претерпевании нужд его корпуса. Каменский нехотя должен был сие исполнить, хотя с некоторыми увертками. Князь, получа от него требуемое, отправил к фельдмаршалу рапорт Каменского в предосторожность от сего коварного человека. Князь не любил подлых людей, и с тех пор он никогда его не употреблял, да и граф Петр Александрович поступал с ним не лучше. Вот что выиграл Каменский своею интригой.

До открытия кампании войска в занимаемых квартирах были покойны; тут я увидел разницу между бывшим и новым моими полковниками. Зять мой вел службу, как должно бы наблюдать каждому; во-первых, военная дисциплина строго хранилась, чин чина почитал, но благородная связь была между корпусом офицеров; порядок канцелярии в отчетах сумм жалования, амуниции, провианта и фуража приведены были в точность, обоз был исправный; полковые лошади были добрые, полк учился превосходно, в эволюциях офицеры были наметаны, солдаты без изнурения выправлены, одеты без лишней вытяжки, хорошо. Во время похода в России и Польше ни одной подводы ни под каким видом никто не смел взять, солдаты несли на себе все тягости и даже шанцевый инструмент. Словом, полк мог быть во всех частях образцовым в армии. При командовании же полком князем Дашковым солдаты во многом претерпевали нужды, для продовольствия провианта и фуража |он] принимал деньгами и задерживал их; то же случалось и с жалованием; хотя чрез некоторое время оно и отдавалось, но не в свое время, лошади худо были накормлены, отчего в переходах в Польше бралось множество подвод, почему беспрестанно на полк были жалобы, а во время кампании к полковому обозу наряжались солдаты, чтобы в трудных местах пособлять взводить на горы. Чтобы нижние чины не роптали, князь дал поползновение к воровству, чем, по времени, Сибирский полк получил дурную молву; полковник имел пристрастие к некоторым офицерам, зато другие были в загоне и претерпевали разные несправедливости. 

[1788]. В 1788 году, в апреле, зять мой С.К. Вязмитинов с 4 батальонами, 4 эскадронами и двумястами Козаков посылай был в соединение с австрийцами для закрытия Буковины, угрожаемой турками; но вскоре возвратился, не имев никакого дела.

Украинская армия образовалась таким образом: корпус, состоящий из 12 батальонов, 12 эскадронов, 30 орудий полевой артиллерии и одного козачьего донского полка под командою генерала графа Салтыкова, в соединении с австрийским корпусом под командою принца Кобургского должен был осадить Хотин.

Главному корпусу назначено было рандеву в Подольской губернии при местечке Мурахве (в который [корпус] Сибирский полк был назначен). Оный [корпус] состоял из 17 батальонов, 10 эскадронов кирасир, 18 карабинер, одного донского козачьего полка и 30 орудий полевой артиллерии.

Корпус генерала Эльмта, составляющий из 12 батальонов, 12 эскадронов, двух донских казачьих полков и 30 орудий полевой артиллерии, должен был перейти через Днестр и делать поиски над неприятелем.

Резервный корпус под командою генерала Каменского состоял из 12 батальонов, 12 эскадронов, одного полка донских Козаков и 20 орудий полевой артиллерии.

Вся армия, ежели была бы в комплекте, то состояла бы в 50 тыс.; но налицо, конечно, не превосходила 30 тысяч человек.

Как в Украинской армии не было регулярных легких войск, то фельдмаршал испросил позволение у императрицы преобразовать четыре полка карабинер и назвал их легкоездными. У фельдмаршала с князем Потемкиным был спор в наименовании войск: сперва именовали легкою кавалериею, [а] светлейший князь назвал легкою конницею; граф назвал своих легкоездными. Когда светлейший князь впоследствии принял в командование обе армии, назвал их конными егерями, хотя лошади и вооружение оставались те же самые.

Екатеринославская армия числом гораздо была превосходнее [и] двинулась к Очакову. Притом под непосредственным распоряжением светлейшего князя состоял Черноморский флот и гребная флотилия. Всеми морскими силами управлял вице-адмирал Н.С. Мордвинов, флотом начальствовал контр-адмирал Ушаков, имея под собою известного Польжонса, прославившегося в американской войне. Флотилиею командовал принц Нассау.

Собравшейся Украинской армии главный корпус получил повеление идти к Могилеву, что на Днестре; по прибытии туда, на другой день и фельдмаршал прибыл с главною квартирою. Генерал-поручик князь Г.С. Волконский вступил в командование корпусом. Всею артиллериею армии командовал артиллерии генерал-майор И.М. Толстой; инженерами бригадир Б.Ф. Кнорринг. Генерал-квартермистром был Н.М. Бердяев, при нем генерал-квартермистры-лейтенанты: бригадир Медер и полковник Филиппи. Дежурным генералом фельдмаршал избрал генерал-майора А.Я. Леванидова. В корпусе командовали: кавалериею генерал-майор В.В. Энгельгардт, пехотою генерал-майоры граф Мелин и Мельгунов, авангардом генерал-майор Ласси.

На другой день по прибытии фельдмаршала [он] приказал войскам быть во фрунте без ружья и сам со всеми генералами прибыл к корпусу; все были при появлении его в восхищении; ни одного не оставил [он] штаб-офицера, которому бы не сказал что-нибудь приятное. Как скоро сказал солдатам: "Здравствуйте, ребята!" - все почти в голос закричали: "Здравствуй наш батюшка, граф Петр Александрович!" Старые солдаты говорили: "Насилу мы тебя, отца нашего, увидели". Поседелый унтер-офицер, обвешанный медалями, сказал фельдмаршалу: "Вот уже, батюшка, в третью войну иду с тобою". - "Ну, друг мой, - отвечал граф, - в четвертый раз мы вместе с тобой уже воевать не будем". Объехав все полки, исполненные радостью его присутствием, отъехал [он] в главную свою квартиру в Могилев.

Авангард, состоящий из пяти батальонов, 6 эскадронов и донского полка Грекова, переправился чрез Днестр, а в то время наводили понтонный мост.

Как скоро мост был готов, весь корпус переправился и занял высоты: пехота в две линии, кавалерия в третьей, а главная квартира за оною. Гренадерские полки, как-то: Сибирский на правом фланге, 1-й и 2-й батальоны в первой линии, а 3-й и 4-й во второй; на левом фланге был Малороссийский гренадерский, в котором фельдмаршал был шефом. Первыми двумя батальонами в лагере начальствовал сам полковник, а как подполковник откомандирован был для командования сводным гренадерским батальоном в авангард, то, как старший по нем в лагере, 3-м и 4-м батальонами полка командовал я; как же скоро корпус двигался, то полк соединялся вместе.

На другой день выступил корпус в поход. Перед выступлением, когда лагерь был снят, полки выстроились, знамена развернуты. Фельдмаршал проезжал мимо фланга командуемых мною батальонов; я сделал ему на караул и поскакал ему навстречу. Но представьте мой ужас! Фельдмаршал на меня кричал самострашным голосом; вид его представлял чего вообразить невозможно; ноздри раздувались, глаза яростно сверкали. Как скоро я услышал этот голос и [увидел] страшный его вид, то так оробел, что не слыхал ни одного его слова. Дежурный генерал, подскакав ко мне, приказал командовать "На плечо!"; я едва мог выговорить. После чего опять подъехал [он] ко мне и спрашивал от имени фельдмаршала, как я осмелился отдать ему честь? Я отвечал, что это считал долгом. Но он мне сказал: "Вчера был отдан приказ, что, когда фельдмаршал будет проезжать мимо полков или караулов, никогда бы не отдавали ему чести". Я отвечал, что приказа сего не слыхал. Когда дежурный генерал донес о сказанном мною, фельдмаршал поехал к 1-й линии, где мой полковник тоже сделал ему на караул. Фельдмаршал делал таковое же взыскание; но как полковник отвечал, что приказа того не слыхал, то фельдмаршал, обернясь к князю Волконскому, сказал: "Князь Григорий Семенович, я вам приказал?" На что тот отвечал, что и [он] приказал. Но полковник утвердительно донес графу, что в Сибирском полку сей приказ не объявлен. Фельдмаршал приказал дежурному генералу объехать все полки и спросить, в которых полках объявлено сие приказание? Между тем весь корпус стоял в ружье. Дежурный генерал, справясь, донес, что ни в одном полку не было того объявлено. Тогда фельдмаршал с великим гневом сказал Волконскому: "Господин генерал! ежели вы впредь забудете исполнить мое приказание, я вас поставлю перед взвод гренадер с заряженными ружьями; а теперь поезжайте к г.майору Энгельгардту и скажите ему, что он исполнил свою должность, я его благодарю и что выговор, сделанный ему, к вам относится". Хотя его сиятельство и подъезжал ко мне, но приказанное фельдмаршалом мне сказать не объявил; однако ж мое удовлетворение всем стало быть известно, ибо главнокомандующий был окружен всеми генералами и всем штатом, к главной квартире принадлежащим.

Порядок марша каждого перехода был таков: накануне за авангардом на завтрашний день в караул наряженные, то есть все пехотные пикеты с шанцевым инструментом; все отъезжие пикеты кавалерийские с дежурными штаб-офицерами, с генерал-квартермистром и квартермистрами отправлялись занимать лагерь, и когда корпус вступал в оный, то все уже караулы были на своих местах, и цепь расставлена. Во время похода артиллерия составляла среднюю колонну, по сторонам ее две пехотные колонны; перед каждой командировано было по одному эскадрону кавалерии для утоптания травы; по сторонам пехотных колонн [были] две кавалерийские, по сторонам которых составляли кавалерийскую цепь. Обоз тянулся в две веревки, а иногда и четыре, ежели позволяло место; за оным вагенбург.

Бывшие того дня полевые пехотные пикеты с отъезжими караулами оставались на своих местах по выступлении корпуса; дежурные штаб-офицеры формировали оные в батальоны и эскадроны и составляли ариергард.

Когда вступали в лагерь, то каждый батальон подходил к левому флангу своего лагеря, а кавалерийские полки к левому флангу своих полков; тогда вдруг делан был отбой, и пехота церемониальным маршем повзводно, а кавалерия поэскадронно входили в линию.

В походе наряжалось два эскадрона в конвой к фельдмаршалу, и он, несмотря ни на какую погоду, верхом, в одном мундире, до половины марша ехал при корпусе. На половине приказывал делать отбой на час времени, а сам с главным штабом уезжал вперед осмотреть занятие лагеря; иногда приказывал, по положению места, переменить лагерь, потом ездил в авангард, осматривал отъезжие пикеты и приказывал, куда посылать партии. Случалось, что мы, пришед в лагерь, уже отдохнули, а он только что приезжал.

Во время марша фельдмаршал подъезжал к полкам и не дозволял, чтобы офицеры сходили с лошадей; ибо, по тогдашнему обряду службы, когда выходили войска в поход, то, кроме дежурных при полку одного капитана и при каждом батальоне по одному офицеру, все прочие офицеры могли ехать верхом подле своего взвода. Солдаты, по желанию, пели песни и, когда граф подъезжал, обыкновенно старались петь какую-нибудь военную, в честь ему, как-то: "Ах ты, наш батюшка, граф Румянцов генерал" и проч. Иногда давал [он] сим песельникам червонца по два, говорил им несколько ласковых слов, тоже удостаивал разговаривать с некоторыми штаб- и обер-офицерами; словом, приветливостию своею привлекал к себе всех души и сердца.

Лагерь всегда был в две линии: на флангах кавалерия, артиллерия батареями между полками, а главная квартира между двух линий. Караул фельдмаршала состоял из 24 человек при одном офицере с хором музыки и конвойной команды с литаврами, с двумя трубачами; для сигналов вестовая пушка, из которой стреляли к вечерней заре.

Пароль и приказ отдавал дежурный генерал, для принятия которого должны были быть: дежурный по корпусу полковник, подполковник и секунд-майор, от каждого полка штаб-офицер и генеральские адъютанты. К разводу фельдмаршал никогда не выходил.

Когда корпус не был в походе, обыкновенно граф выходил из своей ставки, или домика, в большой ериной намет, где уже стол был накрыт и где генералы и штаб-офицеры и некоторые из обер-офицеров были. Всегда выходил в мундире, с тростью и шляпою в руке. Обходил всех, тут бывших, и ежели с кем не поговорил, то, по крайней мере, делал ему приятную мину. Наконец пил водку и закусывал, и все, кто тут был, - тоже. В первом часу обедал; стол накрываем был на 40 кувертов; другой стол, в особливом намете, для штата его и ординарцов, от каждого полка наряжаемых по одному офицеру.

После стола тотчас откланивался; по вечерам собирались к нему генералы и полковники, иногда играли в коммерческие игры.

Второй лагерь был при деревне Плопах, в 30 верстах от Днестра; тут пробыли более месяца в ожидании действия осады Очакова и Хотина. Корпус генерала Эльмта дошел до Ясс, не встречая нигде неприятеля; фельдмаршал был недоволен медленным и тактическим немецким движением сего корпуса, почему сей генерал, когда главный корпус подошел к Цицоре на Пруте, в 20 верстах от Ясс, отправился в отпуск и более уже в армию не приезжал.

По долгом пребывании в лагере при Плопах отпросился я к Хотину на короткое время, посмотреть осаду и видеться с моим зятем, Сергеем Кузьмичем, тогда бывшим в том корпусе. Он, с позволения графа Салтыкова, дал мне своего адъютанта, чтобы осмотрел я все батареи и траншеи, которые только вели цесарцы, а наши, пользуясь рвами около Хотина, закрывались оными от канонады.

Тут я увидел, что как недостаточно знать одну только фрунтовую службу; но, чтобы значить более, надо знать фортификацию и артиллерию; и тогда же принял намерение в зимовые квартиры заняться сими науками, необходимыми для генерала, а как я держался правила, что худой тот солдат, который не надеется быть фельдмаршалом, то и думал, что необходимо нужно иметь познания, сопряженные с сим званием. Был я в лагере у австрийцев, составлявших левый фланг.

Ни у австрийцев, ни у русских осадной артиллерии не было; батареи были в таком отдалении, что едва двенадцатифунтовые ядра доносило до бруствера, а гранаты их полумортирных единорогов никакого действия не производили; ночью подвигали батареи без всякого закрытия, и без Цели выстрелы не делали ни малейшего вреда.

Я чуть было не попался в плен и особливым чудным образом избавился. У Днестра был во рву егерский пост, не допускающий турок пользоваться хорошею ключевою водою. Осмотрев оный, адъютант Сергея Кузьмича узнал, что ночью, перейдя ров, заложена была батарея, которая и нам была видна, но не знал, что проезд к оной по сию сторону рва шел очень близко неприятельского ретранщамента, а ров был так крут, что едва с трудом можно сойти пешком. Лишь только мы несколько проехали, как егеря стали нам кричать: "Остерегитесь, турки вас видят и намереваются выйдти из ретраншамента, чтобы вас схватить", а мы уже так заехали, что возвратиться к егерскому посту значило быть еще ближе к ретраншаменту, а до батареи еще было далеко; отдаться в плен охоты не было, а равно даром и убиту быть; (потому) решился, несмотря на крутизну рва, спуститься и рвом добраться до егерского поста, что, благодарение богу, удалось. Можно сказать, у страха глаза велики: в обыкновенное время, конечно, никто не осмелится спуститься на лошади в сей буерак. Должен еще признаться в моей храбрости: с польской стороны, по правой стороне Днестра, заложена была сею же ночью батарея, которую я желал видеть; турки, для воспрепятствования работы, стреляли ядрами; первое, которое я услышал, заставило меня с такою торопливостью нагнуться, что обе шлифные пряжки у меня лопнули.

Пробыв при Хотине два дня, возвратился я в главный корпус.

Во время пребывания в расположении главного корпуса получено известие, что шведский король Густав III внезапно объявил войну и вступил в российскую Финляндию, а флот его под командою герцога Зюндермаландского атаковал Балтийский Порт и требовал от коменданта сдачи; комендант был майор Кузьмин, старый инвалид, у которого в прежнюю войну была оторвана рука; он отвечал: "Я рад бы отворить ворота, но у меня одна рука, да и та занята шпагою". По несколькодневной храброй обороне герцог принужден был отойти насупротив русского флота, вышедшего из Кронштата под командою вице-адмирала Грейга. Произошла у Красной Горки морская баталия; все выстрелы в Петербурге были слышны; двор готовился выезжать. Но Грейг одержал славную победу и взял вице-адмиральский корабль с начальником оного графом Вахтмейстером. Ветер способствовал шведскому флоту укрыться в своих гаванях, но Грейг был опасно ранен и вскоре от раны умер. В Финляндии собрана наскоро армия, которая поручена была в команду генерал-аншефу графу Валентину Платоновичу Пушкину.

Там же получено известие от светлейшего князя, что послан был от флота капитан Сакен на дубль-шлюбке для разведывания о неприятельском флоте и содержания брандвахты близ Кинбурнской косы. Он, усмотрев передовые суда капитан-паши, идущие на всех парусах, почел за благоразумие идти на Глубокую Пристань для извещения принца Нассау-Зигена о появлении неприятеля или присоединиться к русской эскадре, стоявшей выше устья реки Буга перед Станиславовою косою. Турки устремились за дубль-шлюпкой. Сакен, чувствуя несоразмерность сил, поспешал удалиться, но четыре турецкие галеры, очень легкие на ходу, настигали его и кричали, чтоб сдался. Сакен, войдя в устье Буга, высадил всех бывших людей и, чтобы не дать завладеть судном туркам, сам с зажженным фитилем спустился в крюйт-камору. Вскоре дубль-шлюпка была окружена преследовавшими ее галерами; экипаж их, видя русское судно оставленное, смело пристал к борту, и толпы взошли на палубу, как вдруг с треском дубль-шлюпка поднялась на воздух и вместе с нею турецкие галеры со всеми на них бывшими людьми. Таким геройским подвигом капитан Сакен кончил жизнь свою, увековечив ее вечною славою.

Очаковская осада продолжалась медленно, которую называл фельдмаршал осадою Трои; однако ж были успехи на водах, как-то: наша флотилия одержала победу над флотилиею турецкою, равно как и большой наш флот заставил турецкий оставить Очаков.

В течение очаковской осады Александр Васильевич Суворов в один день при вылазке завязал большое дело, посылая беспрестанно по нескольку батальонов занять сады, прилежавшие к крепости, так что весь левый фланг вступил в сражение, и наши войска много претерпевали от усилившихся подкреплений турок в выгодной для них позиции. Кажется, намерение его было, видя медленную осаду, заставить светлейшего князя сим средством решиться на штурм или ему с своим корпусом на плечах турок ворваться в крепость; и ежели бы князьРепнин не выручил с своим корпусом, то наши бы войска претерпели значительный урон. Александр Васильевич ранен был в руку легко. Светлейший князь послал его спросить дежурного генерала: "Как он осмелился без повеления завязать столь важное дело?" Суворов отвечал: "На камушке сижу и на Очаков гляжу".

Фельдмаршал получил донесение от графа Салтыкова, что Хотин турки сдают на капитуляцию, но требовали сроку на три дня; фельдмаршал к тому времени приказал, чтобы на батареях были пушки заряжены стрелять викторию о сдаче Хотина, когда курьер приедет; но он приехал с тем, что отсрочено еще турками на три дня и потом еще на три дня; фельдмаршал был очень недоволен и, не ожидая уже взятия Хотина, выступил с главным корпусом вперед. Все мы, молодые служивые, обрадовались, что, наконец, увидим неприятеля, и ревностно хотели с ним сразиться; но, дошед в несколько маршей, остановились до окончания кампании при урочище Цицорах, на левой стороне Прута, в 20 верстах от Ясс.

Корпус генерала Эльмта занял Яссы и поступил, по отпуске его, в командование генерал-поручика кн. Бориса Григорьевича Шаховского; через день резервный корпус генерала Каменского присоединился к главному. На марше получено донесение графа Салтыкова о занятии Хотина и сдаче оного цесарцам. Графу Салтыкову поручено занять Кишинев и наблюдать Бендеры.

Неприятельский лагерь открыт был в сорока верстах на левой стороне Прута, против Рябой Могилы, в больших силах.

За малоимением легких войск, фельдмаршалприказал отставному полковнику Сиверсу, бывшему волонтером, набрать три тысячи арнаутов; ему поручены от трех корпусов донского войска козачьи полки и поведено быть в десяти верстах от армии, иметь свой стан, охранять оную и посылать партии для разведывания. Редко очень оные встречались с турками, а еще менее было небольших схваток; турки так боялись русских, а еще более имени Румянцева, что как скоро завидят козака, то и бежали; однако ж во все то время нахватали человек до пятидесяти пленных.

Армия имела всегда с собою провиант, люди на себе в ранцах на четыре дня, в фурах полковых на шесть, да в каждый полк даны были возы на волах, и на оных было провианта на 22 дня. Транспорты с провиантом еженедельно приходили из Польши; заготовления оного поручено было генерал-майору Шамшеву и генерал-провиантмейстеру, бригадиру Новицкому. Для прикрытия магазинов в Польше под командою сказанного Шамшева оставался Днепровский мушкатерский полк, от некоторых мушкатерских полков двухротные команды; в местечке Сороке, Молдавского княжества, построен был ретраншамент, в который свозили покупаемый в Польше провиант и фураж.

В Польше сделалась революция, и 3-го мая сейм утвердил новую конституцию; поляки оказывали неприязненное к нам расположение; посол наш, гр. Штакельберг, лишился прежнего сильного своего влияния, а доверенность поляков получил прусский министр Луккезини.

Цесарские войска непрестанно, хотя и не было генеральной баталии, но во многих сражениях турками были поражаемы. Император неоднократно просил фельдмаршала сделать движение для диверсии в пользу австрийцев, но граф и с места не тронулся, под видом, чтобы при его движении не открыть места, чрез которое турки могли подать сикурс Очакову. Неоднократно для сего приезжали в лагерь австрийские генералы: Йордыш, Сплени и Карачай; а сверх того для наблюдения наших действий был при нашей армии полковник Герберт; под исход уже кампании из-под Очакова приезжал в Яссы принц де Линь, откуда часто приезживал для сего же в лагерь. Несмотря, однако ж, на его красноречивые убеждения, фельдмаршал и шагу не делал.

Главнокомандующий был очень недоволен генерал-квартермистром Бердяевым, который, действительно, не имел особливых дарований, ни природных, ни приобретенных сведениями. К генерал-квартермистру-лейтенанту Медеру [он| по особливым причинам не благоволил, то и хотел испытать товарища его, полковника Филиппи, способен ли он, ежели бы нужда потребовала, на какое важное предприятие. [Фельдмаршал] дал ему повеление с сотнею Козаков ехать по правую сторону Прута и рекогносцировать, можно ли, поставя батарею на Рябой Могиле, анфилировать неприятельский лагерь? Прут в то время так был мелок, что было только лошади по колено; фельдмаршал, дав ему приказ, не объявил, что полковнику Сиверсу дал уже повеление, что Филиппи поедет рекогносцировать, [а потому] чтобы Сиверc заранее со всеми своими легкими войсками отправился вперед и его бы прикрывал, и ежели не только опасно будет Филиппи, но даже чтобы без потери одного человека его команды сам возвратился и дал запечатанное повеление Филиппи, в котором ему приказано было возвратиться без исполнения ему порученного. Филиппи, получив приказание от фельдмаршала, думал, что посылается на неизбежную смерть. Отъехав верст десять, спросил молдаван, есть ли турки на той стороне? И как они ему сказали, что много, то он и отправился назад. Вошед к фельдмаршалу в ставку, когда уже было большое собрание, и как на тот раз хотинский гарнизон не в дальнем расстоянии от лагеря проходил под прикрытием австрийских войск, то командующий австрийским конвоем генерал и многие штаб-офицеры тут были. Фельдмаршал, как увидел вошедшего Филиппи, подошел к нему и спросил на ухо: "Sind Sie da gewesen?" ("Были ли вы там?") - "Nein, Ihre Erlaucht". ("Нет, Ваше Сиятельство"). - "Warum?" ("Для чего?") - "Ich fürchtete". ("Я побоялся"). Тогда вдруг вскричал фельдмаршал громко: "Счастлив ты, что сказал не по-русски, а их языком (показав на австрийцев), а не то бы тотчас велел тебя расстрелять". И после сего не только никогда его не употреблял, но даже с ним никогда уже и не говорил.

Тогда [фельдмаршал] вздумал испытать дивизионного квартермистра Лена. Когда хотинский гарнизон дошел в турецкий лагерь, то сераскир присылал парламентера благодарить за исполнение в точности капитуляции. Фельдмаршал воспользовался сим, послал Лена с пустым комплиментом, но, отправляя его, сказал ему: "Непременно привези ты мне план позиции неприятельского лагеря". Лен вот как исполнил сие поручение: как скоро приехал к аванпостам с трубачом, то дал себе, по обыкновению, завязать глаза, но, когда он почувствовал, что уже в неприятельском лагере, по шуму его окружавших, тогда вдруг сдернул повязку; некоторые турки было бросились на него, но он, выхватив пистолет, угрожал выстрелом. Он приведен был в палатку, обгороженную тростником, но уже успел увидеть все положение турецкого лагеря. При возвращении своем, начертив план, представил его фельдмаршалу, который его спросил: "Как, батюшка, вы это сделали?" И когда он ему отвечал, граф его обнял и сказал: "Будем друзьями, господин Лен".

Скажу вам, что впал было я в гнусный порок, но, благодарение богу, добрый мой приятель от того меня избавил. Полковник мой, следуя английскому обыкновению, подпивал; после обеда ставили чашу пунша. Приятели его, а мои товарищи, стали на мой счет подшучивать, что похож ли я на гренадерского офицера: водки и пунша не пью и трубки не курю. Желая быть в числе коротких приятелей своего полковника и быть настоящим гренадерским офицером, сперва (пил я] в угождение, потом это вошло в привычку, и, наконец, не только у полковника, но уже я искал в других местах, где бы подпить; словом сказать, ни одного дня не проходило, чтоб я не был пьян. Роштейн произведен был недавно секунд-майором, он не успел еще завестись своею палаткой и жил у меня. В один день, после обеда соснув, я оделся и хотел идти, как вдруг он сказал мне: "Послушай, Л<ев> Н<иколаевич>, за благосклонность твоего ко мне зятя, бывшего нашего командира, и по дружбе моей к тебе, я должен сказать, что уже, наконец, я выхожу из терпения, и мне стыдно жить в одной палатке с пьяницею; представь, что вот уже около месяца, как ты всякий день пьян, и теперь, я вижу, спешишь искать пунш; ежели не исправишься, я тотчас с тобой расстанусь". Чувствительна мне была такая укоризна, сначала я было на него рассердился, но как скоро одумался, то действительно увидел, что страсть сия во мне сильно укоренилась. Я дал себе слово более не пить, и могу сказать, что с тех пор во всю мою жизнь был трезвой и воздержанной жизни; счастливая минута, в которую друг мой своим словом излечил меня!

В начале ноября сделались большие морозы, выпал снег и стала зима, какой в Молдавии никто не помнил; реки замерзли, и даже под Очаковом Лиман.

15-го числа полковник Сивере донес, что турки лагерь свой оставили; генерал Каменский получил повеление преследовать неприятеля, а по другой стороне Прута генерал-поручику князю Шаховскому идти вперед до Васлуи и начальствовать передовым корпусом.

Войска 22-го числа вошли в зимовые квартиры; в Цицорах сделано было несколько редутов и оставлено 3 батальона для прикрытия Ясс и сбережения замерзших понтонных мостов. Корпус кишиневский поручен был генералу Каменскому, на место графа Салтыкова, который отпросился в Петербург. Главная квартира заняла Яссы.

При выходе из лагеря, накануне того дня, говорил я полковнику, что мне хочется побывать к батюшке; он мне сказал, что о том скажет фельдмаршалу, который, как скоро о том услышал, с гневом сказал: "Мы еще не вошли в зимовые квартиры, а молодые люди уже скучают службою". Хотя все знали, что уже и приказ написан, только еще не был объявлен, но чрез несколько часов оный и отдан был при пароле.

Штабы всех полков, составлявших главный корпус, остались в Яссах, а полки были расположены в окружностях. Я уже лишился было надежды быть в отпуску, а просить боялся подумать.

25-го обедал я у фельдмаршала, как он вдруг сказал мне: "Как, господин майор, я слышал, что вы хотите в отпуск?" Я ему отвечал: "Если ваше сиятельство позволите". - "Для чего же нет?" - сказал он. Вставши из-за стола и подошед ко мне, он спросил: "Скоро ли вы хотите ехать?" - "Как вашему сиятельству угодно". - "Однако ж, если б от вас зависело?" - "Я бы уехал сего же дня". - "Вы очень скоры, однако ж я вас прошу остаться только до шести часов утра завтрашнего дня, а притом я вас буду просить взять на себя некоторые поручения и завтра в шесть часов прошу ко мне". Я думал, что как мне должно было проезжать Гомель, его местечко в Белоруссии, то, верно, что-нибудь прикажет к его там управляющему. Не успел я в шесть часов поутру явиться, как уже дежурный генерал сказал, что фельдмаршал меня ожидает. Я вошел в кабинет; граф дал мне пашпорт на двадцать девять дней, подорожную и письмо к моему отцу, сказав: "Вот в чем состоит мое поручение, доставьте удовольствие вашему батюшке видеть доброго сына".

Лестное сие письмо я почитаю лучшим себе аттестатом в мою службу, и с какою деликатностию сей великий человек делал свои благодеяния, и вот каким очарованием привязывал к себе! Хотя чины и кресты во время его командования трудно доставались, но зато они были им раздаваемы справедливо и за настоящее дело, кто чего заслуживал; зато всякая награда принималась с величайшим уважением.

Можете себе представить, с каким удовольствием отец мой меня увидел с рекомендациею графскою. Уже в бытность мою в Могилеве узнал я о взятии штурмом Очакова шестого декабря.

Светлейший князь награжден орденом Св. Георгия 1-го класса; по его рекомендации все щедро награждены орденами и крестами; по некотором времени отправился он в С.-Петербург, где его с триумфом встретили и по пути, где он проезжал, встречали как победителя; весь его проезд уподоблялся празднику. Штаб- и обер-офицеры все получили золотые кресты на георгиевской ленте с надписью: "За службу и храбрость", а на другой стороне: "Очаков взят 6 декабря 1788 года". Нижним [чинам] даны серебряные медали.

[1789]. В 1789 году явился я из отпуска к фельдмаршалу, несколько дней просрочив, [и] боялся его выговора; но вместо того, увидя меня, он сказал: "Как, вы уже возвратились?" - "Я и так, ваше сиятельство, просрочил; причина тому большие метели", - отвечал я. И действительно, подъезжая к Могилеву, подвозчик мой потерял дорогу, всю ночь проплутал и почти к свету, заехав в сторону, наткнулся на одну деревню, где дождался свету; в ту крутую зиму многие от вьюги пострадали. "Напрасно вы спешили, дела теперь нет, вы бы могли еще пробыть столько же у вашего батюшки; однако ж это не худо: вперед будете иметь кредит".

Во время моего отсутствия генералу Каменскому поведено было выгнать татар из занимаемых ими квартир, селений Гангур и Салкуц, к стороне Бендер. Каменский, напав на них нечаянно, почти всех их истребил; в том числе был убит сын хана, командовавшего оными; малое число из них спаслось. Чем зимовью наши квартиры стали безопасны и во всю зиму не были неприятелями обеспечиваемы; почему три батальона под командою полковника Владычина, оставленные при Цицорах в землянках для прикрытия укрепления, отпущены, а на место их, для караула понтонного моста, оставлено две роты.

Князь Гр<игорий> Сем<енович> Волконский на другой же день моего прибытия командировал меня к оным двум ротам. Фельдмаршал того же дня спросил нашего полка премьер-майора Клугина: "Где же ваш приезжий майор Энгельгардт?" - а как тот отвечал, что командирован в Цицоры для караула мостов князем Волконским, тут бывшим, фельдмаршал с гневом сказал ему: "Для чего штаб-офицера нарядили в караул? Тотчас пошлите ордер господину майору, чтобы сдал он команду старшему по себе капитану и завтра бы явился ко мне. Господин генерал, - примолвил он, - молодых хороших офицеров надобно поощрять, а не унижать". Получа сие повеление, я очень обрадовался, тем более когда узнал о приятном отзыве обо мне фельдмаршала.

По прибытии в Яссы занялся я, как прежде уже себе предположил. Достал я книгу "Le parfait Ingenieur Francais", где все до того времени известные системы всех авторов о крепостях подробно описаны, и могу сказать, что прилежанием своим все три манеры укреплений Вобана и регулярные крепости его и Когорна твердо сам собою выучил, равно как атаку, так и защиту; также к оному присовокупил "De l'attaque et de la defenses des plases, par Blondel". Из библиотеки князя Дашкова много читал тактических книг; словом, зимовью квартиры провел я с пользою, а в следующий год прошел я и курс артиллерии, готовясь служить с замечанием и быть годным употреблену [быть), когда какой случай предстанет.

Образ жизни фельдмаршала в Яссах был таков: он вставал всегда в пять часов; в шесть приходил к нему с рапортом дежурный генерал, потом секретари его разных экспедиций по очереди подносили дела, которые он приказывал к тому дню приготовить; в десять в кабинет были допускаемы генералы и некоторые полковники; в одиннадцать выходил он в приемную комнату, тут из бывших с каждым почти говорил. Наконец отворялись двери, и допускаемы были к нему люди всякого звания с просьбами: солдаты, молдаване, жиды - словом, кто только имел до него дело; словесные просьбы выслушивал [он] с терпением и тогда же делал удовлетворение, отсылая их куда следует, или чрез своих адъютантов или ординарцев; писанные же просьбы принимал и клал в карман. Обедал в первом часу в половине; стол его, так же как и в лагере, был на сорок приборов; после обеда чрез полчаса откланивался и уходил в кабинет; там несколько отдыхал, а проснувшись, рассматривал просьбы, на всякой своею рукой надписывал резолюции и к которому числу должен ее секретарь исполнить, записывая у себя в особливую тетрадь, и в следующее утро справлялся с нею: какие дела и который секретарь должен был ему доложить. В шесть часов вечера приходили секретари, и каждому из них по экспедиции он отдавал те просьбы; ежели какая поступала просьба не дельная, то он наддирал у оной уголок: то было знаком, чтобы просителю отказать. Потом выходил в приемную, где собирались генералы и штаб-офицеры, делали партии, а в девять часов он откланивался, и все разъезжались. Во все время той зимы в Яссах было тихо; у некоторых бояр бывали балы, как-то: у князя Кантакузена, у Стурдзы и некоторых других. На оных балах танцевали молдаване их танец, называемый жоко: становились в кружок мужчины и женщины, держась рука за руку и важно подвигая ноги то в сторону, то вперед, обходили кругом по их музыке, составляющей из цыган (инструменты: кобза род гитары, свирель и две скрипки), с припеванием гнусящих сих самых музыкантов.

Cии же танцы и в простом народе употребляются. На сих балах в других комнатах игрывали в карты, и многие бояре страстны, большею частию играли в рокамболь и азартные игры. Между тем разносили варенье, фрукты, шербет, и желающие курили трубки.

В марте князь Шаховской донес, что он атакован превосходными силами, и требовал скорого подкрепления. На зиму все почти полковники отправились в отпуск, одни штаб-офицеры командовали полками. Фельдмаршал приказал нарядить два батальона Сибирского и два батальона Малороссийского полков с их полковыми орудиями и от каждого полка штаб-офицера; старшему из них поручить все четыре батальона. Старшим случилось быть мне, и на другой день должен был явиться к фельдмаршалу для получения приказания и тотчас выступить. Я был в восхищении, всю ночь занят был распоряжением, был у генерал-квартер-мистра для получения маршрута, скопировал карту окружности Васлуи. Мечталась в моих мыслях слава, которую приобрету я моими дарованиями и храбростию, но мечта сия на другой день рано исчезла.

Князь Шаховской донес, что вместо больших неприятельских сил, которых он сам не видал, но только передовые посты его были атакованы сильною партиею, которая вскоре, не сделав ни малейшего вреда, отступила к своим квартирам к Галацу. При том схваченные турки сказывали, что там делают несколько отдельных укреплений, полагать должно, редутов.

В исходе же марта главнокомандующий сделал производства на вакансии; мне досталось премьер-майором в Днепровский полк, пребывавший для прикрытия магазинов в Польше.

Фельдмаршал вскоре после взятия Очакова просил у императрицы, по преклонным его летам и болезням, увольнения от командования армиею, на что государыня соизволила указать при милостивом рескрипте. Обе армии соединились под команду светлейшего князя, но до приезда его назначила принять оную генерал-аншефу князю Николаю Васильевичу Репнину; авангардный корпус - генерал-аншефу Александру Васильевичу Суворову. Фельдмаршал не захотел дожидаться князя Репнина, который тогда еще был в России, и до прибытия его сдал армию генералу Каменскому.

Суворов скоро прибыл и явился к фельдмаршалу в куртке и каске, когда там был и Каменский, который всегда был, по недугу своему, в длинном мундирном сюртуке, белою портупеей подвязанном. Суворов, до выхода еще фельдмаршала из кабинета, сказал Каменскому: "Признаться, мы с тобой великие оригиналы: оба мы у фельдмаршала, которого чтим душою, только ты очень долго, а я очень коротко". Не замедлил прибыть и князь Николай Васильевич Репнин и вступил в командование армиею. Тогда фельдмаршал переселилися на речку Жижу, в деревню одного молдаванского боярина, в десяти верстах от Ясс, где и пробыл почти до заключения мира.

В апреле князь Репнин приказал генерал-поручику Дерфельдену атаковать неприятеля в укреплениях его при Галаце, что тот и исполнил, взял в плен человек шестьсот и двадцать пушек; прочие неприятельские войска прогнаны за Серет к Браилову, а сам Дерфельден возвратился в Берлат, где Суворов учредил авангардный свой пост.

Прибыл я в полк Днепровский, расположенный в Ямполе. Полковник сего полка, Гав<рила> Мих<айлович> Рахманов, был мне очень рад, ибо полк был очень расстроен и снабжен офицерами новыми и неопытными; нижних чинов почти не было, и все солдаты были из рекрут. Итак, занялся я по своему званию новою своею должностию. По тогдашней службе на премьер-майоре почти, так сказать, лежал весь полк: он настоящий был хозяин; полковник занимался приятным начальством, а все трудное и неприятное по службе было участью премьер-майора; зато скоро мог исправный майор сделать свою репутацию и быть на замечании у главного начальства.

Во время пребывания полка в Ямполе генерал Каменский, ехавший в отпуск, пробыл в Сороке недели с две; а как расстояние от Ямполя по левой строне Днепра не более трех верст, то все то время мы пробыли с ним вместе. Как скоро не касалось Московского полка, в котором он был шеф и где офицерам, по чрезвычайной его строгости, служить почти было невозможно, но как корпусной командир был он любим, а не по службе был он очень любезен. Он ожидал скот и табунов своих, отогнанных им во время экспедиции на Гангуру и Салнакуц.

Наконец поляки настояли, чтобы наши войска выведены были из Польши, а сами сформировали свои и обучали на прусский манер, почему полк Днепровский получил повеление идти в Кишиневский корпус, под команду генерала Кречетникова. Главный корпус бывшей Украинской армии был в Гинчештях; передовой, под непосредственным начальством генерала Суворова, в Берлате.

В июле Суворов, соединясь с принцем Кобургским, разбил неприятеля при Фокшанах и послал реляцию кн. Н.В. Репнину, следующего содержания: "Речка Путна от дождей широка. Турок тысяч пять-шесть спорили, мы ее перешли, при Фокшанах разбили неприятеля; на возвратном пути в монастыре засели пятьдесят турок с байрактаром; я ими учтивствовал принцу Кобургскому, который послал команду с пушками, и они сдались".

Вскоре после того полк наш был командирован для обеспечения переправы на Днестре идущему бывшей Екатеринославской армии передовому корпусу под командою генерал-поручика Павла Сергеевича Потемкина, состоящего из Бугского егерского корпуса 4-х батальонов, которого шефом был незабвенный Михаил Ларионович Кутузов, и из 4-х батальонов Екатеринославского егерского корпуса, которого был шеф зять мой, Серг<ей> Куз<ьмич> Вязмитинов, двух гусарских полков. За оным и вся Екатеринославская армия следовала (которая потом заняла позицию под Фокшанами, до блокады Бендер). Как скоро переправился тот авангардный корпус, полк наш возвратился в лагерь под Кишинев.

Светлейший князь прибыл к армии; осмотря наш корпус, ездил для осмотра главного корпуса бывшей Украинской армии при Гинчештях; потом отправился уже к собравшейся армии при Фокшанах.

По полученным известиям, что визирь с большою армией идет на австрийский корпус принца Кобургского, расположенный от Берлата более ста верст, Суворову предписано соединиться с принцем и разбить визиря; а князю Репнину, присоединя к себе корпус генерала Кречетникова, разбить Гассан-пашу, расположенного в Табаке. Гассан-паша в прошлую кампанию был капитан-пашою и в наказание, что не способствовал защите Очакова, разжалован был, сделан комендантом Измаила, и приказано ему было от султана с сильным корпусом занять Табак и препятствовать нашей армии подать помощь австрийцам.

Соединенные наши два корпуса составляли более двадцати тысяч регулярного войска и три тысячи Козаков. На речке Ларге было авангардное сражение, и узнали, что Гассан-паша занимает крепкую позицию в укрепленном лагере при речке Сальче, недалеко от известного урочища Кагул, по славной баталии, одержанной фельдмаршалом графом Петюм Александровичем Румянцевым-Задунайским в прошлую войну; и что , по причине нескольких крутых гор пред самою неприятельскою позициею, затруднительно было его атаковать.

Генерал-квартермистр-лейтенант Медер рекогносцировал и открыл, что между двух хребтов гор, сделав двадцать верст лишних, скрытно можно было обойти сии горы и прийти во фланг, где неприятель не имел никакого укрепления и никак нас с той стороны не ожидал. Почему с вечера выступили боковым маршем лощиною между тех гор; авангард составлен был под командою генерал-майора Лассия из полков пехотных: Днепровского, Угличского и Витебского, Киевского карабинерного, трех эскадронов кирасир и трех тысяч донского войска Козаков под командою наказного атамана В.П. Орлова.

Действительно, неприятель был изумлен нечаянным нашим появлением, когда он думал, что мы еще из занимаемого нами накануне лагеря не тронулись. Авангард занял два оканчивающихся хребта гор в двух кареях, между которыми мы прошли верстах в десяти от турецкого лагеря; между сих двух кареев в лощине поставлены были три эскадрона кирасир, а за ними Киевский карабинерный полк, а впереди их козаки в две шеренги (по термину их "лавою") на равнине, простирающейся не только до турецкого лагеря, но и до самого Табаку верст на сорок. Весь корпус за авангардом расположился в двух верстах, в двух линиях.

Неприятель выслал свою конницу против нас, а прочие его войска стали приготовляться к отступлению. Картина представилась нам превосходная: турки рассыпались по полю в разнообразном цветном в своем одеянии, наездники подъезжали к козакам и стреляли в них из пистолетов, наконец, собравшись в одну толпу, бросились с обыкновенным их криком "алла", при приближении которой атаман, приподнявшись на стременах, снял шапку, перекрестился, что и все козаки сделали. Они встретили неприятеля на дротиках и гикнули с таким стремлением, что обратили его в бегство; крик смешавшихся Козаков и турок произвел ужасную гармонию. Киевский карабинерный полк послан генерал-поручиком князем Г.С. Волконским для подкрепления Козаков. Вдруг убитые турки раздеты были донага, и у нас в пехотном авангарде сделалась ярмонка: оружие разного рода, конские богатые уборы и лошади продавались за ничто. Козаки гнали их версты три. Киевский полк под командою секунд-майора Гельвига, за отсутствием полковника и прочих старших штаб-офицеров, проскакав мимо Козаков и оставя их за собою, поражал неприятелей, не доезжая версты за две до их лагеря. Турки, увидя, что гнал их один только карабинерный полк, остановились и в свою очередь атаковали наших; храбрый секунд-майор Гельвиг, видя, что козаки далеко от него отстали, принужден был ретироваться, по временам останавливаясь, когда турки сильно на него напирали, и таким образом соединился с козаками с небольшою потерею. Турки отступили в свой лагерь, и нашей авагардной коннице тоже приказано отступить. Если бы вслед за нашей кавалерией весь корпус двинулся, то вся бы артиллерия, весь лагерь достался нам и корпус неприятельский вовсе был бы уничтожен. Но князь Репнин, человек очень над меру осторожный, думал, что войска утомились, тогда как все жадничали сражения и одушевлены были духом храбрости, безотлучной у русских воинов.

Поле укрыто было убитыми турками, которых было более тысячи, а князь Репнин показал в реляции только пятьсот. Секунд-майор Гельвиг, узнав, что в донесении светлейшему князю сказано, что Киевский полк только подкреплял Козаков, сказал князю Репнину: "Ваше сиятельство, вы не отдали должной справедливости Киевскому полку, ибо я гнал неприятеля до самого его лагеря, а козаки от меня отстали около четырех верст, в чем они сами сознаются, и подвиг мой был в виду всего авангарда". Князь с досадою выговаривал ему за дерзость и [сказал], что он хотел было представить его к повышению чином. Гельвиг сказал, что не себя считал обиженным, но полк и уверен, что главнокомандующий не откажет сделать сие дело гласным в армии; что касается до него, то он при отставке без всякой рекомендации получит чин.

Корпус оставался в тот день на занятой им позиции. В десять часов вечера мы слушали еще обыкновенные турецкие сигналы, три пушечные выстрела; но то было только для нашего усыпления, а турки с самого вечера отступили поспешно к Измаилу.

Источник: "Записки" Л.Н. Энгельгардта